Повести - Сергеев Юрий Васильевич (книги без сокращений TXT) 📗
Подходили последние дня промысла. Завтра надо идти снимать капканы, собираться, ждать вертолёт. Уже соскучился по людям, вечерами разговариваю с собакой.
Махно, видимо, уже решил, что хозяин совсем чокнулся, так печально смотрит в глаза и постукивает хвостом во земляному полу избушки.
Одиночество, всё же, надоедает, и если не занять время беспрерывной работой, если праздность наступит и лень победит, то начинает в голову лезть всякая ерунда, мучают кошмарные сны и мысли.
Человеку нужно общение; трудно поверить, что в давние года жили старики отшельники в одиночку десятки лет, для этого нужна или могучая воля, или фанатизм веры. Даже такой короткий срок, как полгода, провести наедине с собакой трудно пожелать кому-либо.
Тайга шуток не любит. Внезапная болезнь, переломы костей вдали от зимовьями и только зверьё узнает, где ты нашёл последнее пристанище. Вот эти страхи и приходят на безделье, но в нём же и сила.
Риск, проверка своих возможностей, обострённая звериная осторожность появляется наследственно от далёких пещерных предков, а когда чувствуешь эту силу, когда воля побеждает страх, тебя сам чёрт не свернёт от тропы приключений и испытаний.
Рано утром отправился в последний обход до набитой за зиму лыжне. Снимал капканы, отвязывал от них потаски, сворачивал на пружины тонкие тросики и укладывал, в рюкзак. Работа шла быстро, и рюкзак становился всё тяжелее от шуршащего, будто раков наловил, железа.
Осталось пройти половину пути, кольцом опоясывающего сопку, и спуститься к зимовью на реке. И вдруг увидел вихлявый след чужих узких лыж, выползающий из распадка на мою тропу. Радуясь встрече с человеком, побежал быстрее, попутно снимая остатки ловушек.
Приманка над ними всюду была сорвана, незнакомец останавливался у каждого, съедая куски мороженых налимов. В сумерках мелькнули искры из трубы печки. Сняв лыжи и тяжёлый рюкзак у порога, открыл дверь.
Откинувшись навзничь, на нарах спал человек, свесив ноги на пол и выставив вверх спутанную и грязную бороду. У печки — полупустой рюкзак, незнакомец обут в самодельные, грубо сшитые из шкуры оленя унты. Одежда вся прожжена искрами костров, порвана, клочьями висят вата и тряпьё…
Я поправил остаток свечи, горящий на столе, поставил чай и принялся разогревать суп. Спящий тяжело стонал, беспокойно шевелил пальцами грязных рук. В углу прилепился старенький карабин с перевязанным проволокой прикладом.
Приготовил ужни и с трудом разбудил пришельца. Он, вскочил, испуганно озираясь спросонья.
— Давай знакомится: Василий Иванович. Можно просто Вася.
— Володя, сипло отозвался он, внимательно разглядывая меня.
Несколько минут молча изучали друг друга'. Мой гость был невысокого роста, острое обожжённое морозами лицо, смятая и неухоженная бородка, маленькие, стынущие льдинками, неподвижные глаза. Щёки ввалены под скулы, жилами перевита напрягшаяся из ватника шея.
— Откуда и куда путь держишь?
— Длинная история, — прохрипел медленно гость, уставив глаза в тёмный угол, — в поселок Утёсный выхожу. Летом работал в геологоразведочной партии. Решил поохотиться попутно. Заблудился, проболел всю зиму в избе, едва не пропал…
— У кого работал, на Такарикане, что ли? У Краюшкина?
— Нет. Московская какая-то геологоразведка, тематическая.
— Что-то в этом году москвичей не припомню. Вас что, через Алдан забросили?
— Через Алдан, точно, через него, вертолётами. Потом поохотиться решил на соболя. Капканы были с собой, ловил…
— Да, далеко же тебя занесло… Через полторы недели за мной прилетит вертолёт, как раз, отдохнёшь, наберёшься сил…
— Потонет… Я пойду, поспешно ответил Владимир, — только дай мне направление на посёлок. Хочу поохотиться на глухарей, скоро ток. К весне выйду, куда спешить, меня никто не ждёт.
— Глухари ещё и не чертят крыльями по снегу. Месяца через полтора начнут токовать. Я тоже люблю ток, есть у меня местечко, где можно слушать десяток петухов сразу, на Кераке, на полпути от Утиного до Алдана. Собираюсь туда по весне, могу ваять с собой.
— Ну, если возьмёшь, можно и подождать вертолёт. По случаю знакомства я достал флягу спирта и разлил по кружкам. Принёс остатки хариусов, мочёной брусники, куски жирного копчёного тайменя.
— Давай, Володя, за встречу. Хоть поговорим с тобой соскучился я по людям.
Он с жадностью выпил и вытер усы. Закусывали, хлебали из котелка суп, гость один управился с целым глухарём. После второй кружки потихоньку разговорились.
Володя, в основном, помалкивал и кивал головой, а меня понесло, не мог остановиться. Сам похвастался и его уговорил показать добытую пушнину. Он неумело, как тряпку, держал в руках шкурку соболя — это бросилось в глаза и насторожило меня…
Осмотрев меха, я окончательно убедился, что все соболя добыты малокалиберной винтовкой, под горлышко. Снять и насадить так шкурку может только эвенк. Да и добыты они с помощью собаки, а не капканами, как он говорил.
Лапки все целые, мех — чист высокого качества, только на горле и головке каждой маленькая дырочка с тёмным кровяным обводом по мездре. Тут что-то нечисто. Недоговаривает что-то гость дорогой…
— Скупил пушнину или украл где на таборе? — спросил я, укладывая шкурки в его рюкзак. От кого бежал-то?
Он зыркнул на меня острием глаза, замолк, смачно закусывая.
— Ну? Соболя-то эвенки добыли.
— Я не сидел, брось клеить, а соболей правда скупил, в геологоразведке шибко не заработаешь, а за них хорошие деньги дадут.
Настороженность его при моём вопросе ещё больше утвердила в подозрении.
— Слушай, друг, врёшь ведь… Я пять лет бурил в зоне, и у меня были в подчинении и не такие орлы. Вашего брата насквозь вижу, да и наколки у тебя школы высшей. И на пальцах «Паша» выколото, а брешешь, что Вовкой звать.
— Ты Пашку мою не трожь Любовь-зазноба у меня была, Пашкой звали, для памяти и наколол. По дурости.
— Ну, ничего, всякое бывает, давай спать…
Распили фляжку до конца, и он уснул. Я захмелел от усталости и выпивки на голодный за весь день желудок, но всё же, разрядил оружие, спрятал код нары охотничий нож и выбросил в снег топор. Впустил в зимовье Махно.
Лёг рядом с ним у печки поверх спальника. Смутное чувство опасности не давало спать, понял, что не простой судьбой заброшен этот липовый соболятник на мои нары, и все почему-то крутилось в голове про наколки.
Где и что я про них недавно читал? Так и не вспомнил, но твёрдо решил, что гостя, любой ценой, нужно задержать до вертолёта. Трое суток гость только ел и спал. Попарился в баньке, подстриг бороду.
Решив усыпить его бдительность, я уже ни о чём не расспрашивал, корил себя за пьяную откровенность при встрече.
Дружески хлопал по плечу, старался вкуснее накормить, но понял, что пришелец не верит, раскусил, что я задумал, алая усмешка нет-нет да и дёргала его тонкие губы.
Умаявшись от трёх бессонных ночей сморился на новых нарах, крепко и беспробудно. Снилось Донское, степное что-то… Поля, жаворонки, охота и рыбалка. Нестерпимо жжёт солнце, и дым мешает дышать… Задыхаюсь…
Открыл глаза. Перед лицом плясал огонь. Кашляя, упал на пол и рванулся к двери. Но она, чем-то подпёртая снаружи, даже не шевельнулась. Бился о влахи, теряя сознание. Одежда загорелась, трещали волосы.
Схватил круглую чурку, служившую стулом, и ударил, как тараном. Дверь медленно подалась. Собрав последние силы, задыхаясь, ударил ещё раз и вывалился на снег.
Рядом с дверью подплыл кровью и оскалил зубы мёртвый Махно. Удар ножа был точен, профессионален. В его остановившемся зрачке плясало пламя… Ночь, высветленная пожаром, посерела.
Смутно подступило утро. Сквозь голубые вершины елей падало на меня вминало в снег белое небо зимы. Красный оскал смерти и чёрная грязь ночи залепила глаза.
Пришли сразу три друга небытия, которые с детства в моем сознании путались, так близко стояли по своему значению.
И тут я вспомнил, что читал радиограмму на исходе прошлого лета и даже фамилию гостя припомнил, хорошая фамилия — Постолов… И окончательно потерял сознание от ожогов и дыма.
