Скитальцы смелые! Чудесные сказанья
Читаем мы в глазах, глубоких, как моря.
Раскройте нам ларцы своих воспоминаний,
Где в яхонтах горят светила и заря.
Нам ездить хочется без паруса и пара.
Чтоб скуку разогнать сужденной нам тюрьмы,
Далеких стран для нас вы воскресите чары,
Пленяя повестью покорные умы.
Мы видели светила
И волны; видели мы также и пески.
И хоть нас не одно несчастье посетило,
Но мы по-прежнему страдали от тоски.
Сияние зари над влагою морскою,
Сиянье городов в закатный ясный час
Зажгли в сердцах огонь, лишивший нас покоя,
И в сказочную даль всё увлекали нас.
Равнины пышные и гордые столицы
Не затмевали чар таинственной страны,
Которая порой нам в тучах вольных снится,
И были мы навек желаньем смущены!
Еще сильнее власть желаний утоленных.
Желанье, дерево, на тучной почве нег
Возросшее, сплело ты сень ветвей зеленых,
И новый с каждым днем в высь тянется побег.
Всё будешь ли расти вершиной вековою,
О Дерево? — Но всё ж для вас мы занесли
Набросков несколько заботливой рукою,
Поклонники всего, что манить вас вдали:
Мы принесли богам звероподобным дани.
Мы видели престол из радужных камней;
Дворцы прозрачные, чьи сказочные зданья
Сон разорительный для ваших богачей;
Наряды яркие, для взоров опьяненье,
На женщинах, и блеск их крашеных ногтей;
И прирученных змей послушные движенья.
Да, чтоб не позабыть нам самой главной вещи,
Хоть не искали мы нигде его улик,
Мы видели везде, как на картине вещей,
Бессмертного греха наскучивший нам лик!
Повсюду женщина, влачащая оковы,
Влюбляется в себя, позора не сознав;
Мужчина же тиран блудливый и суровый,
Сам раб своих рабынь, и муть на дне канав;
На шумных праздниках и вкус и запах крови;
И мученика стон, и хохот палача;
Отрава для владык в их всемогущем слове;
Толпа, влюбленная в удары их бича;
Как водится у нас, там несколько религий
Всем обещают рай, и предпочел Святой
Уколы власяниц и ржавые вериги
Греховной прелести постели пуховой.
Людской болтливый род, свой осквернивший гений,
Безумствует теперь, как в прежние года,
И Господу кричит в беспомощном хуленьи:
«Владыка мой и брат, будь проклят навсегда!»
Безумие избрав, все те, кто поумнее,
От стада пленного в обитель отошли,
Где опиум царит, живыми снами вея.
— Вот в чем вся летопись извечная земли.
В скитаньях нас томит ряд горьких впечатлений.
Однообразен мир. Сегодня он таков,
Как завтра и вчера. В нем наше отраженье
Оазис ужаса средь мертвенных песков.
Что ж? ехать или нет? — Живи, коль можешь, дома.
Коль надо, поезжай. Один стремглав бежит,
Чтоб Время обмануть, дорогой незнакомой.
Другой же прячется. Одни, как Вечный Жид,
Скитальцы на всю жизнь. Для них напрасно веют
Ветрила легкие. От гибельных сетей,
Увы, им не спастись. Другие же сумеют
Преодолеть врага средь родственных полей.
Когда ж он наконец ногой придавит спину,
Блеснет надежда в нас. Мы закричим: «Отчаль».
Как плыли мы в Китай в прошедшие годины,
Под ветром радостно вперяя взоры в даль,
Так пустимся мы в путь в глухом полночном море,
Веселые пловцы, без думы и забот.
Слышны ль вам голоса, в которых чары горя,
Поющие: «Сюда! Для вас давно растет
Душистый Лотос. Здесь волшебными плодами
Насыщены навек голодные сердца.
Идите, опьянят вас сладкими мечтами
Часы вечерние, которым нет конца».
Мы голос узнаем родимых привидений.
Возносят руки к нам забытые друзья.
«Плыви скорей ко мне, обнять мои колени, —
Сестра нам говорит, — Электра здесь твоя».
Смерть, старый капитан! Пора поднять ветрила!
Наскучил этот край, о Смерть! Плывем скорей!
Хоть небо и вода темнее, чем чернила,
Сердца, знакомые тебе, полны лучей!
Налей ты нам свой яд! Он силы снова будит
И пламенем таким жжет мозг, что мы должны
В пучину броситься, пусть Ад иль Рай то будет —
В неведомую глубь, в надежде новизны!
Е. Витковский
Легенда была. И рухнула. А Бог с ней. Нам остались крепкие стихи без всякой легенды.
Насколько удалось установить, первым переводчиком Бодлера на русский язык был поэт-сатирик Дмитрий Дмитриевич Минаев (1835–1899): всего через три года после смерти Бодлера в прославленном (условно говоря) журнале «Искра» появился его перевод стихотворения Бодлела «Авель и Каин». Бодлера перелагали «семидесятники» и «восьмидесятники», более же всех сделал в этом поколении весьма широко известный «П.Я.» — Петр Филиппович Якубович-Мельшин (1860–1911). Начав свою работу на каторге в 1879 году, завершил он ее изданием (1909), представившим далеко не все «Цветы зла», но лишь 100 стихотворений из книги, где их почти вдвое больше. Заметим: никак не ранее. К этому мы еще вернемся. В 1905 году были введены смягчения в области цензуры.
