313. Батарея
Царят над улицей неугомонной,
Жерло обратив к облакам,
Мортиры тяжелые с бронзовым звоном
И гаубицы по бокам.
Колеса их врыты в обтесанный камень,
Снегом белеют хребты,
Их пасти отверстые глохнут веками
От ржавчины и пустоты.
Но если проходят рядами литыми
Бойцы по крутой мостовой,
Внезапно и грозно встает перед ними
Орудий заржавленный строй.
Как будто бы снова военной трубою
Разбужена медная рать…
Так предки из гроба встают перед боем,
Чтоб мужеством нам помогать.
1939 {313}
314. Крузенштерн
На Неве в пароходном дыме
Стук лебедок и скрип досок.
Там чернеет над мостовыми
Металлический островок.
Это сгустком чугунной лавы
Строгий памятник четко встал…
Вам, отцу кругосветной славы,
Я завидую, адмирал!
Я хотел бы, всю ветошь скинув,
Юнгой быть на том корабле,
Что открыл просторы морские
Начинающей жить земле.
Но начертан нам новый жребий:
Бортовые огни горят,
Цепи стонут, и морем бредят
Меднорукие якоря.
И, завидуя славе нашей,
Словно в сердце вонзился терн,
Нам тяжелой шляпой помашет
Мореплаватель Крузенштерн.
1940 {314}
315. «На краю страны, у границы…»
На краю страны, у границы,
Окруженный кольцом дождей,
Всё чернеет царь меднолицый
На гранитной глыбе своей.
И на площади тут же рядом,
Прошагав от ранней зари,
Останавливаются отряды
Возле памятника покурить.
В кулаках горячи окурки,
Наползает горький дымок…
Скоро двинусь и я по гулким,
По широким плечам дорог.
1941? {315}
Иван Иванович Пулькин родился 12(25) января 1903 года в селе Шишкове, ныне Волоколамского района Московской области в крестьянской семье. После окончания трех классов церковноприходской школы служил мальчиком в трактире. В 1915 году Пулькин приехал в Москву и поступил учеником наборщика в типографию, но в 1917 году ему пришлось вернуться в деревню. После Октябрьской революции Пулькин учился на курсах политпросвета в Волоколамске — занимался пропагандистской работой. В 1920 году воевал в Красной Армии.
С 1924 года Пулькин жил в Москве, работал в газете «Молодой ленинец», учился в Высшем литературно-художественном институте имени Брюсова. В 1929 году он работал в газете «Московский комсомолец», а с 1930 по 1934 год был редактором в Государственном издательстве художественной литературы.
Печатался Пулькин с 1924 года: сначала в молодежных изданиях, а затем и в «толстых» журналах — «Октябре», «Новом мире», но большинство стихотворений и поэм осталось неопубликованным.
В 1934 году Иван Пулькин был осужден Особым совещанием НКВД и сослан на 3 года в Западную Сибирь. Там он сотрудничал в газете «Зоркий страж» и лагерной многотиражке «Перековка». После досрочного освобождения вернулся в Москву, работал библиографом в Институте истории, философии и литературы (ИФЛИ).
В первые дни Великой Отечественной войны Пулькин пошел в народное ополчение. Был ранен при бомбежке, затем снова уехал на фронт. Иван Пулькин погиб в декабре 1941 года в боях под Москвой.
316. Вступление к поэме «Яропольская волость»
На тротуарах мокренько,
Снежок внатруску —
Скользкие…
Остановили с окриком:
«Вы русские?»
— «Нет, мы — яропольские!»
У нас о весне небеса цветут,
Травкой вью —
Тся по бережку,
На каждом кусту
По соловью,
У каждой березы — по девушке.
Самые длинные бороды у стариков —
В Яропольце.
Самые умные головы у мужиков —
В Яропольце.
Самые толстые кулаки —
у нас,
Самые тощие бедняки —
У нас.
Словом, ни для кого не новость
Что мы образцовая волость.
Наш говор экспортируется в столицы,
У нас лучшие по округу невесты
(Высокие, круглолицые).
Наш кооперативный центр
По борьбе за снижение цен
Занял первое место.
Климат влажный, воздух чудесный
(Стоит обследовать!),
Прелестная местность,
И недалёко отседова.
1929 {316}
317. Из книги «СССР». Волхов
Будучи не из тех, что, высоко котируясь,
Отказались от прошлого,
Весь день я
Безжалостно цитирую
Любимейшее произведение.
О Баяне, соловью старого времени
(Хорошо поешь, где-то сядешь?),
Рыщешь в тропу Троянью с романтикой у стремени,
А любо — лелеешь Святославовы насады.
Садись, старик,
Побеседуем
На тему:
Нечего о прошлом сетовать.
Нам под жизнь отведен замечательный век,
Нам вручены силы:
Недр, ветров, пара, солнца и рек,
Словом, век
Изумительно милый.
Незачем ходить далеко —
Сверяться в исторических толках,
Скажи мне:
Сколько веков
Валялась без дела такая река как Волхов?
С гусель яровчатых веселого Садка
Медом сыченым песнь текла,
И будто бы с рукавов бобровых Волховны
Катились Волхова волны.
А косматые бородачи,
Надевши красные рубахи,
Подпоясывали мечи
И, как бесстрашные рубаки,
Для потехи, на досуге,
Оседлав ладьи да струги,
Плыли к стойбищам полян
Грабить мирных поселян…
Лелеял Волхов белорунный
Корму высокую ладьи,
И запевал Садко,
Перебирая струны,
Про то, как плавали они.
Рассказывал под гуслярный звон,
Как вздорил с Новгородом он:
Эх, я ли тебя, ты ли меня!
От славного города
Новгорода,
От славного озера
Ильменя
Выбегали,
Выгребали
Тридцать кораблей,
Тридцать кораблей —
Един корабь.
Базарь, ушкуйники, да грабь,
Мы здесь погуливали летось!
А после,
Именем культуры,
Историки литературы
Про это самое —
Про «летось» —
Сказали каменное:
«Эпос!»
Я не считаю пустяком
Наш эпос, слаженный на диво,
В нем мастера речитатива
Сдружили слово со стихом.
Но думается, что
Нелепо-с
Увесистое слово «Эпос».
Зачем лирическую песню,
Где отразились век и класс,
Прозвали эпосом у нас?
С их-то руки,
То есть с тех пор,
В сонных томах на книжных полках
И на губах у рифмачей
Играет пряной брагой Волхов,
Неся лихих бородачей.
А между тем
Он уяснил,
Что он
Не «эпос»,
Что он молод
И чувствует машинный голод
Всей
Массой лошадиных сил.
Бушующей в его валах.
Что «эпос» — тесно и старо,
Что зря лелеять гусляров.
Пришел мускулистый галах —
Другой, не пьяница Буслаев,
Что Новгороду нагрубил….
………………………………………….
И вот,
На Ленина ссылаясь,
Всей тяжестью, сгущенной в волнах,
Торжественно клокочет Волхов,
Вращая лопасти турбин.
Я видел тысячи Ручьев,
Речушек,
Речек,
Рек — неудержимого бега, —
Попавший к нам в оборот человек
Делался прозрачней снега.
У них с весны работы по горло:
Питать рыб,
Носить суда, —
Но только Волхов
По-настоящему гордо
Несет красное знамя труда.
Судите:
Мало ли
Волхову дел,
Легка ли валам
Работа,
Ежели
Вал Волхова
Бел —
В белой кипени пота.
Седобород и гриваст,
Вал Волхова
Идет вприсядку,
Громом обдаст
Как пить даст
И…
Мимо!
Без пересадки!
У Волхова
Восемь турбин,
В каждую — воду неси!
Я слышал:
Волхов трубил
Тревогу
От нехватки сил,
Но чтобы накалить кабелей
Всё заглушающий звон,
Он падал
Последней каплей,
Равной тысячам тонн!
Я спрашиваю:
Каждому ли вдомек
Такое самосвержение?
Волхов,
Как сердце, сжимается в комок
Неопровержимого напряжения!
Когда нарушается связь
Узко ограниченной зоны
И материя, раздробись,
Превращается в электроны,
Когда в грохоте
И в кипенье
Стали,
В сплошном пенье
Гудков
Сплошь нарушено сердцебиение
(И столько лет не сдались —
Неуклонно стройны!),
Когда строится социализм
Силами одной страны!
1931–1932 {317}
