Страшный советник. Путешествие в страну слонов, йогов и Камасутры (сборник) - Шебаршин Алексей Леонидович

Алексей Шебаршин

Страшный советник. Путешествие в страну слонов, йогов и Камасутры

© Шебаршин А. Л., 2015

© ООО «ТД Алгоритм», 2015

Страшный советник

Глава 1

Поездка в Агру

«Что-то у меня сегодня овал лица какой-то цилиндрический, – с тоской подумал старший советник Андрей Андреевич, взглянув на себя в зеркало. – И надо было мне с этими алкоголиками состязаться! Ведь в такую даль сейчас тащиться! Черт бы подрал индийское гостеприимство, и делегацию эту, и Тадж Махал с Агрой вместе!»

Деваться было некуда – невзирая на последствия вчерашнего званого ужина, устроенного муниципальными властями Дели в честь делегации мэрии города Борзова, уже через час Андрею Андреевичу предстояло отправиться в далекий, нудный путь в город Агру с целью ознакомления борзовцев с его достопримечательностями, и в первую очередь с всемирно известной гробницей Тадж Махал, воздвигнутой Великим Моголом Шах Джаханом в память о своей любимой жене Мумтаз.

Улица встретила советника ослепительным солнцем и пронзительным криком какой-то птички, которая, как показалось с больной головы Андрею Андреевичу, отчетливо прочирикала: «Чурбан! Опять водку пил! Вот послу скажу, он велит тебя распилить, распилить, распилить!».

Старший советник российского посольства в Индии Андрей Андреевич, которого посольская молодежь звала за глаза «страшным советником», на самом деле не имел ни в лице, ни в фигуре, ни в характере своем каких-либо чересчур безобразных особенностей, позволявших узреть в нем нечто действительно страшное. Надо, правда, признать, что постоянное поражение, которое несло стремление Андрея Андреевича к самоограничению в еде в неустанной борьбе с холодильником, таившим в прохладных недрах своих всяческие вкусности, в конце концов придало его корпусу излишнее благородство пропорций, а лицу – выражение постоянной легкой печали из-за эстетической несостоятельности собственной фигуры и опасения за здоровье, а вовсе не по поводу судеб человечества, как полагали некоторые наивные посольские дамы.

Впрочем, это не давало молодым нахальным дипломатам повода, по убеждению Андрея Андреевича, называть его «страшным». Скорее всего, рассудил он, дело было в их дурацком увлечении игрой слов. В конце концов «страшный советник» ограничился тем, что публично обозвал одного из старших референтов (такая микробная дипломатическая должность, с которой когда-то начинал свою карьеру и сам Андрей Андреевич) «страшным референтом», и успокоился.

Дабы в дальнейшем не возвращаться более к этой теме, заметим, что старший советник – это человек, отвечающий в посольстве практически за все – от написания аналитических сообщений в Центр «о реакции в стране пребывания» до мельчайших хозяйственно-административных подробностей, вплоть до приема родов у любимой кошки посла, и отличается от дореволюционного околоточного надзирателя только тем, что в странах с теплым климатом от него не требуется чистить снег и скалывать лед с тротуаров.

Тем, кто слабо знаком с отечественной дипломатией, поясним, что написание откликов «о реакции в стране пребывания» на очередные судьбоносные или знаковые решения московского руководства – это как «Отче наш» для посольств и генконсульств. Измученный требованиями «немедленной и объективной реакции», которая зачастую следовала в стране пребывания с большим опозданием или, что было еще чаще, вообще не следовала, Андрей Андреевич завел себе список из десятка политиков, политологов и аналитиков, которых и «цитировал» в своих депешах, нисколько не стесняясь тем, что названные им господа, возможно, и слыхом не слыхивали о предмете его писанины. Первое время Андрей Андреевич, сохранявший остатки юношеской честности и наивности, называл себя в душе «сволочью-борзописцем», но потом вошел во вкус и стал выдавать такие перлы, что престарелый посол, подписывая его панегирики, кряхтел от наслаждения и сулил советнику, что тот «далеко пойдет». Эта идиллия чуть было не кончилась полным провалом, когда вконец зарвавшийся советник написал как-то со ссылкой на газету «Нахпур Таймс», что индийская общественность поздравляет президента Ельцина и всех россиян с успешным внедрением национальной идеи державного «Диттынаха!», способной дать отпор любым нахальным внешним и особенно внутренним запросам и притязаниям.

На улице было жарко. Так жарко, как может быть только в Дели в середине июня, когда столбик термометра переваливает за сорокаградусную отметку, а над городом неподвижно нависают могучие кучевые облака, несущие с Индийского океана муссонные ливни.

Жилой городок посольства словно вымер, лишь вдоль забора, прячась в тени деревьев, к выходу двигался какой-то товарищ, то и дело отирая платком багровое вспотевшее чело.

Советник с нескрываемой завистью посмотрел на прозрачный садовый шланг, вольготно раскинувшийся на травке, и подумал: «Как хорошо было бы хоть на пять минуток стать этим шлангом. Полежать бы так в теньке, да чтоб через тебя при этом пропускали ледяной лимонад с пузырьками газа. Или лучше пиво…» Припекало так, что даже грифы-стервятники, испокон веку парящие над древним городом в поисках чего-нибудь, еще совсем недавно жизнеутверждающе хрюкавшего, мычавшего, рычавшего или даже распевавшего веселые песни о прекрасном Хиндустане, а теперь завершившего свой земной путь и ставшего вкусной падалью, с угрюмым видом расселись по деревьям, распустив крылья, приоткрыв страшные клювы и хрипя от знойной истомы.

Советник с большим уважением относился к этим пернатым тварям, как-то раз убедительно доказавшим ему глубокую неправду высокомерного учения англичанина Чарльза Дарвина, утверждавшего, что разум присущ-де только людям, а животными, птицами и прочими земноводными гадами управляют единственно рефлексы и инстинкты.

«Чуден Ганг в тихую погоду, когда спокойно и величаво несет он в мутных волнах своих всякую гадость», – так, наверное, сказал бы Николай Васильевич Гоголь, окажись он каким-то чудом рядом с Андреем Андреевичем на огромном мосту над священным Гангом в самом священном городе Индии Бенаресе, откуда пару лет назад советник с удивлением наблюдал, как складно умеют работать смекалистые грифы. Нет ничего любезнее сердцу правоверных родственников усопшего индуса, чем предать его тело огненному погребению на костре на самом престижном месте – на лестницах-гхатах в Бенаресе, на берегу реки, а недожаренные по причине дождя или экономии дорогих дров останки покойного завернуть в саван и погрузить в воды Ганга. Грифы – огромные, тяжелые и в обычных условиях сварливые птицы, и, налети они на дрейфующую поживу всей стаей, то не миновать им ужасной давки и неотвратимой общей погибели на дне речном.

«Так вот! – думал тогда Андрей Андреевич, глядя на стройную очередь грифов, чинно ожидавших на берегу, пока один из их собратьев, плотно наклевавшись, улетит прочь, уступая другому место на кадавере. – Так вот! При чем здесь инстинкт? Налицо явные кооперация и согласованность, прямо как у ведомств, получивших приказ хорошенько выпотрошить сладко мздящую [1] тушу какого-нибудь зарвавшегося олигарха, вздумавшего поднять свою смрадную лапу на руководство царской семьи. Кажется, старикашка Дарвин вообще зря потащился на какие-то Галапагосы кожистых черепах изучать. Лучше бы он вокруг себя осмотрелся. У него всякие глупости о том, что человек – венец природы, как рукой сняло бы».

Садясь в автомобиль, чтобы ехать в гостиницу к борзовской делегации, советник, продолжая испытывать припадок нравственных мук по поводу вчерашнего злоупотребления спиртными напитками, вновь мысленно вернулся к своим прежним рассуждениям о несостоятельности теории Дарвина о происхождении видов. «Взять, к примеру, обезьяну, от которой, как он говорит, все люди произошли. Мы, мол, в сто раз ее умнее и лучше! А я вот сомневаюсь, чтобы она стала вчера этот мерзкий индийский виски пить. Не такая она дура! Право, зря мы от нее произошли. Надо было бы и дальше ею оставаться!».