Ходи невредимым! - Антоновская Анна Арнольдовна (книги .txt) 📗
– Только девки у них не толще камыша, как сабля сгибаются.
– Оно и сподручнее: хочешь – гнешь, хочешь – жмешь. И выходит, что обосновались там, где Аргунь впадает в Сунжу. И не зазря: Русь к горам придвинули.
– Чуешь, стрелец, – закончил Среда, – как лихой казак гребень оседлал?
– Чую, – ответил Меркушка, приблизив к себе пищаль, на которую искоса бросал завистливые взгляды Хорунжий, – а только до казака горы к Руси тянулись. Сказывал мне про родича своего пятисотенный Овчина-Телепень-Оболенский: двенадцать веков спустя после явления на землю Христа князь Юрий Боголюбский пожалован был в мужья царице грузинцев. Бог дал, до вас хаживали.
– Эге! Опись лет нам ведома, – согласился Бурсак, – а коли бить чохом, так на: пятнадцать веков спустя после сам царь Грозный Иван дочь черкесского князя Темрюка в жены брал.
– То-то и оно! И взапрямь выходит, что не вы первые пять гор к Руси приладили.
– А что ж из того? Ты-то за казаком попер, а? – лениво протянул Герасим Белый.
– Сам казаковал!
– Эге! А твоя овчина не прибавила тебе чина, – усмехнулся хорунжий, – иль бо ума!
– Умом не одалживаюсь! Продолжай бачить.
– Добре. А твои сказитель тебе не сказывал, как Грозный Иван на Тереке крепость ставил?.. А султан турецкий как взъерепенится да как загрозит Москве войной тяжелою. А корил тем, что соорудил царь Терскую крепость при слиянии Сунжи с Тереком. Ну, и поспешил царь устранить войну: страшился, ежели турок верх возьмет – поднимется на Русь татарва и астраханская и казанская. Послал царь дары в Стамбул, наказав послу молвить султану, что «так, мол, и так, желая быть с тобою вперед в братстве и любви, мы-де показали братской любви знамя – город с Терека-реки из Кабардинской земли велел грозный царь снести и людей своих оттуда свезти в Астрахань». А в убытке султан остался. Можно молодцу стреножить коня в степи, полет орла пресечь стрелой, но не взнуздать судьбу ни окриком, ни угрозой. Пришли в году тысяча пятьсот семьдесят девятом с Дона казаки и взамен Терской крепости врубили в устье Терека укрепленный городок Тюмень, или Терки. И не мог уже босфорский ятаган сдержать наших коней. Вот и выходит: мы горы к Руси придвинули.
– Сказывал мне еще пятисотенный, что-де тому, почитай, шестнадцать веков спустя после явления…
– Да ну тебя к лешему! – вскрикнул Среда. – Вот цепкий! Да казаки задолго до Христа оседлывали беса. Як выскочит из преисподней, да выхватит хвост свой, да зачнет горы, будто шашкой, хлестать, – аж дым из камней повалит. Тут казак и хвать беса на аркан да башкой в дымящую дыру, и як даст пинка в зад – не поминай лихом!
Казаки дружно захохотали. Меркушка сидел насупившись.
– Ты, стрелец, не перечь, куды царям до вольных казаков! – смеялся Каланча. – Цари как начнут друг к дружке послов засылать да парчой глаза слепить. А казак без хитрости: захотел – ты цел; захотел – хлоп на прицел!
– Ладно, – отмахнулся Меркушка, – расписал дугу, а конь – серый! А врагов Руси ты чем потчевать будешь? Медом?
– Для врагов Руси у нас пощады нет. А только зипуны у нас серые, да умы бархатные, – наставительно проговорил Каланча, носком сапога вороша золу, – потому и нет для казака ближе друга, чем гурда вострая и пищаль бойкая. Ходил я с ними на сине море, на Черное, охотиться, на Кум-реку, на Кубань – ясырей добывать, на Волгу-матушку – рыбку ловить, под Астрахань, на низовье, – за добычею, в Сибирь – пушистых зверей пострелять.
– В Сибири, сказывают, медведь в татарской шапке лапой мед со звезд сгребает.
– Эге, сгребает… Мой прадед бачил… – И хорунжий бочком перекатился на левую сторону.
Меркушка спокойно переложил пищаль на правую сторону.
Хорунжий обозлился:
– Да что ж така за цаца? Пальцем не тронь! Уж пищаль твоя не заворожена ль накрепко?
– Заворожена… как прилажусь да садану огнем, так с медведя татарская шапка сиганет зайцем.
Казаки захохотали так дружно, что и Меркушка, не выдержав, тоже прыснул.
Выпили еще, крякнули, Вавило провел по усам.
– Уступи-ка, стрелец, пищаль, папаху цехинов отмерю.
– Не продается, – Меркушка переложил пищаль на другую сторону. – В ней душа, а не железо. Она – звезда путевая. А кто сворует, сшибу!
– Вот навалился, бесов сын! – хорунжий приветливо взглянул на Меркушку.
Меркушка ударил шапкой о колено, сбивая пыль.
– К воеводе пора… Челом бью!
– На доброе здравье! – пожелали казаки.
Белый поднялся на вышку и, словно степной орлик, стал зорко всматриваться в темнеющую даль.
Кликнув стрельцов, Меркушка подошел к своему вороному Ховану, подтянул подпруги и одним махом взлетел на седло, под которым синел чепрак с двуглавым орлом.
По две в ряд лихо следовали за Меркушкой десять стрельцов. Со стороны моря низко летела оранжево-красная птица. «Жар-птица!» – решил Меркушка, взмахивая нагайкой. – От каспицкой волны в полет ринулась, а до Москвы крылом не достанет. Широка Русь, в четыре неба строится…"
Медный загар ровно лег на лицо боярина, жаркий ветер подсветлил бороду, а вторая склада на переносице являла ту озабоченность, которая охватила Юрия Хворостинина, как только он принял в Терках булаву воеводы.
Воеводствовать на Тереке – это не то, что в Володимире иль Новгороде. И там дел с полный короб, а здесь и дух перевести некогда. Лишь утвердилось Московское царство в устьях Волги, как открылись перед ним ворота пестрого Прикавказья. Князья и ханы ссорились друг с другом, терпели от крымцев, а как почувствовали мощную поступь России, бросились с просьбами кто о союзе, кто о свободной торговле в Астрахани, кто о подданстве. И незаметно, волею-неволею затягивается Русия все далее и далее на Восток, к Кавказу, а теперь, почитай, и за него.
Правда, вначале, при Василии Третьем, а там при Иоанне Четвертом, Москва и посохом стукнуть не успела, как у самого Кавказского хребта появились казаки.
Но теперь строго следила за ними, чтобы не озорничали и царскому имени позора не чинили, не давали бы повода для речей мерзких, что-де воровские люди по Руси разбрелись… А станут казаки и впредь выгодно открывать новые пути для просторов царства и торговое и ратное дело соблюдать, помощь Москва окажет ядрами, свинчатными и железными, да и порохом тоже.
Но не легко воеводе Хворостинину держать в крепкой руке Терки. Люд здесь непокорный, гулящий. Беглые казаки с Днепра, Дона – их не утеснишь, силком не возьмешь. Берендеи! Бродники! Вольница – перекати-поле! И за черкесами гляди здесь на линии в оба, не только саблю из ножон, усы утянут – не заметишь!
Богатое убранство дома воеводы показывало степень состоятельности государства. И хоть не оправилась еще Москва от потрясений Смутного времени, дом воеводы славился старинной утварью, взятой из запасов московских хором, и персидскими коврами. Справа от кресла, обитого алым бархатом, покоилось знамя воеводства: на белом поле святой Георгий, пронзающий дракона копьем, – герб царствующего города Москвы; а в верхнем углу под синим гребнем гор изгибающаяся река. Слева, на поставце, возлежали на багряной парче регалии воеводы: булава-жезл – позолоченное яблоко на черене – и палаш в вызолоченных ножнах, усеянных бирюзой, рубинами и яшмой.
Хворостинин задумчиво прошелся по горнице, остановился у окна. За воеводским двором виднелись на площади длинные пушки – «гауфницы», по бокам стояли тяжелые половинные картауны – крепостные орудия. Подальше за деревьями простиралась деревянная стена и высились башни, щедро снабженные большими и малыми пушками. Три приказа в Терках под рукой его, воеводы, и к каждому приставлено по пятьсот стрельцов. Сила! И всего в полуверсте от морского пути в Иран.
Погруженный в размышления воевода подошел к столу, покрытому алым сукном, положил бархатную подушку на скамью, уселся, высвободил из груды свитков серебряную чернильницу, вооружился гусиным пером, придвинул послание думного дьяка и стал подчеркивать места особо важные:
