Развязка петербургских тайн - Зобин Вадим (читать хорошую книгу TXT) 📗
Хлебонасущенский насилу догнал корнета на Большой Сергиевской, где тот садился на извозчика. Схватил его за рукав.
— Ваше благородие! Простите дурака старого... Совсем из ума выжил... Не от себя говорил, по поручению генеральши... Ведьма она... Истинно говорю — ведьма. Я у нее — вот где, — Хлебонасущенский сжал ладонь в кулак... — Помыкает мной... Я ведь, ей тоже должен... Так она грозится в яму меня...
— Что вы пристали? — сбросив его руку, досадливо сказал корнет. — Какая яма?
— Долговая... У нас в Петербурге в первую роту Семеновского полка сажают, а у вас, в Саратове, по старинке — в яму.
— Ваше благородие? — пробасил извозчик. — Едем иль нет?
— Поезжай, голубчик... Я пройдусь. Хлебонасущенский подхватил Стевлова под
руку, повел его как хорошего знакомого по улице, беспрерывно при этом разговаривая с ним.
— Вот опротестует Амалия Потаповна, к примеру, ваши вексельки... А делается это просто... Нанимается стряпчий, объявление дается в газетку, — это непременно... Чтобы общество знало... Раз-два, глядишь, человек в яме...
Только теперь понял Стевлов, что попал в западню.
— И будут вас в этой яме содержать ровно столько, сколько кредитор ваш, Амалия Потаповна, будет платить за ваше пропитание... Деньги это для нее вовсе мизерные... Так что в яме вам сидеть долгонько придется.
Стевлов брезгливо освободился от руки Хлебонасущенского и, склонив голову, медленно поплелся вверх по Большой Сергиевской.
За ним семенил Полиевкт Харлампиевич, забегая то с одной стороны, то с другой, и говорил, говорил, говорил...
Дом Чернявого. Саратов.
На Бабушкином взвозе кличку Чернявый никто никогда не слыхал. Соседи знали супружескую чету купцов Кротовых, которая появилась здесь год назад, кто говорил — из Москвы, кто — из Воронежа. Супруги купили себе небольшой справный домик у самой Соколиной горы и занялись лесоторговлей. Купца Кротова соседи почтительно называли Григорием Ермилычем, жену его — Устиньей Захаровной.
По субботам, захватив с собой березовые веники, супруги ходили в баню, по воскресеньям — к ранней обедне. Нищим подавали не щедро, зато каждый месяц давали красненькую в богадельню для малолетних.
Детей им Господь не дал, а они их, по всему видать, оба любили, потому как норовили всегда сунуть первому встречному карапузу пряник или конфетку, которые для этой цели непременно носили с собой.
Ночью Чернявому не спалось: душно было, подушка казалась жесткой, неприятные видения роились в голове.
Он встал с постели, тихо, чтобы не разбудить Устинью, напился из ведра и, опустившись на колени под образами, стал истово молиться.
Проснулась Устинья.
— Ты чего, Гриша? — спросила спросонья. Чернявый присел на кровать рядом с женой.
— Спи! Мало, что ли, намоталась за день?
— Мне без тебя не спится. — Устинья села, прижалась к мужу. — Боюсь я, Гриша... Уж больно нам хорошо последнее время. Непременно что-то случиться должно... Не может долго так хорошо быть...
— Накликаешь беду, баба, — рассердился Чернявый.
— Ты, Гриша, целый день сам не свой... Молчишь, думаешь о чем-то. Ночью, вот,
не спишь...
Чернявый упал навзничь на подушку, уставился в потолок немигающими глазами.
— Все время их лица перед глазами...
— Чьи лица? — не поняла жена. Чернявый повернулся к Устинье, и она сразу
поняла, чьи лица все время мерещатся мужу, не дают ему покоя, сводят с ума.
— И много ты?.. — она не договорила, слова застряли в горле и мешали дышать.
Чернявого передернула судорога — видно было, как мучился человек.
— Ты Богу молись, Гришенька... Бог простит...
— Не простит, — угрюмо пробурчал Чернявый. — Может, повиниться мне? На каторге тоже люди живут...
— Я с тобой... Без тебя я все одно помру, — на одном дыхании выпалила Устинья.
— Намедни человека одного встретил, — сменил тему Чернявый, — он меня на последнюю амбу нанимал...
— Кто такой?
— Бывший управляющий князей Шадурских... Я слыхал, его в острог засадили, а теперь, вишь, выпустили...
— Может, сам от дяди ушел, — предположила Устинья.
— Непохоже на него... Такие не бегут... Кишка тонка...
— Он признал тебя? — озабоченно спросила Устинья.
— Признал... У приказчика обо мне выспрашивал: кто, мол, таков, где живет... А вид сделал, что незнаком...
Они замолчали, думая об одном и том же: «Управляющий разыскивает Чернявого — в этом сомнения нет... Но вот зачем? Если хочет сдать его полиции, то и сам в каторгу пойдет, как соучастник... Может, ему подельщик нужен?... Но два раза к одному и тому же человеку никогда никто не обращается... Не принято это, да и опасно... Лихих людей и в Петербурге полно, зачем за ними в Саратов ехать?..»
— Он мне голову решил на рукомойник, — убежденно сказал Чернявый.
— Зачем? — ахнула Устинья. — Да и не сможет он... Как-никак из благородных...
— Не сможет, — согласился Чернявый. — Наймет кого-нибудь. Я ему ох, как мешаю! Найдут меня, его,— следом... Я — в Сибирь, он — за мной.
Устинья крепко обняла мужа, прижала к себе.
— Ты из дому теперь — ни-ни... Только со мной... И перо сунь за голенище... Я для себя тоже кой-чего подберу.
— Защитница. — Чернявый нарочито грубо взял жену за волосы, притянул к себе. — Не боись! Меня замочить не просто. У меня глаза на затылке имеются... Спать давай... Завтра делов невпроворот.
Острова. Саратов.
Пикник удался... Вся пестрая компания вытаскивала вместе с рыбаками набитые рыбой сети. Молодые дамы, подоткнув юбки, как простые рыбачки, собирали рыбу в плетеные корзины, потом широкими и острыми рыбацкими ножами чистили ее и готовили уху на костре в огромном двухведерном котле. Уха получилась настоящая, ароматная, наваристая, с дымком. Ее таскали из общего котла деревянными ложками. Вина было мало, но и без него все были слегка хмельные от свободы, от молодости и ощущения счастья.
Немного омрачало общее радостное настроение странное состояние корнета Стевлова... Зачинщик всех розыгрышей, признанный выдумщик и остроумец, сегодня он был вял и задумчив, и лишь иногда в нем загорался веселый озорной огонек, но тут же гас, как свеча на ветру, и корнет снова впадал в задумчивую меланхолию.
Бравый ротный оказался милейшим человеком. Увидев Долли, он публично заявил, что погиб, потому что совершенно безнадежно втюрился или, говоря языком штафирок, влюбился, окончательно и бесповоротно. Он смотрел на Долли преданными собачьими глазами и готов был выполнить любое ее поручение.
После обеда катались на лодках, потом разошлись парами смотреть закат.
Маша со Стевловым остались одни у костра. Корнет задумчиво ворошил угли, у него было странное непривычное выражение лица, он словно постарел лет на десять...
— Миша! Вы чем-то расстроены? — спросила Маша.
Корнет улыбнулся виновато, как человек, которого застали за неприглядным делом.
— Нет, нет... Все хорошо... Пикник удался... Правда?
Маша легонько тронула Стевлова за плечо. Была в этом жесте и нежность, и забота, и покровительство.
— У меня, Мишенька, много чего было в жизни... Я знаю, как важно порой выговориться, рассказать о том, что тебя мучит,..
Стевлов внимательно посмотрел на Машу.
— Простите, сколько вам лет? — неожиданно спросил он.
— Девятнадцатый пошел...
— Мне иной раз кажется, что вы намного старше меня... Хотя на самом деле все наоборот...
— Хорошенький комплимент молодой женщине, — засмеялась Маша.
— Я совсем не то хотел сказать, — корнет совсем смешался, замолк и снова неотрывно стал смотреть на огонь. — Трудно отвести взгляд от огня... Так бы смотрел и смотрел...
— Что с вами случилось? — настойчиво допытывалась Маша. — Мне казалось, мы друзья. Если бы со мной что-то произошло, вы, Мишенька, узнали бы об этом первым... Ну, может быть, вторым, после Долли.
