Роб Рой (др. изд.) - Скотт Вальтер (список книг TXT) 📗

– Что с вами, дуралей вы этакий? – сказал я. – У вас такое испуганное лицо, точно вы увидели привидение.

– Н… ни… ничего, – сказал Эндрю, – только уж больно ваша честь погорячились.

– Потому что вы разбудили меня сдуру, когда я крепко спал. Сиддол сказал мне, что не может сегодня достать постели для ваших двух молодцов, и мистер Уордло полагает, что ничего особенного не случится и не стоит задерживать их на ночь. Вот им крона, пусть выпьют за мое здоровье: спасибо им, что согласились прийти. Нечего мешкать, уходите из замка теперь же, ребята.

Молодцы поблагодарили меня за щедрость, взяли деньги и ушли, видимо, довольные и ничего не заподозрив. Я смотрел им вслед, пока не удостоверился, что в эту ночь им больше не придется судачить с честным Эндрю. А я так быстро кинулся за ним по пятам, что у него, я думал, не было времени сказать им и двух слов до того, как я его перебил. Но, право, сколько бед могут натворить всего два слова! В этом случае они стоили двух жизней.

Приняв такие меры (лучшее, что мне пришло на ум в горячую минуту), я вернулся рассказать своим гостям, что сделано мною в ограждение их безопасности, и добавил, что я приказал Сиддолу самому выходить на стук в ворота: я понимал, что мои гости укрылись в замке не иначе, как при содействии старого дворецкого. Диана взглядом поблагодарила меня за хлопоты.

– Теперь вы разгадали все загадки, – сказала она. – Вы, разумеется, знаете, каким дорогим и близким родственником приходится мне тот, кто так часто находил здесь убежище, и не будете удивляться, что Рэшли, проникнув в эту тайну, держал меня как в железных тисках.

Ее отец добавил, что они не намерены долго докучать мне своим присутствием и уедут при первой возможности.

Я просил беглецов отбросить все побочные соображения и думать только о собственной безопасности, положившись на мою готовность всячески им помочь. Им, конечно, пришлось разъяснить мне, в каких они находились обстоятельствах.

– Рэшли Осбалдистон был мне всегда подозрителен, – сказал сэр Фредерик, – а его поведение с моей беззащитной дочерью, о котором я с трудом принудил ее рассказать мне, и его предательский поступок с вашим отцом научили меня ненавидеть и презирать его. При нашем последнем свидании я не скрыл от него своих чувств, хотя благоразумие требовало другого. Обиженный моим презрительным обращением, Рэшли прибавил к списку своих злодеяний измену и отступничество. В то время я еще питал надежду, что его предательство не повлечет за собой больших последствий: граф Map располагал в Шотландии доблестной армией, лорд Дервентуотер с Форстером, Кенмуром, Уинтертоном и другими стягивали силы к границе. Ввиду моих обширных связей среди английской знати и дворянства было решено прикомандировать меня к отряду горцев, который под предводительством бригадира Мак-Интоша из Борлума переправился через Форт у самого устья, пересек равнину Нижней Шотландии и присоединился у границы к английским повстанцам. Дочь делила со мною труды и опасности этого похода, такого долгого и утомительного.

– И она никогда не оставит своего дорогого отца! – воскликнула мисс Вернон, нежно приникнув к его плечу.

– Попав в среду наших английских друзей, я сразу понял, что дело проиграно. Наша численность не росла, а убывала, и к нам никто не присоединился, кроме немногих единомышленников. Тори Высокой церкви пребывали в нерешительности, и в конце концов мы были окружены превосходными силами противника в небольшом городке Престоне. В течение суток мы доблестно отбивались. На следующий день вожди наши пали духом и решили сдаться на милость победителя. Для меня сдаться на таких условиях означало положить голову на плаху. Двадцать или тридцать джентльменов держались одного мнения со мною. Мы сели на коней и в центре нашего маленького эскадрона поместили мою дочь, пожелавшую разделить мою участь. Мои товарищи, пораженные ее мужеством и дочерней преданностью, заявили, что скорей умрут, чем покинут ее. Мы ехали всем отрядом по улице Фишергет, которая вывела нас к заболоченному полю, или лугу, что тянется вплоть до реки Рибл, где один из наших обещал показать нам удобный брод. На болоте неприятель не держал больших сил, так что мы отделались стычкой с патрулем хонейвудских драгун, которых обратили в бегство и порубили. Мы переправились через реку, выбрались к большой дороге на Ливерпуль и потом рассеялись, чтоб искать убежища в различных местах. Меня судьба привела в Уэльс, где многие дворяне разделяют мои религиозные и политические убеждения. Однако мне не представилось надежного случая для побега морем, и я вынужден был отправиться снова на север. Один мой испытанный друг назначил мне встречу в этих краях и должен проводить меня в гавань на Солуэе, откуда заранее приготовленная шхуна увезет меня навсегда из родной страны. Так как Осбалдистон-холл теперь необитаем и отдан под присмотр старику Сиддолу, – а он и раньше был здесь нашим доверенным лицом, – мы отправились в замок, как в известное нам надежное убежище. Я переоделся в костюм, которым не раз успешно пользовался, отпугивая суеверных крестьян и слуг всякий раз, когда им доводилось случайно увидеть меня; и мы с минуты на минуту ждали, что Сиддол сообщит о прибытии нашего друга-проводника, когда неожиданно сюда явились вы и, поселившись в этой комнате, не оставили нам другого выбора, как прибегнуть к вашему великодушию.

Так закончил сэр Фредерик свою повесть, которую я слушал как во сне, с трудом заставляя себя верить, что опять вижу перед собой его дочь во плоти и крови, хотя ее красота несколько поблекла и душа была угнетена. Кипучая энергия, с которой мисс Вернон преодолевала все невзгоды, теперь перешла в спокойную и покорную, но бесстрашную решимость и стойкость. Ее отец, хотя следил ревниво и настороженно за впечатлением, какое на меня производили его похвалы Диане, не мог воздержаться от них.

– Она выдержала испытания, – сказал он, – какие могли бы сделать честь мученице: она глядела в лицо опасностям и смерти в любом облике, несла труды и лишения, перед которыми отступили бы мужчины самого крепкого склада, проводила день в темноте, а ночь без сна, – и ни разу мы не слышали от нее малодушного ропота или жалобы. Словом, мистер Осбалдистон, – заключил он, – она достойное приношение Богу, которому (он перекрестился) я отдам ее – последнее, что осталось дорогого и ценного у Фредерика Вернона!

После этих слов воцарилось молчание, и печальный их смысл был ясен для меня: отец Дианы и теперь, как при нашей короткой встрече в Шотландии, стремился разрушить мои надежды на соединение с нею.

– Не будем больше отнимать время у мистера Осбалдистона, – сказал он дочери, – раз мы уже познакомили его с положением несчастных гостей, прибегших к его покровительству.

Я попросил их остаться и сказал, что сам могу перейти в другую комнату. Сэр Фредерик возразил, что это только возбудит подозрения у моего слуги и что их потайное убежище удобно во всех отношениях, так как Сиддол доставил им туда все, что может им понадобиться.

– Мы, пожалуй, могли с успехом, – добавил он, – оставаться там, не замеченные вами, но мы были бы несправедливы к вам, если бы отказались всецело положиться на вашу честь.

– И вы не обманетесь во мне, – сказал я. – Вы, сэр Фредерик, мало меня знаете, но мисс Вернон, я уверен, засвидетельствует вам…

– Мне не нужно свидетельства моей дочери, – сказал он вежливо, но таким тоном, точно хотел предварить мое обращение к Диане. – О мистере Фрэнсисе Осбалдистоне я готов верить всему хорошему. Разрешите нам теперь удалиться; мы должны воспользоваться отдыхом, пока есть к тому возможность, так как неизвестно, когда нас призовут продолжать наш опасный путь.

Он взял дочь под руку и, отвесив глубокий поклон, скрылся с ней за портьерой.

ГЛАВА XXXIX

Мертвенный холод сковал меня, когда они удалились. В разлуке воображение, задерживаясь на предмете любви, рисует его не только в прекраснейшем свете, но именно таким, каким нам наиболее желательно видеть его. Я все время представлял себе Диану, какой она была, когда ее прощальная слеза упала на мою щеку, когда ее прощальный дар, переданный женою Мак-Грегора, возвестил мне, что она желает унести в изгнание и в монастырский плен память о моей любви. Я ее увидел; и ее холодное, безразличное обращение, ничего не выражавшее, кроме спокойной печали, разочаровало меня, даже несколько оскорбило. В своем себялюбии я ставил ей в вину равнодушие, бесчувствие. Я укорял ее отца в гордости, жестокости, фанатизме, забывая, что оба они жертвовали своими личными привязанностями, – а Диана и склонностью сердца, – во имя того, что считали долгом.