Книга о королеве - Чосер Джеффри (лучшие книги читать онлайн .txt) 📗
О сколь она чинила ран
Сердцам изысканных дворян,
И сколь вкушал простой народ
Ея забот, ея щедрот!
Лицо ея – точнее, лик…
Увы! И беден мой язык,
И скуден ум, и череду
Волшебных слов едва ль найду,
Едва ль создам ея портрет:
В английском слов достойных нет.
И скуден ум, и скорбен дух,
И вообще – возможно ль вслух
Живописать сию красу?
Но что сумею – донесу.
Лилейно-бел, точен и свеж,
И что ни день, ясней, чем прежь,
Был этот лик. Природа, мню,
Мужчинам ставя западню,
Блюла прелестную приманку
И ввечеру, и спозаранку.
Не пожалевшая труда,
Была Природа столь горда,
Создав юницу! И всемерно
Ее хранила – грех и скверна
Вседневно мчали прочь от ней,
Ища добычи поскромней:
Коль существо судьбой хранимо,
Любое зло проходит мимо.
А нежный ток ея речей!
О жизнь!.. О свет моих очей!
И дружелюбна, и умна,
Умела утешать она,
И ободрять умела тож.
Совета ради всякий вхож
К юнице был: и князь, и паж –
Коль не впадал в любовный раж.
Она, премудрости сосуд,
Вершила в спорах правый суд,
Не обижая никого,
Мое земное божество,
Решеньем споров, ссор и свар,
И не страдал ни млад, ни стар.
Она, совсем еще дитя,
Судила, никому не льстя,
Но приговор ея в закон
Не то что человек – дракон
Тотчас поставил бы себе
И не посмел пенять судьбе.
Святого бы могла привлечь
Округлость узких стройных плеч,
Нежнейший излучавших зной,
Блиставших снежной белизной;
И не было видать ключиц,
Что у иных видны девиц.
Наречь бы лебединой шею…
Да нет, пожалуй, не посмею,
Зане сие звучит насмешкой.
Юницу звали Белоснежкой
Зело заслуженно: была
Чиста, что снег, что снег бела.
Лепивши формы сих телес,
Природа лучший свой замес
Пускала в дело… Боже мой!
Припоминаю стан прямой,
Округлость персей, пышность чресел…
И всяк влюбленный был невесел,
И собственные локти грызть
Желал, юницу взяв за кисть
И в гневном блеске дивных глаз
Прочтя немедленный отказ.
Но как она бывала рада
Играть, резвиться до упада!
Как некий светоч бысть она:
Другим дарила пламена,
А жар не убывал ничуть.
И как же не упомянуть
Изящество ея манер,
Благой дававшее пример!
Собрать бы вместе миллион
Учтивых дев и добрых жен –
Кольми бы сонм такой блистал!
Но даже там на пьедестал
Она взошла бы, в небывалом
Собрании служить зерцалом.
Отнюдь не тешили меня
Игра, забава, болтовня,
Коль скоро не было вблизи
Юницы чудной. Разрази
Меня Господь, когда солгу:
В любом приятельском кругу
При ней немедля притихал
И ерник всяк, и всяк нахал.
И для нее любой наглец
Терновый бы надел венец.
Не промолчу, не утаю:
Любовь и доброту свою
Стремила дева вдаль и вширь,
Пеклась о ближних, как Эсфирь.
И, в довершение всему,
Клянусь, дивились мы уму,
Настолько жаждавшему блага
Для прочих, что любой бедняга –
Скиталец, нищеброд, изгой –
Больной, голодный и нагой,
Просивший кроху, был стократ
Обласкан девой, точно брат:
Юница, зная силу зла,
Добру служила, как могла.
Добавлю, истину глася:
Она жалела всех и вся.
И сострадала всем тольми –
Ничуть не лгу, ничуть, пойми, –
Что мнилось: близ ея чела
Предвечной Истины крыла
Незримо веют, ниспослать
Сбираясь деве благодать.
Но сколь она была скромна!
И, зная, какова цена
Хвалам, числа которым несть,
Печалилась, услышав лесть.
И право слово! Кто глупей
Льстеца, что липнет, как репей?
Его долой наверняка
Разумная стряхнет рука.
Никто, убог иль сановит,
Не ведал от нее обид;
И всячески ее блюла
Судьба за добрые дела.
Иную хлебом не корми –
Дозволь с безвинными людьми
Забавиться, что с мышью кот…
Она же лишь за изворот
И ложь велела скрыться с глаз
Тому, кто в хитростях погряз –
Но ни к татарам, ни к валахам,
Ни к туркам, понукаем страхом,
Не удирал негодник вскачь:
Не поджидал его палач.
Никто пред ней не падал в грязь,
Надевши вретище, винясь
И заклиная: «Пощади!» –
Но всякий ведал: впереди
Не казнь, а краткая опала…
Зачем, Эрот, в меня попала
Стрела твоя? Иль ты, юнец,
Нарочно близил мой конец?
Чинил расправу из расправ?
Любовью был я жив и здрав,
Любовью цел и невредим –
Я, злополучный нелюдим,
Кому охота не в охоту!»
Я рек: «О друг! Пенять Эроту
Негоже – разумеешь сам:
Немного есть подобных дам».
«Их вовсе нет!» – воскликнул он.
«А! – молвил я: – Тогда пардон!»
«Не смей! – он рек: – Не балагурь!»
«Не смею. Но порывы бурь
Любовных нам пускают пыль
В глаза: мы скверно видим – иль
Смыкаем полностью глаза!»
Ответил рыцарь: «Ни аза
Не понимаешь: мнили все,
Что нет ей равных во красе –
Но мы, влюбленные, чужим
Суждением не дорожим!
И, будь Геракла я мощней,
Нарцисса краше – лишь о ней
Мечтал бы, ею взят в полон!
О, будь моими Вавилон,
Афины, Карфаген и Рим –
И будь я там боготворим, –
Все грады, купно с их казной,
Чтоб милую назвать женой,
Я б отдал – и не плакал днесь…
О, будь я истинная смесь
Ахилла с Гектором – героем,
О коем песнь поют, о коем
Из рода в род идет молва
Тысячелетье, или два –
Я сбросил бы долой доспех,
Поскольку воинских потех
Юница не любила, славой
Всемерно брезгуя кровавой.
Я бредил девой… Бредил? Нет!
Любовь подобная – не бред,
Но просветляющий экстаз,
Объемлющий всецело нас –
И властелина, и холопа…
А верностью лишь Пенелопа
Юнице древле бысть равна,
Да благородная жена
Лукреция – коль говорит
О ней правдиво Ливий Тит,
Изобретательный квирит,
В потомстве поднятый на щит…
Куда клонилась повесть, бишь?
Эрот, коварнейший малыш!
Ты все дары свои, до крох,
Забрал, застав меня врасплох!..
Я, встретив милую свою,
Был шалопаем, признаю –
Проказлив, дерзок, неучен,–
И все ж немедля вышиб вон
Свои привычные замашки!
Я не давал себе поблажки:
Желал жемчужине драгой
Достойным сделаться слугой.
И с нею врозь не мог провесть
И дня. Эрот замыслил месть:
Божку отнюдь не по нутру,
Коль ввечеру и поутру,
В служеньи рыцарском ретив,
Лишь воздыхаешь, прекратив
Забавы, иноку под стать.
На безответную взирать
Эроту неугодно страсть –
И он решил меня проклясть.
А я, к единственной влеком,
Не мыслил боле ни о ком,
Опричь нее… И сколько скорби!»
«Воспрянь, – ответил я, – не горби
Спины! Возможно повстречать
Любовь не меньшую опять!»
«О нет! – он выдавил: – Прерви
