Охотники за курганами - Дегтярев Владимир (бесплатные версии книг TXT, FB2) 📗
О чем далее сговорились таинственный монах и губернатор Федор Иванович, Сенька тогда так и не дознался. Правда, проезжавшие вскоре через Иркутск камчатские промышленники, гнавшие в Россию обозы с мягкой рухлядью да китовым усом, пируя у губернатора, что-то интересное гутарили про два сожженных ими повелением самой Императрицы боевых корабля, вроде — английских, но Сеньку снова вытолкали из залы, он и не дослышал про корабли… Но гуляли камчатские промышленники в Иркутске неделю и платили за гульбу золотой монетой с изображением Круля аглицкого Георга. Что подтвердил сам губернатор Соймонов. Иначе бы тех денег иркутские целовальники — в расчет не брали.
Сенька после того случая решил обидеться. Два раза вовремя не прибегал на баринов крик, однажды принес холодную грелку в постель… получил, правда, за то псалтырем по загорбку, но дознаться ничего не дознался… Было — запил. И пил неделю, пока в городе не по времени вдруг объявились купцы из российских пределов. Были это все сытые, плотные, громкоголосые ухари, двадцать человек. Да с ними прислуги и возчиков — сотни две. Трое старших купцов проследовали к губернатору, потом похмельный Сенька бегал самолично вызывать на губернаторов двор иноземного капитана рейтаров…
Капитан потом вышел из кабинета губернатора и долго ругался квакающим лаем. Оказалось, что купцами ему была доставлена бумага от Императрицы лично, да еще за подписью самого главнокомандующего российской армией графа Румянцева, чтобы идти тому рейтарскому полку вон из Иркутска, на город Читу и ставить там, на границе с Китаем, военный городок. На что к письму прилагались деньги и планты будущего городка.
В опустевшие мигом казармы как раз и поселились русские купцы со товарищи. Было то ноября месяца двадцать пятого дня, а двадцать шестого, на следующий день Федор Иванович вдруг с утра проорал обыкновенным ором из кабинета:
— Сенька! Варнак! Тазик, бритву и зерцало!
Тогда Сенька почуял в груди счастье и, даже получив от кухарки половником в ухо, захохотал.
Кромсая ножницами, а потом и брея седую бороду Федора Ивановича, отпущенную тем за два месяца неизбывной тоски, Сенька узнал от барина, что счастие ему можно будет увидать токмо чрез долгий поход сквозь тайгу и такое же долгое возвратное движение назад, в Иркутск.
Для того дела барин, Федор Иванович, составил на Сеньку две бумаги. Первой бумагой он давал Сеньке вольную, а второй бумагой был паспорт на имя Семена Губанова, уроженца Новгородской губернии, бессемейного, ростом два аршина один вершок, волосья светлые, глаза голубые, мещанского сословия. Обе бумаги Федор Иванович Сеньке показал, затем велел снесть в собор, к дьяку Варлааму, на долгое сохранение. А самому готовиться в путь.
— Сам отец Ассурий тебя выбрал на то дело, — темной скороговоркой сообщил барин Федор Иванович. И — по губернскому закону я его должон был тогда хватать — и в острог. А вот по истине Божьей, — тебя ему от сердца отпускаю. Ибо есть он человек святой и совершает великое дело — изволяет князя Гарусова из узилища тайного и страшного… Благословляю тебя, Семен, на то дело. И дьяку Варлааму на твое имя положу толику денег, дабы, что со мною случись в этой жизненной битве, ты бы сиротой не остался. Иди, немедля седлай двух коней в мои же розвальни. Там тебе съестной припас на дорогу, две пищали с порохом и свинцом… Да не реви ты белугой, хрен тебе очищенный… в задницу! Ведь и я зареву! Беги в сарай! И чтобы сегодня же был в станице Шелеховской! Сбор людей там. Спросишь же… Вот память стала! Да, спросишь там старика Вещуна. Он тебя узнает. Иди, Семен… иди… Собаку свою с собой забери, а то извоется без тебя, а мне бы покою надобно…
Сенька тогда хватанул в своей подклети полуштоф водки и долго разговаривал с собакой — русским спаниелем Альмой, которой уже шел десятый год. Сенька то смеялся, то ворчал. Собака виляла хвостом. Но команды хозяина понимала плохо. Стара была собака… Но нюх все равно имела отменный. Пьяного Сеньку облаяла, когда он полез обниматься, и убежала спать в сени. Это Сеньке была — большая обида…
***
Отряд, ведомый Вещуном, в котором Семен узнал жестокого старца Ассурия, но о том молчал, на двух сотнях малогруженых розвальней, при трех заводных конях на каждую подводу, скорым ходом — по пятьдесят верст за гон — прошел по берегу Байкала до рыбачьего поселка Танхой. Отсюда двести малоразговорчивых людей повернули разом в снега, в непролазные таежные чащи. Шли на юг, на речку Темник. Сенька на своих крепких дубовых розвальнях, сработанных еще в России, по три раза на сутки тропил колею в глубоких снегах и потом, отпахав свою долю глубокого снега, падал, чего-то горячего откушав. Не его делом было кормить своих лошадей, перепрягать их, ходить в караулы и баграть костровища. На его розвальнях ехал сам Вещун, указывавший направление. А за Вещуном уход держали пять молодых кержаков, способных кочергу завязать узлом…
Для скорости хода путь пробивали двойней — коренником и пристяжной. Лошади приставали через три версты хода. Тогда их меняли. Снег доставал Сеньке до пояса. И однажды, выскочив при перепряге лошадей справить малую нужду, Сенька спросил Вещуна:
—
Князь Гарусов что — в полоне?
—
В тюрьме. Каменной, — с неохотой отозвался Вещун, и более Сенька уже вопросов не задавал. На него и так безлично косились здоровенные русские парни, в домошейных полушубках, в унтах волчьего меха и при рогатинах горячей ковки. Такая махом проткнет медведя, до рожна, не то что человека. Парни при начале любого дела крестились двоеперстно.
На восьмой день непрерывного тяжкого гона только и вспомнил Сенька, что при частных походах барина Соймонова в тайгу, когда тот еще не губернаторствовал, первый раз увидал кержаков. Староверы тогда, десять лет тому назад, поскольку их поселок обнаружил дворянский сын Хвостов, того дворянина забили вместе с десятком иноземных рейтаров. Малый отряд Соймонова случаем попал в кержацкий затулинный поселок, когда тела розыскников — иноземной сволочи — еще не прибрали. Зарезали бы и Соймонова с его пятью людьми, не будь среди стариков староверов Соймоновского хорошего знакомца.
—
Куда едешь, Федька? — спросил Соймонова безмятежный кержак с бородой до пояса.
—
Да вот, Елисей Палыч, ищу — где бы переночевать, — ответил, не растерявшись, Соймонов. — Говорят, верстах в сорока отсель деревня есть.
Хотя встретились именно посередке деревни и лошади отряда пристали смертно, так положено было, видно, говорить.
—
Есть, правильно, есть там деревня, — охотно сообщил Елисей Палыч. — Русские там живут, троеперстцы. А ты, Федька, часом не видал рейтар иноземных по дороге? С дворянским сыном во главе?
Хоть и лежал прямо перед мордой Соймоновского коня тот самый дворянский сын и те десять рейтар лежали — тоже мертвые, Соймонов, блазнясь, отвечал:
—
Никак нет, Елисей Палыч, не довелось встретить. Да ведь, кабы их встретил, тотчас о них вам бы и сообщил. А кому другому — нет. Язык-то у меня один. И на одну голову…
—
Ну, тогда проезжай с Богом, Федька, — сказал кержак, — пропустите доброго человека, мужики!
Так, бескровно и ушли от неминучей было гибели. А из той деревни потом, стороной узнал Сенька, староверы немедля съехали… Да им долго ли? Избу раскатал, кинул бревна на розвальни — и «ищи баскак город Тропчев»!
Когда прорвались сквозь тяжелые снега на реку Темник, а потом прошли по ней на восток сотню верст, ежели не более, Вещун по одному ему известным приметам скомандовал табориться.
Люди повалились прямо в снег, успев только избавить лошадей от упряжи.
Тут Вещун попросил Сеньку все же спроворить костерок на самом бережку да сварить сурпы из свежеубоинной лосихи.
Пока варилось мясо, кержачья двусотня растянулась по краю берега реки. От правого берега той реки круто поднимался горный кряж с каменной осыпью. Поднимался и шел в сторону китайских пределов. Старый был кряж, порос лесом, так что вроде и горой его не назовешь. Так, горушка покатая. Под той горушкой в снегу нарыли себе кержаки пещер, из снега же понастроили затинников для крепких сибирских лошаденек. Особливую пещеру спроворили для Вещуна.
