Собрание стихотворений и поэм - Гамзатов Расул Гамзатович (библиотека книг бесплатно без регистрации .TXT) 📗
Вот справа две андийки сели рядом. Они осмелились чохто поднять, Чтоб никогда его не опускать, Чтоб на людей смотреть открытым взглядом.
В том зале старые и молодые, Сегодня дружба торжествует там, Любовь, свобода, преданность России И ненависть к бесчисленным врагам.
На сцене тоже шлемы и папахи, Широкие полотна кумача И вытканный горянками Микраха Большой ковер с портретом Ильича.
Ведет вперед Советская Россия Народы из трясины темноты. И люди понимали, что впервые Сбываются заветные мечты.
Народ не будет больше жить во мраке, Под непосильной ношей спину гнуть. Советская Россия – это факел, Который озаряет людям путь.
И встретили рукоплесканий громом Посланники рабочих и крестьян Слова произнесенные наркомом: «Советский Автономный Дагестан».
И те слова от края и до края По Дагестану разнесла молва, И люди гор, друг друга поздравляя, Произносили гордые слова.
Минуя на пути хребты и скаты, Слова большевиков дошли до нас, И в сакле, где давно очаг погас, И матери и мне теплее стало.
Дошли и до врагов слова его, И говорят, в тот день в ущелье горном Жахбар – убийца дяди моего – Метался в страхе, бешеный и черный.
Да, те слова простые на века Запомнят в Дагестане, а пока… Поднявшись с мест, посланники народа Внимают: с ними говорит Свобода.
Зал переполнен так, что двери настежь. И там, ряду в четвертом от конца, В тиши стоит отец, и слезы счастья Стекают тихо по щекам отца.
Есть ощущенья, что придет однажды И никогда не повторятся вновь, Как никогда не повторятся дважды Ни первый бой, ни первая любовь.
Бывают в нашей жизни откровенья, Бывает в нашей жизни день такой, Когда на час иль, может, на мгновенье Вся жизнь твоя встает перед тобой.
Вся жизнь твоя… Какие же картины Тебе, отец мой, вспомнились сейчас И почему глубокие морщины Густою сеткой собрались у глаз?
Что в те мгновенья подсказала память Тебе, чья жизнь была как страшный сон? Встает былая жизнь перед глазами, И ты воспоминаньем потрясен.
О тяжком детстве, о рубцах на коже, О юности без хлеба и огня. О странствиях, о брате, что не дожил До этого торжественного дня.
О доме, где сейчас так много дела, И обо мне, о мальчике своем, К которому тебе бы так хотелось Припасть сейчас обветренным лицом.
Но нет… И прочь уходят мысли эти. Пусть снова бой, огонь со всех сторон. Жена поймет, и выросшие дети Простят ему, что не приедет он
К ним год еще, и даже больше года, Пока земля горит, пока на ней Еще живут враги его народа – Убийцы наших братьев и друзей.
«Там, где сильней всего бушует пламя, Хочу я быть, и мне должны помочь», – Решил отец. И с этими словами К наркому он явился в ту же ночь.
*
Есть место в нашем Дагестане горном, Которое зовется Цумада, Туда не попадешь дорогой горной – Путь перережет горная гряда.
Там бездорожье, там завалы снега, Там водопады, пропасти, туда Не въедут ни тачанка, ни телега И конник попадет не без труда.
Там враг хитрей, в адатах больше яда, Там прошлое мешает людям жить. Но там – народ. Ему, народу, надо Открыть глаза и слезы осушить.
Там надо жизнь построить по-иному, Кровавым распрям положить конец. Туда-то председателем ревкома Сегодня ночью послан мой отец.
В глухие сакли Цумады суровой, Где нищета и голод круглый год, Свободы свет и коммунизма слово Отец, на радость людям, принесет.
И вновь копыта стукнули о камень, И снова, дрогнув, конь узду рванул… Столица гор осталась за плечами, Остался в стороне родной аул.
Летит отец по тропам и по скатам, Измученный туманом и дождем, И под его папахою косматой Лежит мандат, что подписал нарком.
*
Я был безрогим маленьким ягненком, Что мог я знать и что я мог понять? Я так был мал! Велик ли мир ребенка? Крыльцо и крыша, детская кровать.
Когда нам год, у нас свои печали. А мне был год, и, значит, был я прав, Что засыпал, когда меня качали, И есть просил, едва глаза продрав.
Но мальчик рос. И вскоре каждый день я Под вечер на коленях у отца Сидел, готовый слушать без конца Рассказ о годе моего рожденья.
И после, завернувшись в одеяло, Глаз не смыкал я ночи напролет, И предо мною в мыслях оживало Все то, что было в тот далекий год.
И понял я, что не смогу иначе, Что я обязан буду рассказать Ту боль, которою отец и мать Мне рассказали… Я поэму начал.
И вот, в который раз перелистав Те годы, что давно уже воспеты, Я снова понял: ты, отец, был прав, – И я благодарю тебя за это!
Как счастлив я, что в вихре бурных дней Ты шел путем прямым, хоть и тернистым, Что был ты настоящим коммунистом В час испытанья твердости твоей.
И эту чистоту и твердость эту Людей великих и простых борцов, От наших старших братьев и отцов Приняв, мы пронесли, как эстафету.
Мы строили цеха. По бездорожью Мы шли, меняя лик родной земли. Бывало так, что мы годами тоже В свой отчий дом приехать не могли.
Когда взвились ракеты в небе синем И снова грянул бой, смертельный бой, Мы тоже не сидели у каминов И рук своих не грели над золой.
1948–1950
Горянка
ВСТУПЛЕНИЕ
Лишь март принесут, словно чудо, На маленьких крыльях стрижи, Ты вновь на могилу Махмуда, Горянка, цветы положи.
В груди его сердце горело, Как будто в ненастье костер. Влюбленно, и нежно, и смело Он пел тебя, женщина гор.
Он не был к тебе безучастным, Он знал твои думы и сны. Цветком называл тебя красным И ласточкой — дочкой весны.
А разве слыхала ты ране, Что кто-нибудь так до него С тобой говорил в Дагестане? Вовек не бывало того!
Он пел тебя назло мечети. За это в родной стороне Оставили ханские плети Рубцы у него на спине.
Забрали в солдаты. И жарко Над ним разрывалась картечь. Но он и в Карпатах, аварка, Сумел к тебе нежность сберечь.
Вернулся. Однажды в ауле На пир зазвала к себе знать Его, как Хочбара, и пули Он там не сумел избежать.
Свалился. И, залитый кровью, Не гурий услышал он хор. Склонившись к его изголовью, Рыдала ты, женщина гор.
Я помню еще и другого Лихой твоей доли певца, Чье в муках рожденное слово До боли сжимало сердца.
Его ты забудешь навряд ли, Заступником он был твоим И тех бичевал, кто в Гидатли Невест покупал за калым.
Встречал он вблизи небосвода, Там в двери иные стуча, Красавицу в доме урода, Голубку в гнезде у сыча.
Не видели белого света Андинки за белым чохто. И как его мучило это, Наверно, не знает никто.
И эхом откликнулись горы, Когда у заоблачных скал О выстреле красной «Авроры» Тебе он в стихах рассказал.
Теплом его ласки овеян Твой облик в родной вышине. Где каждой улыбке твоей он Был рад, словно пахарь весне.
Хотел он, чтоб у колыбели Ты пела бы песни без слез, И, лежа на жесткой постели, В последний свой час произнес:
«Прощаюсь я с жизнью суровой, Но помни, горянка, всегда: Любил тебя седобородый Старик из аула Цада». И я, получивший в наследство Стихи, что живут до сих пор, Был ранен, как многие, с детства Судьбой твоей, женщина гор.
С надеждой певала мне тоже Ты, люльку качая мою: «Хочу, чтобы вырос хорошим Сыночек мой. Баю-баю».
В нагорных аулах до срока Не старили годы мужчин, Но было тебе недалеко От свадьбы до первых морщин.
Я слышал, и ты ведь, бывало, Чтоб по сердцу выбрать орла, Отказом тому отвечала, Кого полюбить не могла.
Жених не стрелялся постылый, В тоске не хватался за нож. Похитив, он брал тебя силой: Теперь, мол, сама не уйдешь.
А если судьбе не сдавалась, То прыгала с кручи в Койсу. И белая грудь разбивалась О черные камни внизу.
Иль, сделавши крепкую петлю Из девичьей длинной косы, Ты мир покидала немедля, От собственной гибла красы.
Случалось, дарила при встрече Ты парню улыбку в ответ, И сплетня об этом под вечер Змеей выползала на свет.
Коварно в твой дом проникала, И в бешенстве ночью слепой Кинжала холодное жало Отец заносил над тобой. Нельзя, как травинок зеленых На белых хребтах в декабре, Слов нежных, к тебе обращенных, В аварском найти словаре.
