Собрание стихотворений и поэм - Гамзатов Расул Гамзатович (библиотека книг бесплатно без регистрации .TXT) 📗
Весна обильно увенчала Вернувшихся под отчий кров. В те дни, казалось, не хватало Вершинных луговых цветов.
Война из каждого аула Призвала многих сыновей. Она, увы, не всех вернула. Но стало на земле светлей.
Боец вернулся с поля брани, Людей надеждой озарив, Пускай контужен или ранен, Но все-таки он жив, он жив!
И это счастье стало общим, Оно и к нам стучится в дверь. Мы радуемся, мы не ропщем, Наследники своих потерь.
Оборотясь к теплу и свету, Стремясь управиться с бедой, Воспел стихами славу эту Гамзат, совсем уже седой.
Гремели щедрые салюты, Везде видны, везде слышны. Но выпадали и минуты Святой и горькой тишины.
Когда смолкает ликованье, Задремывая до утра, Тогда бессонной старой ране Открыться самая пора.
Отец мой, бодрствуя ночами, Накинув бурку в тишине, Молчал… Но суть его молчанья Опять была понятна мне.
Он видел тех, кому Победа Сплела прижизненный венок. Любой похож на Магомеда, Вот так и он прийти бы мог…
А вдруг… Хотя у Балашова Почил израненный боец, Но лучик ожиданья снова Зажегся для живых сердец.
А вдруг… Хотя в морской пучине Уснул крылатый Ахильчи, Но как не помечтать о сыне? О безнадежность, помолчи!
Случается, что похоронка Лежит в родительском дому, Но ветеран приходит с фронта, Воскресший вопреки всему.
Кто в плен попал, кто к партизанам Ушел из вражеских тенет. Пропавший без вести нежданно Благие вести подает.
Пусть хоть один, пускай хоть на день (Поэты верят в чудеса!) Придет домой во всем параде И сын Гамзата Цадаса.
Но нет, увы, таких вагонов, Что привезут его сюда. Он там, где двадцать миллионов, От нас ушедших навсегда.
7
Давно уж стал я круглым сиротою, И голова моя белым-бела. В душе теснится все пережитое, Дорога круто под уклон пошла.
Я был когда-то молодым да ранним, Но повзрослели дочери мои. Уже я предаюсь воспоминаньям В кругу друзей, в кругу своей семьи,
Но, чтоб ни делал я, куда б надолго Ни уезжал, свершая путь земной, В тревожных снах все чаще вижу Волгу, Саратовские степи предо мной.
В купе, в каюте, в реактивном рейсе Мне чудится, что в давнем том году Вагон почтовый движется по рельсам И в Балашове скоро я сойду.
А там деревня, знойное прибрежье, Последнее пристанище бойца… И я стою перед могилой свежей, Поддерживая скорбного отца.
…Видения безжалостные эти Тиранили его и в поздний час. Чем меньше остается жить на свете, Тем чаще память обступает нас.
Высказывая все, что наболело, Дряхлея, он произносил в тоске: – Ветров и гроз немало пролетело, Неужто стерлась надпись на доске?
И мама пересохшими губами Мне повторяла на пределе сил: – Я вижу, как лежит цадинский камень На месте том, где Магомед почил.
Земли аварской горсточку сперва ты Смешай, Расул, с могильной почвой той, Потом живое деревце Гамзата Полей цадинской ключевой водой.
Звучали те слова, как завещанье, Куда б ни ездил, ни летал, ни шел, Весной давал себе я обещанье, Что к августу поеду в Балашов.
Недели пролетели вереницей… Увы, теперь я в будущем году Приду могиле брата поклониться И к ней, уже заросшей, припаду.
8
Но опоздал я, снова опоздал… От островов японских до Каира Полмира я объездил, облетал, Не созерцатель, а ревнитель мира.
Въездная виза, проездной билет, Все при тебе – кружись по белу свету, Невольно нарушая свой обет, Не подчиняясь общему обету.
Спешил я – ждали срочные дела. Но без ответа оставался вызов В тот край, куда меня душа вела, Где никакой не требуется визы.
Экватор я на судне пересек, Полярный круг – на лайнере крылатом, А в Балашов наведаться не смог, Опять в долгу остался перед братом.
В Америке за тридевять земель Я помнил о невыполненном долге. Мне снился тихий городок близ Волги, В который не собрался я досель.
А в Мозамбике я почтил венком Всех африканцев, павших за свободу, Проникшись вечным фронтовым родством И заново познав его природу.
Я в Бухенвальде услыхал набат. Прошел сквозь ад – его зовут Освенцим. И в Трептов-парке был, где наш солдат Стоит, держа спасенного младенца.
А в Хиросиме, где развеян прах Людей, которые тенями стали, Я написал стихи о журавлях, Исполненные песенной печали.
Я голову безмолвно обнажил У Пискаревского мемориала. И там, среди бесчисленных могил, Строфа Берггольц торжественно звучала.
Ее слова, что врезаны в гранит, Потомству адресованы открыто. Никто не будет на земле забыт, Ничто не будет на земле забыто.
Меня вблизи от Минска обожгла Печальная мелодия Хатыни. Негромкие ее колокола Не умолкают в памяти поныне.
У Вечного огня в Москве моей, Где похоронен воин неизвестный, Стремление беречь живых друзей Внезапно тоже обернулось песней.
…Слез набежавших не стерев с лица, Опять справляя траурную дату, Я прихожу к надгробию отца. И вопрошает он: «Ты съездил к брату?»
Над холмиком, где мать погребена, Стою, молчу, вздыхаю виновато. Я знаю, спрашивает и она: «Расул, давно ли навещал ты брата?»
И совесть беспокойная опять Допытывается в часы ночные: «Скажи, неужто павших забывать Мы начинаем, братья их живые?»
Но если мы забудем их, тогда Ни пакты не спасут, ни договоры Весь этот мир, и новая беда Обрушится на города и горы.
Так говорят мне русские леса И камни поседевшие Европы. Родитель мой столетний Цадаса, Мой личный, тоже многолетний, опыт.
На всех широтах, где солдаты спят, У каждого святого обелиска Беседует со мною старший брат, Хотя до Балашова и неблизко.
И деревце, что посадил отец, Поднявшееся над степной могилой, Мне шепчет: «Приходи же наконец!» Не молкнет этот зов зеленокрылый.
Есть кровная, испытанная связь, Надежная, как почта полевая, Она ни разу не оборвалась, Всех павших и живых соединяя.
Гудит бессонный провод: «Не забудь!» И, связан с братом линией прямою, Я наконец-то отправляюсь в путь, В тот давний путь. Но нет отца со мною.
9
И снова лето полыхает в мире, Полдневным солнцем золотя листву. По неоглядной, многоводной шири Я к берегам саратовским плыву.
На Волге дни большого урожая. Степь залита сиянием хлебов. Саратовцы, как друга, провожают Седого горца в город Балашов.
Я вспоминаю – Пролетарской звали Ту улицу, где мы нашли с отцом Вместилище надежды и печали, Битком набитый госпитальный дом.
Его уже не существует ныне, Туда идти, пожалуй, ни к чему. Скорей вперед, по всхолмленной равнине, На поклоненье к брату моему.
Я ощущаю тайную тревогу: А что, коль там ни знака, ни следа? Как я пущусь в обратную дорогу, Как возвращусь я к родичам тогда?
Но сам себя подбадриваю все же: «Расул, терять надежду не спеши, Могилу средь степного бездорожья Сумей найти по компасу души».
Нашел, представьте! Вот деревня эта. Вот обмелевший к августу канал. А все ж при свете нынешнего лета Я памятное место не узнал.
Все прежнее, но вроде все иное. Стара могила брата и нова. А может, от безжалостного зноя И от волненья кругом голова?
Вот дерево, которое Гамзатом Посажено над холмиком родным. Оно ведь было крохотным когда-то, А ныне тень огромная под ним.
А может, это не оно… Ведь рядом Расположилась тень ветвей других. Другие кроны не окинешь взглядом, Другие руки посадили их.
Стволы взметнулись над степным простором, На солнце блещут камень и металл. Но где же та дощечка, на которой Отец родное имя начертал?
Ужель она нигде не сохранилась? В зеленой раме трепетных ветвей Граненый обелиск недавно вырос Над прахом незабвенных сыновей.
Как монумент утратам и победам, Он мирным солнцем ярко озарен. И высечено имя Магомеда На мраморе среди других имен.
Сияют эти буквы золотые, Как чистый отблеск Вечного огня, Не выцветая, вопреки стихии Метельного иль грозового дня.
Отец! Лежит лопата на могиле Все та же… И лопатой старой той Мы землю вкруг деревьев разрыхлили – Одно из них посажено тобой.
