Цезарь - Дюма Александр (хорошие книги бесплатные полностью TXT) 📗
– Значит, Лабеон не откажется стать одним из наших?
– Думаю, что нет.
– Кто из нас двоих увидится с ним?
– Я, – сказал Брут, – я, который чувствует себя хорошо… Я увижусь, кроме того, с Брутом Альбином.
– Да, – согласился Лигарий, – это человек деятельный и отважный, и, поскольку он тренирует гладиаторов для игр, он может оказаться нам очень полезен; но он друг Цезаря…
– Вернее сказать, он легат Цезаря.
И в эту самую минуту вошел как раз Брут Альбин. Он пришел справиться о здоровье Лигария. Ему сказали о заговоре.
Альбин подумал, промолчал, и затем вышел, не сказав ни слова.
Два друга решили, что они допустили неосторожность; но на следующий день Альбин сам зашел к Бруту.
– Скажи, это ты руководишь заговором, о котором ты говорил мне вчера у Лигария?
– Да, – ответил Брут.
– Тогда я тоже с вами, и весьма охотно.
Заговор быстро разрастался.
Брут, видевший, что самые выдающиеся личности Рима попадают в зависимость от его удачи, – не следует забывать, что заговор Брута был исключительно аристократическим; – Брут, сознававший размеры опасности, которой он подвергал себя, и в которую он вовлекал своих соучастников, обучал себя в совершенстве владеть собой на публике, чтобы ни в коем случае не выдать заговора ни своими словами, ни своей манерой держаться, ни своими действиями.
Но когда он возвращался к себе домой, бессонница гнала его вон из постели, и он бродил, как тень, по своей прихожей или по саду. Тогда Порция, его жена, которая ложилась рядом с ним, просыпалась, и, обнаружив, что она одна, начинала тревожиться; часто она слышала его шаги в коридоре; не раз она видела, как он углублялся в гущу деревьев в своем саду.
Это была, как мы с вами знаем, дочь Катона; в пятнадцать лет ее выдали замуж за Бибула, который, как мы видели, сыграл определенную роль в волнениях, вызванных Цезарем на Форуме, и который умер, командуя флотом Помпея. Оставшись вдовой с сыном на руках, но будучи совсем еще молодой женщиной, Порция вышла замуж за Брута. – Этот сын, о котором мы здесь упомянули, оставил после себя книгу под названием Воспоминания Брута; сегодня эта книга утеряна, но во времена Плутарха она еще существовала.
Так вот, эта Порция, дочь Катона, обожавшая своего мужа Брута, была женщиной-философом: то, что Библия называет сильная женщина; она не хотела ничего спрашивать у Брута о его тайне, пока сама не испытает своего мужества. Она взяла нож для обрезания ногтей, нечто вроде перочинного ножа с прямым лезвием, и вонзила его себе в бедро.
При ранении нож задел вену, и Порция не только потеряла много крови, но и страдала от сильнейшей боли, сопровождавшейся жестокой лихорадкой.
Брут, который, со своей стороны, боготворил Порцию, и который не знал причины этого недомогания, пребывал в страшной тревоге.
Но она, улыбаясь, приказала всем оставить ее вдвоем с мужем и, когда они остались одни, показала ему свою рану.
– Что это такое? – вскричал Брут, еще более напуганный, чем раньше.
– Я дочь Катона и жена Брута, – ответила Порция; – я вошла в дом своего супруга не для того, чтобы просто разделять с ним ложе и стол, как наложница, но чтобы делить с ним все его беды и радости. Со времени нашей свадьбы ты не подал мне ни единого повода для жалоб; но я, чем я доказала тебе свою признательность и свою любовь, и как я могу доказать тебе их, если ты считаешь меня неспособной хранить тайну?… Я знаю, что женщину считают существом слабым; но, дорогой Брут, хорошее воспитание и общение с доблестными людьми могут возвысить и укрепить слабую душу… И однако, если бы я сказала тебе все это, не представив доказательства, ты мог бы усомниться во мне; и я сделала то, что ты видишь. Сомневайся же теперь!
– О боги! – сказал Брут, воздевая руки к небу, – все, чего я прошу у вас, это послать мне такой успех в моем предприятии, чтобы потомки сочли меня достойным быть супругом Порции.
И тут же, оказав ей всяческую помощь, которой требовало его состояние, он обрел такую безмятежность, что несмотря на предупреждения, которые делали боги через знамения, чудеса и знаки на жертвах, никто не поверил в реальность заговора.
Каковы же были эти знамения, и какую веру следует прибавить к ним?
Им вполне следует верить, поскольку все историки рассказывают о них, и поскольку после историков Вергилий освятил их своими дивными стихами.
Перелистаем же Светония и Плутарха.
Напоминаем вам, что Цезарь восстановил Капую и вновь заселил Кампанию. Колонисты, которых он отправил туда, желая построить там дома, рылись в древних гробницах с тем большим любопытством, что иногда они находили там античные скульптуры.
И в одном месте, где, как говорили, был погребен Капий – основатель Капуи, они нашли медную табличку с греческой надписью, которая гласила, что когда прах Капия будет потревожен, один из потомков рода Юлиев погибнет от руки своих близких, и будет отомщен бедствиями для всей Италии.
«Не следует считать это выдумкой и небылицей, – говорит Светоний; – так сообщает Корнелий Бальб, близкий друг Цезаря».
От Цезаря отнюдь не утаили этого предупреждения; и когда его в связи с этим предостерегли против Брута, тогда-то он и ответил:
– Да полно вам! Неужели вы думаете, что Брут так торопится, что не дождется естественного конца этой несчастной плоти?
Еще ему донесли, почти в то же время, что лошади, которых он посвятил богам при своем переходе через Рубикон, и которых он оставил пастись на свободе, отказываются от всякой пищи и непрестанно плачут.
По сообщению философа Страбона, в небе видели огненных людей, которые сражались между собой. Раб одного из солдат увидел, как его рука вдруг вспыхнула ярким пламенем. Все подумали, что рука сгорит; но когда пламя погасло, руке не было нанесено никакого вреда. Это еще не все.
Во время одного жертвоприношения, совершенного Цезарем, у жертвы не смогли найти сердца. Это было самое пугающее из всех возможных предзнаменований, потому что ни одно животное не может жить без этого важнейшего органа. После другого жертвоприношения авгур Спуринна предупредил Цезаря, что в мартовские иды ему угрожает большая опасность.
Накануне ид несколько птиц разных видов растерзали в клочки королька, присевшего на крышу зала заседаний сената с лавровой веточкой в клюве.
Вечером, когда свершилось это предзнаменование, Цезарь ужинал у Лепида, и там ему, по заведенному обыкновению, принесли на подпись письма. Пока он подписывал их, его сотрапезники задали такой вопрос: «Какая смерть самая лучшая?»
– Самая неожиданная, – ответил Цезарь, – продолжая подписывать.
После ужина он вернулся к себе во дворец и лег рядом с Кальпурнией.
Внезапно, когда он еще только засыпал, все двери и окошки спальни распахнулись сами собой. Разбуженный шумом и светом луны, который залил спальню, он услышал, что Кальпурния, спавшая глубоким сном, невнятно стонет и бормочет неразборчивые слова.
Он разбудил ее и спросил, отчего она стонет.
– О, дорогой супруг, – сказала она, – мне снилось, что ты лежишь у меня на руках, пронзенный мечом.
На следующее утро ему пришли сообщить, что, в соответствии с его велением, ночью в разных храмах Рима заклали сотню жертв, и что ни одна из них не подала благоприятного знака.
Цезарь на миг задумался; затем, поднимаясь:
– Что ж, – сказал он, – с Цезарем случится только то, что должно случиться.
Настал день 15 марта, который римляне называли идами.
Сенат удивительнейшим образом был созван на заседание под одним из портиков, окружавших театр. Под этим портиком, куда в связи с обстоятельствами были принесены кресла, стояла статуя Помпея, которую Рим установил в его честь после того, как тот украсил эту часть города, построив этот театр с его портиками. Казалось, само Возмездие и Рок выбрали это место.
В назначенный час Брут, не поверяя своего замысла никому, кроме Порции, вышел из дома, спрятав под тогой кинжал, и явился в сенат. Остальные заговорщики собрались у Кассия. Они совещались, не следует ли им избавиться заодно с Цезарем и от Антония. Сначала предметом обсуждения был вопрос, не ввести ли Антония в заговор: большинство придерживалось мнения, что его надо принять; но Требоний воспротивился этому, сказав, что когда они отправились навстречу Цезарю по его возвращении из Испании, он осторожно предложил ему план, подобный тому, что вскоре будет приведен в исполнение, но что Антоний, хоть и прекрасно все понял, промолчал в ответ.
