Собрание сочинений в пяти томах. Том 2. Судья и его палач. Подозрение. Авария. Обещание. Переворот - Дюрренматт Фридрих
— Товарищи, все мы братья, дети единой великой матери — революции! — возгласил он.
Столь нужное всем взаимное доверие, заявил он дальше, совершенно неоправданным образом подорвано Министром транспорта, усомнившимся в том, что О не арестован, а болен; «Монумент, который давно уже следовало бы называть Позорным столбом», дошел, дескать, в своем недоверии до того, что не решается покинуть зал заседаний, чтобы отправиться к умирающей жене; от подобной бесчеловечности содрогается сердце каждого революционера, для которого брак свят (а разве не свят он для всех революционеров без исключения?). Такое недоверие оскорбительно не только для А, это пощечина всему Политсекретариату. (Между прочим, А ничего не говорил о болезни Министра атомной промышленности, мелькнуло в голове у Н. О ней сказал Министр госбезопасности, но Чистильщик приписал эту выдумку вождю, чем окончательно поставил его в неловкое положение; то есть Чистильщик допустил уже вторую серьезную ошибку, что можно объяснить только его смертельным испугом; почти в тот же миг Н подумал: а вдруг О действительно болен и слух об его аресте распустили нарочно, чтобы посеять панику в Политсекретариате? Но свое новое подозрение Н тут же отбросил.) Тем временем Чистильщик, совершенно потерявший голову от безудержного желания обеспечить собственную безопасность, перешел в атаку на своего старого друга Г, посчитав, что падение Министра транспорта повлечет за собою и падение Заместителя по партии, однако он совсем упустил из виду, что Л для всех уже политический труп, Г же продолжает занимать пост, с которого его нельзя убрать без серьезных потрясений в партии и государстве. Впрочем, эти потрясения казались Чистильщику свершившимся фактом, иначе он заметил бы, что во время атаки на Г приумолк даже Министр обороны 3 и не поддержал ее. Е закричал: «Мужик пухнет от голода, а поп — от жира», «Барин деревню готов спалить, чтобы погреться», потом он заявил, что Г предал революцию и ослабил партию, превратив ее в буржуазный клуб. В своей отчаянной храбрости Е пошел еще дальше. Теперь он уже нападал и на соратников Г; он посмеялся над Партмузой, сказав: «Связалась девица с торгашом и сама шлюхой стала»; а к Министру иностранных дел применима, дескать, поговорка: «С кем поведешься, от того и наберешься»; не успел Е привести очередной образчик фольклора, как его перебили. Ко всеобщему изумлению, в зал заседаний — уже во второй раз — вошел русоволосый полковник; отдав честь, он вручил Министру тяжелой промышленности какую-то записку, потом снова отдал честь и, печатая шаг, покинул зал заседаний.
Застигнутый врасплох и испуганный появлением полковника, Е заметно смешался; пробежав глазами записку, он смял ее, сунул в правый карман и пробормотал, что никого не хотел обидеть, после чего сел и — мучимый, как чувствовал Н, тяжкими подозрениями — окончательно замолчал. Остальные хранили полную безучастность. Но слишком уж необычным было второе появление полковника. Похоже, оно было подстроено. Разыгравшийся скандал всех встревожил. М, которая пристально разглядывала Е во время его выступления, попыталась сделать вид, будто ничего особенного не произошло.
Открыв сумочку, она принялась пудриться, чего прежде на заседаниях Политсекретариата делать не смела. А по-прежнему молчал, в ход заседания не вмешивался и оставался ко всему довольно безразличным. Н заметил, что Б и В, сидевшие напротив друг друга в непосредственной близости к А, быстро и вроде бы ненароком переглянулись, при этом Министр иностранных дел погладил свои аккуратно подстриженные усы. Министр госбезопасности, поправив шелковый галстук, сухо сказал, обращаясь к Е: хватит молоть вздор, секретариату надо работать! Н вновь прикинул, не могли ли Б и В тайком сговориться. Они считались врагами, но многое их объединяло — хорошее образование, уверенность в себе, а кроме того, они были выходцами из весьма родовитых семейств. Отец В имел в буржуазном правительстве портфель министра, Б был внебрачным княжеским сыном; кое-кто приписывал и ему гомосексуальные склонности, которые якобы наличествовали у В. Мысль об их тайном сговоре пришла Министру связи во второй раз отнюдь не случайно: упрек В Министру тяжелой промышленности оборачивался поддержкой Министра иностранных дел, впрочем, одновременно оказались поддержаны также Г, М и даже Л. Е, обескураженный своим поражением, поскольку рассчитывал на союзничество с В, пробормотал, что в записке его просят позвонить в министерство; это, конечно, весьма некстати, но дело неотложное, надо срочно принять решение по какому-то чрезвычайному происшествию. А поднялся. Он неспешно подошел к буфету, аккуратно налил себе коньяку, постоял. Затем он сказал, чтобы Е позвонил из приемной, а Л пусть поскорее уходит или хотя бы свяжется с госпиталем; объявляется пятиминутный перерыв, ибо нельзя закрывать заседание после столь смехотворных заявлений и чисто личных выпадов, нельзя нарушать элементарную партийную дисциплину, зато после перерыва пускай больше никто не мешает и вообще… откуда взялся этот идиот полковник? Он замещает ушедшего в отпуск, объяснил Министр госбезопасности и пообещал дать соответствующие инструкции. В вызвал полковника по переговорному устройству. Вновь появившемуся и отдавшему честь блондину он приказал больше не заходить сюда ни при каких обстоятельствах. Полковник вышел. Однако ни Е, ни Л покидать помещение не собирались, оба сидели с таким видом, будто ничего не случилось. Ухмыльнувшись Министру тяжелой промышленности, Г встал, подошел к А, тоже налил себе коньяку и спросил, почему, черт возьми, Е не идет в приемную звонить — уж если его министерство осмелилось побеспокоить Политсекретариат во время заседания, значит, там и впрямь светопреставление; похвально, конечно, что товарищ Е так печется о судьбах государства и революции, но именно поэтому от него сейчас и требуется вспомнить о своих обязанностях, то есть надо срочно связаться с министерством; если с тяжелой промышленностью стрясется сейчас что-то неладное, от этого всем будет худо.
Н призадумался. Важнее всего было, пожалуй, то, что А решил продолжить заседание. Конечно, ссылка на партийную дисциплину — просто фраза, это ясно каждому. До сих пор никаких голосований никогда не проводилось; всякий раз выражалось, так сказать, молчаливое одобрение, ибо ни одна из обеих враждующих группировок внутри Политсекретариата не имела перевеса сил. Кроме того, А располагал возможностью вынести свое предложение на съезд, чтобы таким, вполне гласным способом избавиться от крайне непопулярного Политсекретариата. Следовательно, решение А продиктовано иными соображениями. Вероятно, он понял, что совершил ошибку, планируя одновременно чистку и ликвидацию Секретариата. Надо было сначала провести чистку, а уж потом ликвидацию или сначала ликвидировать Секретариат, а уж потом убрать его членов. Теперь же вождю противостоял единый фронт. Излишне поспешным арестом О он всех насторожил, отказ Л и Е покинуть зал свидетельствовал об их тревоге. На съезде у А были бы развязаны руки, там вождь всемогущ, а тут он раб системы, как и остальные члены Политсекретариата. Если остальные боялись вождя, то и ему приходилось пусть не бояться (страх был ему уже неведом), но хотя бы остерегаться остальных. Для созыва съезда необходимо время, а пока члены Политсекретариата у власти, они способны действовать. Значит, нужно заново проверить, на кого можно положиться, а на кого нет, и только после этого начинать борьбу. Виною в сегодняшней неудаче была излишняя самоуверенность А, его пренебрежительное отношение к остальным. Словесная перепалка грозила перерасти в решающее сражение.
