Собрание стихотворений и поэм - Гамзатов Расул Гамзатович (библиотека книг бесплатно без регистрации .TXT) 📗
Смысла мало в укоризне! Календарь нам не указ! Каждый день разумной жизни – Праздник матери для нас!
Песня двенадцатая
Если мать хоронит сыновей, Плачет мать и слез унять не может. На могиле матери своей Сына совесть чуткая тревожит.
Вот и ныне, мама, я стою Пред холмом, понурясь виновато, С болью вспоминаю жизнь свою, Все, чем огорчал тебя когда-то…
Мне бы, как велит сыновний долг, Безотлучно, мама дорогая, Сторожить, чтоб голос твой не смолк, Быть с тобой, тебя оберегая.
Мне б, как часовому на посту, В день, когда склонилась ты устало, Отражать своим оружьем ту, Что к тебе с косою подступала.
Мне б, подобно дубу над рекой, Пить корнями воду, но упорно Думать, что настанет миг такой – И не будет влаги животворной…
Мама, сколько раз просила ты, Чтоб не заплывал я в бурном море Дальше той положенной черты, От которой не видать нагорий.
Но увлек меня могучий вал, И наказ твой я забыл, к несчастью, Опоздал я, мама, опоздал! Не успел к руке твоей припасть я!
Занесло меня в такую даль!.. Да и ты поторопилась очень, Побыла б у нас хотя февраль – Ведь февраль всех месяцев короче!..
…Если мать хоронит сыновей, Плачет мать и слез унять не может. На могиле матери своей Сын молчит. И сына совесть гложет.
Песня последняя
Песни мамы!.. Сколько разных самых Пелось дома, в поле, у ручья… Не было б на свете песен мамы – Я бы не был, я бы не был я.
Слезы, что в глазах ее застыли, Звуки, что блистали на устах, Словно звезды, в сумраке светили, И нестрашно было мне впотьмах.
Песни мамы… Скромность и величье. Сердце мамы – кладезь тайных сил… «Вашей мамы не могу постичь я», – Сколько раз отец нам говорил.
По земле прошла война, бушуя, Всем она прибавила седин. Мама, мама, что теперь скажу я – Твой седой, твой постаревший сын?!
Братья, погибая в дальнем крае, Поручили мне свои долги. Завещал отец мне, умирая: «Душу дома, маму, береги!»
Может статься, лишь затем дарован Мне судьбою некий жизни срок, Чтоб тебя я возвеличил словом, Шаль тебе соткал из нежных строк.
Ты такой при жизни не носила. Видишь, как нарядна и светла! Не твою ли песенную силу, Мама, сыну ты передала?..
И теперь из радости, печали, Из твоих же песен тку узор. Нарисую образ твой на шали, Подниму над цепью наших гор.
Я хочу, чтоб в эту шаль, чаруя, Все цветы весенние вошли. Эту шаль – о мама! – подарю я В честь тебя всем матерям Земли! Брат
1
Вовеки не забудется такое. В те дни дышалось тяжко и в горах, А тут была равнина за рекою Сера, как пепел, как летучий прах.
Тропа вела вдоль мутного канала Туда, где от воды невдалеке Лопата одинокая лежала На осыпи, на свежем бугорке.
…Я не забыл глаза скорбящей мамы И горький взгляд Гамзата Цадаса, Когда плясали строки телеграммы В ладонях потрясенного отца.
– Сынок, поедем… Собирайся к брату, – Сказал он, обернувшись на ходу. Судьба несла нам новую утрату В том сорок третьем памятном году.
Мать, обессилев от немых страданий, От злых предчувствий и глухих тревог, Впервые в жизни августовской ранью Нас проводить не вышла за порог.
О, как ты изменилась, дорогая, Под гнетом иссушающих вестей! Отчаянье свое превозмогая, Отец печально улыбнулся ей.
Над Каспием дышали раскаленно Пески, жаровней неоглядной став. И от махачкалинского перрона, Протяжно свистнув, отошел состав.
А в том составе был вагон почтовый. Не прерывалась письменная связь. И мы с отцом пустились в путь суровый, В купе служебном скромно примостясь.
Нас приютили вопреки закону, Но были сплошь забиты поезда, И доступ к неприступному вагону Открыла нам семейная беда.
Мы всю дорогу тягостно молчали, Стремясь в далекий город Балашов. Казалось, нам вослед глядят в печали Вершины гор в наплывах ледников.
О Балашове в первый раз, пожалуй, Мы услыхали. Брат мой Магомед, Опасно ранен, полыхая жаром, Был в тамошний доставлен лазарет.
Еще живой, в бреду, на узкой койке Он там пылал уже немало дней. Засевшие в груди его осколки Огнем горели и в груди моей.
Я помню час, когда средь многих горцев, Родню покинув и цадинский дом, Он твердо стал на путь противоборства, Свой стан армейским затянув ремнем.
О Каспий, отчего ты так спокоен? Слух до тебя неужто не дошел О том, что рухнул твой земляк, твой воин, Что бурей расщепило стройный ствол.
…Вагоны застревали на вокзалах Среди руин, чернеющих вокруг. Навстречу нам везли солдат бывалых, Кто без ноги, кто без обеих рук…
За окнами в селеньях обветшалых Дома безлюдны были и темны, Как птичьи гнезда на аварских скалах, Что вспышкой молнии разорены.
Так длился путь томительный и долгий В пыли кромешной, в сумрачном дыму. Но впереди забрезжил облик Волги, Как свет надежды, пронизавший тьму.
У Сталинграда, в стареньком вагоне, Отец, приблизясь к узкому окну, Прикрыл глаза широкою ладонью, Стоял и грустно слушал тишину.
Стоял он так и час, и два, как будто Ему глаза лучами обожгло. Потом вздохнул он, повернулся круто, На полку опустился тяжело…
Отец, безмолвье ты хранил угрюмо, Но я, присевши рядом, на краю, Мгновенно угадал, какие думы Все ниже клонят голову твою.
Терзает брата жженье вражьей стали, Напрасно ждут его в родном дому. Родитель мой, неужто опоздали Мы к первенцу, любимцу твоему?
2
Мы опоздали с тобой, опоздали… Вспомню – и вновь разрыдаться готов. Госпиталь встретил нас тихой печалью, И безутешно молчал Балашов.
С коек страдальцы с участьем глядели Двум посетителям скорбным вослед. Возле пустой и холодной постели Мы задохнулись… Его уже нет!
На костыли опираясь, солдаты Нас обступили. Но где Магомед? Стены и двери, и окна палаты – Все на местах. А его уже нет.
Даже врачи – победители смерти – Нам виновато твердили в ответ: – Сделано все, что возможно, поверьте… – Верим, друзья. Но его уже нет.
Был среди них санитар-дагестанец. Он поначалу стоял в стороне. Но подошел к нам, когда мы остались С горем безжалостным наедине.
Тихо поведал земляк наш, аварец: – С вами мечтал повидаться сынок. Ждал он. Слезами душа обливалась. Жаждал свиданья. Дождаться не смог.
Как он мечтал, чтоб закрыл ему веки Кровный отец из аула Цада… – Не зарубцуется это вовеки, Не остывает такая беда.
– Он вам писал… – Из кармана аварец Бережно вынул тетрадный листок. «Мама, отец…» – Но строка, обрываясь, Вниз поползла. Дописать он не смог.
Книгу отца, что в боях обтрепалась, Брат нам оставил на память. А в ней Карточка нашей Пати оказалась – Он тосковал по дочурке своей.
Девочке этой – смотрю я на фото – Больше родителя не увидать. Брат мой, ушел от семьи далеко ты, Как обездолил ты бедную мать!
…Но продолжается путь наш трехдневный. От Балашова большак повернул К избам саратовской тихой деревни, Маленькой, словно аварский аул.
Дальше тропинка вела вдоль канала К месту, где горец недавно зарыт. Нет, не свидание нам выпадало, Только прощанье, навеки, навзрыд.
Рядом теснились могилы другие. В них после боя почили сыны Армии нашей бескрайней России, Разных народов, единой страны.
…Ехали мы сквозь тревожные дали И к Магомеду взывали: – Держись!.. – Брат мой держался. Но опоздали. Мы опоздали на целую жизнь.
3
Пылало небо блеклое, сквозное, Поникли травы на степных буграх. Была земля под августовским зноем Сера, как пепел, как летучий прах.
Лежала степь в пожарищах, в руинах, Мерцала обмелевшая вода. Как далеки от этих мест равнинных Аул Хунзах и наш родной Цада!
Как далеки отсюда наши скалы, Где в сакли заплывают облака, Где юность Магомеда протекала, Бурливая, как горная река.
Вновь школьный колокольчик услыхать бы, Или веселый барабанный бой, Или бурленье многолюдной свадьбы, Весь гомон жизни, прерванный войной.
Доселе брата ожидают горы, Его состарившаяся жена И ученики его, которых Уже, увы, покрыла седина.
