"Я у себя одна", или Веретено Василисы - Михайлова Екатерина Львовна (серии книг читать бесплатно .TXT) 📗
Маленький мальчик горько плачет над сломанной игрушкой — лицо матери кривится гримаской отвращения, в ее семье считалось, что "мальчики не плачут". Она — грамотная и думающая мама, которая уже читала, что запрещать плакать все-таки не надо; она и не запрещает — но все, что ожидает плачущего мужчину в этом мире, написано на ее лице. Маленькая
девочка роется в земле, по традиции многих поколений маленьких девочек делает "секретик" из стекляшки, ярких фантиков и какого-то еще цветного хлама. То ли клад, то ли нарядная могилка — символическое значение таких игр многозначно. И мало того, что извозится в грязи, — это ладно, но когда мама с самыми лучшими намерениями присаживается "посмотреть, как красиво", дочка угрюмо закрывает ладошками свое творение: "Уйди, не смотри, мое". Мама в шоке, она по-настоящему обижена: подруги так не поступают! Дочка неохотно убирает руки — ну ладно, смотри. Встает с независимым видом, отходит в сторону: я тут ни при чем. Раз ничего "своего" быть не может, — а иначе мама обидится, — то и пожалуйста, и это тоже уже не мое. И — носочком туфельки зарывает свои сокровища. Мама: "Дуняша, так мы их не найдем" — "Ну и пусть!". Секретов быть не должно, ничего своего — тоже, да и в самом деле: лучше не иметь этих сокровищ, чем еще раз увидеть такое мамино лицо...
Это относительно поздние примеры, дети уже достаточно большие, а мамы достаточно тактичные, но механизма исключения важных красок из спектра разрешенных чувств это не меняет. Мать невольно контролирует не только внешнее поведение — понятно, что бросать песком в глаза другим людям нельзя, — но и право чувствовать так или иначе, показывает, что эти чувства ее задевают. Недаром, ох недаром классическая женская ремарка в домашнем конфликте звучит так: "Каким тоном ты со мной говоришь!". Перевод: я знаю, какие чувства ты скрываешь за этим тоном, так не смей их испытывать! Зависимость матери от ребенка и наоборот — это тоже симбиоз; не только холодные и придирчивые Злые Мачехи удостаиваются печек и колодцев,
слишком внимательные
и контролирующие "ангел-маменьки", которых уж очень легко огорчить, в сказках почему-то умирают еще в "первом действии".Понятно, что не пугаться некоторых чувств своего ребенка довольно трудно, и мера этой трудности, пределы допустимого зависят от того, был ли у самой мамы опыт уважительного отношения к ней ее близких взрослых. Элис Миллер пишет дальше:
"Родители, которых не уважали их родители (просто так, за то, что они — это они) [...] всю жизнь ищут то, что в свое время их родители им недодали: того, кто им предан, принимает их всерьез, восхищается ими и ловит каждую их реакцию. Этот запрос, конечно, не может быть удовлетворен, поскольку он адресован ситуации из прошлого, которая невозвратима и часто даже не помнится. [... ]
Человек, у которого есть неудовлетворенная и неосознанная потребность, всегда склонен искать удовлетворения в заменителях, суррогатах.
Наши собственные дети как нельзя лучше приспособлены к этой роли. Новорожденный брошен на милость своих родителей, поскольку существование младенца полностью зависит от того, удастся ли ему удержать внимание близких. И он сделает
что угодно,
чтобы его не утратить" [44].И отсюда следует очень серьезная мысль — несколько расходящаяся с общепринятыми ценностями, но что поделать: поиск смысла жизни в детях и только в детях может дорого им обойтись и отдает вампиризмом. Возможно, это тот самый "поиск суррогата", а дети — что-то вроде наркотика, этакое волшебное зеркальце, которое всегда скажет: ты самая лучшая мать. Та, которая слишком стремится быть идеальной матерью, обязательно будет этого добиваться за счет подавления в ребенке всего, что не есть ее идеальное "отражение". Если ребенок — девочка, шансы на освобождение ниже. "Зеркало" все равно рано или поздно даст трещину — и возникнет напряжение, а то и конфликт. Если нет, дело обстоит еще хуже: вы все встречали пары, где мать и дочь были связаны пожизненным "клинчем", при этом мать была сильней. Зрелище не для слабонервных: никаких подруг, мужчин, вообще ничего, что может "разгерметизировать" эти отношения слияния, симбиоза. Полная беспросветность, потому что для любви и уважения нужна какая-то дистанция, какое-то пространство. Да в конце концов, эти две женщины друг другу просто неинтересны — в отличие от матери и дочери, установивших нормальную дистанцию, которым есть что друг другу рассказать, есть над чем вместе посмеяться или всплакнуть...
И если мы подумаем об этом еще минутку, многое покажется чуть более понятным: например, почему у шумных, ворчливых и не больно приветливых матерей и бабушек могут вырастать душевно тонкие, не запуганные и вовсе не холодные дети — не вежливость им важна, а мера истинного принятия, а оно-то, видно, как раз и нашлось за этим "фасадом". Или почему "правильное" воспитание со всеми этими "поделись с девочкой" и прочими формулами успеха может сформировать совершенное чудовище — более того, чудовище, умеющее прикидываться кисонькой. Или почему потребность доказать что-то своей матери, добиться у нее признания, увидеть
другое выражение лица
может стать для женщины почти навязчивой идеей.Я написала картину — зеленое небо — и показала матери.
Она сказала: наверное, это неплохо.
Тогда я написала другую,
зажав кисть в зубах — смотри, мам, без рук! —
и она сказала: ну что ж, это могло бы заинтересовать кого-то,
кто знает, как это было сделано; но не меня [45].
Леденящее душу стихотворение Синтии Макдоналд называется "Достижения": героиня сыграет концерт Гуно с филармоническим оркестром, и мать опять скажет: ну что ж, неплохо. И героиня в следующий раз будет играть с Бостонским симфоническим, лежа на спине и держа кларнет ногами — смотри, мам, без рук! Она приготовит миндальное суфле, сначала так, а потом — без рук... и так далее.
Вы уже все поняли: ей никогда не услышать того, ради чего все это делается. (Многие из нас тоже так пробовали: не с мамой, так с папой.) Финал такой:
Так что я простерилизовала свои запястья,
произвела блестящую ампутацию,
выбросила руки и отправилась к матери.
Но прежде чем я успела сказать: смотри, мам, без рук! —
она сказала: у меня для тебя подарок.
И настояла, чтобы я примерила детские голубые перчатки —
просто убедиться, что с размером все в порядке.
Кто-нибудь еще боится Бабу-ягу с ее невыполнимыми заданиями?
Василиса, "благословенная дочка", получает от своей умирающей матери волшебную куколку-помощницу; по сказке ей в это время восемь лет, то есть первые материнские задачи безымянная купчиха выполнила и, судя по всему, выполнила достойно. То, что осталось от доброй и кроткой матушки, следует кормить и никому не показывать: это тайна, сокровенное женское наследство. "Интуиция" ли это — так у сказано Эстес — или что другое, но маленькая помощница на все случаи жизни Василису ведет и поддерживает, ободряет и предупреждает об опасностях. Не это ли и должен делать внутренний голос, который, по идее, девочка наследует у своей матери? У большинства из нас он тоже есть, но, поскольку только в сказках все предстает в своей очищенной, явной форме, а в жизни, как правило, перепутано, наши "материнские голоса" сплошь и рядом смешанные: кое-что от Злой Мачехи там тоже присутствует.
В группе мы имеем уникальную возможность эту внутреннюю "партитуру" разложить на голоса и выразить свое отношение к каждому из них по отдельности.
— Мама, я тебя люблю, но иногда ты меня страшно раздражаешь своими бесконечными придирками, желанием нарочно сделать больно...
