Собрание стихотворений и поэм - Гамзатов Расул Гамзатович (библиотека книг бесплатно без регистрации .TXT) 📗
И словно оживали строки Непозабытого письма: Кипели горных рек истоки И зрела медленно хурма.
И вот уж строчка обернулась Дымком, что вьется из трубы, И узкой улочкой аула С колесным следом от арбы.
И поднимаюсь я на кручи И дую в тонкую свирель. И облака, сбиваясь в кучи, Клубятся рядом, как метель.
И вечер красною полоской Ложится на плечи высот. И снова мама с крыши плоской Зовет меня, зовет, зовет.
С тех пор годов прошло немало, Как утекло немало вод, Но все мне кажется, что мама Зовет меня, зовет, зовет.
В ненастный день и в день погожий, В какой бы ни был я дали, На материнский так похожий, Я слышу зов родной земли.
Ни от чего не отрекаюсь, Готовый все начать с азов, Из дальней дали откликаюсь Я вновь и вновь на этот зов.
О девочка, не потому ли Я сердцем льну к родным местам? А долго ль побывать в ауле? Прочел письмо – и словно там.
5
Как раньше, зорок я, не так ли? Скажи, писавшая ко мне, Не твой ли вновь над крышей сакли Мелькнул платок в голубизне?
Ты не беги, моя соседка, Но дней печальных избеги. Иду аулом я, где метко Словцо седого Избаги.
Красою гор я околдован. Мне рады мама и отец. Ах, мой отец, еще здоров он! Еще во всем он молодец!
Какая жизнь – такие вести. Басыра встретил. Он опять Заводит речь о Бухаресте И рвется шрамы показать.
К родной милиции привыкли, И мне рукою машет тут, Верхом летя на мотоцикле, Уполномоченный Махсуд.
Тянусь я к сверстникам, как прежде, Как чарка к чарке на пиру. И, отдавая дань надежде, Детей я на руки беру.
Спокон веков здесь бурка в моде, Жаль, на плечах у земляков Черкесок меньше стало вроде И больше штатских пиджаков…
Письмо читаю… На тропинку Походит каждая строка. И вижу первую травинку, И воду пью из родника.
Я не в горах ли сердцем, если Аулом мысленно иду. Погибших, – все они воскресли, – С живыми вижу наряду.
Героев, пахарями ставших, Солдат, ушедших в чабаны. Спешат ко мне два брата старших, Не возвратившихся с войны.
И кланяюсь родным порогам, Дорогам, вьющимся внизу, И говорю, как перед богом, Украдкою смахнув слезу:
«Родной аул, души гнездовье, Лечу к тебе из всех земель, Ты выше славы и злословья, Моя сыновья колыбель.
Вот наша сакля, где в камине Никто не разожжет огня, Но он горит, горит поныне, Переселившийся в меня».
Вдруг словно севером подуло, Я слышу голос не один: «Танцуешь все вокруг аула, Иль ты не всей державы сын?»
Не знает кто-то, мне на горе, Что солнце в красные часы Увидеть можно, выйдя к морю, А можно – в капельке росы.
Моей любви верны устои, Отчизну матерью назвать Я, право, был бы недостоин, Когда б забыл родную мать.
Я воду пил из многих речек, Но вспоминал в горах родник. Без клекота аварской речи Я онемел бы через миг.
И за отеческим пределом Достойно, кажется, всегда Я представлял державу в целом, Кавказец родом из Цада.
Но кое-кто не видит ровно, Что на пиру и в дни страды Она во всем единокровна – Судьба аула и страны.
Что здесь доказывать мне? Или Лихие горские сыны В атаках головы сложили Не для спасения страны?
К тому, что сказано, я вправе Добавить, истине под стать: Коль хороши дела в державе, То и в ауле благодать.
И на плече своем держава Вас будет впредь, аулы гор, Держать высоко, как держала Под самым небом до сих пор…
И ты, черешневая ветка, Души неугасимый свет, Услышь меня, моя соседка, Прими на весточку ответ.
Пускай в Цада из тучи темной, Когда синеет небосвод, Идет в апреле дождик теплый И снова ласточка поет. Год моего рождения
Глава первая
КОГДА Я РОДИЛСЯ
Ягненком, угодившим в волчьи зубы, Аул, в горах зажатый, смотрит вниз, Как хрупкое гнездо на скалах грубых, Над пропастью мой дом родной повис.
Вот здесь мне было суждено родиться. Был сделан знак на косяке дверей. И так открылась первая страница, Страница биографии моей.
Я родился у бедной дагестанки В труднейший год из всех голодных лет, Когда семья вставала спозаранку, Чтоб нащипать травинок на обед;
Когда холодный ветер жег до боли, В наш дом врывался, как хозяин злой, Клочок земли, что назывался полем, Был весь покрыт голодной саранчой.
В те дни у коммунаров на рубахах Алели пятна – знаки свежих ран, В те дни в лесах Гуниба и Ахваха Шли в смертный бой отряды партизан.
Шакалья стая, позабыв о страхе, У стен аула сумерек ждала, И поутру в чалме поверх папахи В ауле появлялся наш мулла.
С мясистых губ облизывая сало, Лениво, монотонно, как сквозь сон, Голодным людям, хмурым и усталым, Повествовал о вечном братстве он.
И говорил он, пальцем крючковатым Стуча в Коран, в тисненый переплет: «К тем, кто спиною встанет к газавату, Всевышний тоже спину повернет!»
А по ночам в кругу аульской знати Мулла, подвыпив, тосты возглашал, И плач детей соседских, как проклятье, Врываясь в дом, веселью не мешал. Но для аула этот плач намного Был убедительней велений бога.
И верили не кадиям, а детям, Камням могильным у больших дорог, Где каждый мертвый был живой свидетель Того, что лгут и кадий наш, и бог.
У нас в селении персидский шах Справлял пиры на детских черепах. У нас в ауле многим горцам с плеч Снял головы кривой турецкий меч.
Владыки жгли страну мою родную, Мой край для них лишь рогом был вина, – Пьяня врагов, ходил он вкруговую, И каждый осушал его до дна.
И каждый, кровожадный и упрямый. Пред тем как повернуть стопы назад, Шел по стране со знаменем ислама, С огнем, с мечом и кличем: «Газават!»
И всякие священные законы Нам кадии читали вновь и вновь. Коран, что запрещает пить вино нам, Несли нам те, кто пил людскую кровь.
С Кораном, что курить нам запрещает, Они сжигали все дома подряд, С Кораном, говорящим нам о рае, Селенья наши превращали в ад.
Коран твердит: «Пред тем, как петь о боге, Ты омовенье соверши скорей». И эти люди омывали ноги Слезами вдов, слезами их детей.
Уйди же, кадий, нет тебе поживы, Святой Коран людей не убедит! Нас не обманешь проповедью лживой, Бедняк давно уже речами сыт!
И в волны битвы, правой и жестокой, Вливаются отряды аульчан… Так маленькие реки и потоки, Соединясь, впадают в океан.
*
Когда я родился, вина не пили И сразу имени не дали мне. Отец в горах сражался на войне, И торжество на время отложили…
Нет, не стреляли в честь меня джигиты, Не собрались, Не спели ничего, Но мой отец в тот день стрелял в бандитов, – Быть может, в честь рожденья моего.
Никто не покупал мне погремушек, Не баловал, гостинцев не дарил. Лишь через месяц под мою подушку Кинжал дубовый кто-то положил.
Там было имя буквами большими Написано отцом, что был вдали. Но почему ж мне дали это имя? У нас в роду ведь не было Али.
Я именем своим всегда гордился. Так был отцом я назван в честь бойца, Который умер на руках отца, Узнавшего в тот день, что я родился.
И потянулись дни цепочкой длинной, И горе заходило за порог Жилья, где пол – земля, где стены – глина, Где каменные плиты – потолок,
Где пауки сплетали паутину И тараканы заползали в щель, Где ветер сквозь оконную холстину Влетал, мою качая колыбель.
Где над ребенком в этой колыбели Всегда одни и те же песни пели. И эти песни женщин наших гор Я все дословно помню до сих пор.
«Где бродил, где ходил, Дингир-Дангарчу?»
«В лес ходил, там бродил Дингир-Дангарчу!»
«Для чего ты там был, Дингир-Дангарчу?»
«Там деревья валил Дингир-Дангарчу!»
«Ты в уме ли своем, Дингир-Дангарчу?»
«Я хочу строить дом Дингир-Дангарчу!
В доме будет жена Дингир-Дангарчу!»
«А жена для чего Дингир-Дангарчу?»
«Чтобы сына дала мне. Я сына хочу!»
«А зачем тебе сын, Дингир-Дангарчу?»
«Чтоб он был веселей И задорнее всех; Чтобы сын мой смеялся И плакал сквозь смех,
