Цветы зла - Бодлер Шарль (книги хорошем качестве бесплатно без регистрации .txt) 📗
Странное что-то тут (с этой стороны границы) написано. Безусловно, «Предисловие» переводчика у Шершеневича было данью советской цензуре. Осуждая работы Вячеслава Иванова и Эллиса (оба идеально знали французский… но, похоже, статья Брюсова-Аврелия от 1904 года послужила источником информации: а вот не знает Эллис французского, с подстрочника лепит! Что за четыре год можно язык и выучить… — а вот нельзя!) Какая разница: Эллис в эмиграции, Вяч. Иванов тоже, да и Бальмонт там же (это Шершеневичу и теперь зачесть надо — он писал о тех, кому ничто не грозило, значит — не сочинил ни одного доноса. Даже имен уничтоженных советской властью в этих списках нет (Н. Гумилев, Б, Лившиц, В. Тардов). Его руки чисты… а перевод вышел лишь через 65 лет после его смерти.
О ранних переводах А. Панова и Арс. Альвинга Шершеневич, видимо, не знал. Он считал свой перевод «самым полным». Самым полным он не был — но и парижский перевод Адриана Ламбле, о котором ниже, был по полноте таким же. «Самые полные» переводы появились у нас в 2000-е годы, но не о них сейчас речь.
Среди четырех полных переводов Бодлера на русский язык затесался пятый. Шершеневич о нем, похоже, не знал, а вот Адамович знал совершенно точно. Ибо отрецензировал его довольно пространно в той самой, упомянутой выше, статье. В России этот перевод почти шестьдесят лет оставался неведом.
…В № 1 журнала «Москва» за 1986 год Иван Иванович Карабутенко опубликовал более чем сенсационную статью: «Цветаева и „Цветы зла“», где полумиллионным тиражом возвестил urbi et orbi о нахождении неизвестной книги Марины Цветаевой — «Цветы зла» в переводе Адриана Ламбле, Париж, 1929. Отчего это книга Цветаевой? Оттого, что Адриан Ламбле не мог быть никем, кроме Марины Цветаевой. Доказательства? Да ведь каждому известно, что император Адриан был любимым императором Марины Цветаевой, а кафе Ламблен в Париже (или не в Париже, но это не важно) было любимым кафе Марины Цветаевой (или не Марины и не Цветаевой, но это не важно) и именно там она переводила на русский язык Бодлера (или Лебедева-Кумача на французский, но уж это совсем не важно)… Словом, И. И. Карабутенко неоспоримо доказал, что Адриан Ламбле — это Марина Цветаева! Какие еще доказательства? Так вот же вам! Никакого француза по имени Адриан Ламбле не было, потому как быть его не могло никогда!
Какие бы бы то ни было доказательства после этого — избыточны.
Есть, понятно, и косвенные аргументы, но разве они нужны? Аргументы Карабутенко, наподобие совпадения рифмы в первой же строфе «лампы-эстампы» переводов Ламбле 1929 года и Цветаевой 1940 года («Плавание»), ни малейшей критики не выдерживают: оригинал сам «диктует» рифмы, а тут еще и рифменная пара просто взята у Бодлера. Еще одним важнейшим доказательством своей теории считает И. Карабутенко тот факт, что ни о каком Адриане Ламбле лично ему, И. Карабутенко, ничего не известно Об этом уже сказано, и нечего повторяться. Это, в конце-то концов, аргумент неопровержимый, господа!
А. Саакянц, ответившая на сочинение Карабутенко в № 6 «Вопросов литературы» за 1986 год (тираж, увы — лишь 15 тысяч экземпляров) убедительно доказала, основываясь на тех же цитатах из перевода Ламбле, а главным образом — на фактах биографии Цветаевой, что вся сенсация — мыльный пузырь (впрочем, Н. Попова в № 8 «Нового мира» за тот же год пламенно поддержала Карабутенко). Но…
А. Саакянц справедливо посмеялась над тем, что Карабутенко назвал принадлежащую ему книгу уникальной. Однако не зря ей пришлось пользоваться в своей статье лишь теми цитатами, которые милостиво привел в своем творении Карабутенко, цитировавший — видимо, на свой вкус — строки пободлеристей. Отчего-то она оставила без внимания поистине комичные совпадения текста Ламбле с неоконченным переводом В. Левика, выполненным в 60-е — 70-е годы (почему тогда Левик — не Ламбле?..) Ответ прост: специалисту по русской поэзии (не только одной А. Саакянц) традиционно, никогда нет ни малейшего дела до истории русского поэтического перевода.
Я не так высоко ценю книги своей библиотеки, как И. Карабутенко, уникальными их не считаю. «Цветы зла» в переводе Адриана Адриановича Ламбле, выходца из Швейцарии, окончившего Санкт-Петербургский университет, много лет стоят у меня на полке. Сам Ламбле после революции жил в Париже, затем в Пекине и Шанхае, там заболел душевной болезнью, был взят под опеку швейцарским консульством, вывезен в родные Альпы, где и умер около 1950 года. Еще в 1970 и 1971 годах на состоявшихся в Центральном Доме литераторов в Москве обсуждениях книги Бодлера, вышедшей в «Литературных памятниках», я выражал сожаление, что составители ни в какой степени не использовали ни перевод Ламбле, ни рукопись полного перевода Шершеневича, ни целый ряд известных мне отдельных переводов. «А что, мы много хорошего упустили?» — спросил меня тогда Н. И. Балашов. Не желая обидеть ученого, я ответил: «Не очень…»; готов повторить это и теперь. Научная добросовестность и поэзия не всегда идут по одному пути. На то, чтобы выяснить, кем же все-таки был Адриан Ламбле, у нас, у Валерия Вотрина и у меня — ушло более тридцати пяти лет. Придется привести две цитаты.
Первая — из вышедшей в Амстердаме книги мемуаров Валерия Перелешина (1913–1992), уже давно именуемого «лучшим русским поэтом Южного Полушария» — в Рио-де-Жанеро он прожил последние сорок лет жизни. Дата под авторизованной рукописью, хранившейся у меня, недвусмысленно говорит: «1974–1975». Что поделать, типографского станка рукописи пришлось ждать двенадцать лет. Но такие авторизованные копии хранились далеко не только у меня одного. Цитировать же удобнее по нидерландскому изданию 1987 года (с. 124).
«…Знакомство с Адрианом Адриановичем Ламблэ [2], обрусевшем швейцарцем, началось еще раньше, когда он посетил меня в Пекине [3], и подарил мне первые издания Жемчугов, Чужого неба, Костра и Шатра Гумилева, привезенные им из России. Романтические цветы, прибавленные к Жемчугам, были мне дотоле незнакомы, и взволновали меня чрезвычайно. По этому поводу я тогда же написал стихотворение „При получении стихов Гумилева“, которое посвятил Адриану Адриановичу и включил в свой сборник „Жертва“.
Вскоре по приезде в Шанхай я решил отдать визит Адриану Адриановичу. Нашел его очень странным, сильно изменившимся, постаревшим. Говорил он только о том, что он, богатый человек, находится под непосредственной угрозой голода из-за войны. Вскоре я и узнал, что бедный Ламблэ окончательно помешался и взят на попечение швейцарским консульством, Так он и умер — богатым человеком, сошедшим с ума от того, что боялся бедности».
Аргумент на Карабутенко, увы, не подействовал — коль скоро нет такого француза, так стало быть Андриан Ламбле — это Марина Цветаева ныне, и присно, и вовеки веков, и не нужно иных аргументов, кроме того, что выпущенные в Париже в 1929 году — это книга Марины Цветаевой. Хотя опубликованный мною с иными целями в «Литературной учебе» 1986 (№ 11) полный текст всего лишь бодлеровского «Альбатроса» заронил в души поклонников Цветаевой подозрение: а могла Цветаева это написать?…
Через двадцать лет, в 2006 году, когда наш интернетный сайт «Век перевода» достаточно окреп, встал вопрос, что ж, если такого француза не было, может быть, во французской Бельгии или Швейцарии кто-то отыщется? Один из руководителей сайта, поэт, переводчик и прозаик Валерий Вотрин взялся мне помочь.
…И грянул гром. С некоторой отсрочкой, в 2009 году — но грянул неплохо. Без комментариев цитирую статью Вотрина, специально написанную для русской Википедии: отныне все концы сошлись и швы ушли в бессмертие — к столику кафе «Ламблен», где император Адриан, вероятно, по сию пору сидит и пьет свой стакан душистого перно.
Валерий Вотрин неожиданно получил из Швейцарии исчерпывающие данные от семьи Ламбле; с общего согласия привожу их здесь полностью. Предоставил их Марк Ламбле, генеалог, секретарь швейцарской Ассоциации семейства Ламбле, которому наше издательства (как и сайт «Век перевода») безгранично благодарны.
