По багровой тропе в Эльдорадо - Кондратов Эдуард Михайлович (читаемые книги читать TXT) 📗

Но мысль об отставшем Хуане ни на секунду не покидала меня. Сумел ли он повторить мой маневр? Или, быть может, повернул назад? Или… Дрожь пробежала по телу, когда я подумал, что мой друг мог попасть в руки врагу.

Примерно в полутора лигах 12 от лагеря индейцев я придержал коня, соскочил с седла и стал ждать. В мучительном бездействии провел я ночь и только на рассвете тронул повод Федро. Сомнений почти не осталось: Хуан погиб…

Не стану описывать, что переживал я тогда: только тот, кто потерял самого близкого на свете человека, мог бы меня понять. Я старался не думать о смерти Хуана. Я знал, что теперь обязан сделать все возможное и даже невозможное, чтобы не дать погибнуть двадцати боевым товарищам, которые умирают от голода в каменной западне. Сознание высокого долга придавало силы. Двое суток пробирался я через ущелья и плоскогорья, переходил топи и бурные реки, страдал от усталости и голода, падал в изнеможении и снова вставал. На третье утро, обогнув большую конусообразную гору, я увидел сквозь пелену дождя прилепившуюся на отлогом склоне индейскую деревушку. Над самой большой из хижин развевался флаг. Что изображено на флаге, рассмотреть было трудно. Но я и не пытался приглядываться. Неудержимые слезы хлынули из моих глаз, смешались со струйками дождя, бегущими по щекам, а я упал на землю и забился в глухих рыданиях…

Так закончилось мое знакомство с суровыми горами негостеприимной индейской земли. А через полчаса меня уже обнимал мой дядя Кристобаль де Сеговия, старый конкистадор, по прозвищу Мальдонадо-злюка, хотя дядя отличался на редкость добродушным нравом. Его изможденное, заросшее седой щетиной лицо, изодранный камзол и прохудившиеся сапоги говорили о том, что и ему поход за корицей дался нелегко. Но когда я рассказал о пережитом нами, он не стал терять времени. Надев каску и пристегнув меч, он бережно уложил меня на жидкую подстилку из трав и решительно вышел из хижины…

О том, что происходило после, мне стало известно лишь через сутки: глубокий сон победил мою волю. Проснувшись, я узнал, что дядя собрал десяток наиболее авторитетных участников походов великого Франсиско Писарро и в присутствии нескольких сотен солдат заявил губернатору о своем желании идти на выручку Орельяне. Гонсало правильно оценил обстановку и не стал возражать. Правда, он приказал старому Мальдонадо оставаться на месте. Но в тот же день на помощь Орельяне вышел большой отряд, предводительствуемый капитаном Санчо де Карвахалем. Солдаты отправились в поход с удовольствием: вот уже два месяца они обалдевали от скуки в этой деревушке, расположенной на склоне вулкана Сумако. Холодные дожди, лившие здесь в течение этих двух месяцев, до того надоели солдатам, что они готовы были пойти хоть к черту на рога.

Десять дней томительного ожидания показались мне десятью годами. Но наступило счастливое утро, когда я снова увидел ставшие мне родными лица отважных воинов Франсиско де Орельяны. Бледные, как тени, смертельно уставшие появились они на склонах Сумако во главе со своим капитаном. Нет слов, чтобы описать радость, охватившую меня в те минуты. И если я скажу еще, что Хуан, потеряв коня, остался жив и благополучно вернулся в лагерь, вы легко поймете, отчего я был тогда счастливейшим человеком на свете.

В тот же вечер мы с Хуаном торжественно поклялись друг другу не разлучаться никогда. И нам, семнадцатилетним, казалось, что нет в мире силы, которая могла бы заставить нас нарушить священную клятву дружбы.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ. ГОНСАЛО ИЩЕТ КОРИЦУ

Итак, наш отряд перестал существовать как самостоятельная войсковая единица. Мы влились в состав многочисленной экспедиции губернатора Гонсало Писарро, а наш капитан сеньор Франсиско де Орельяна стал правой рукой и первым помощником могущественного повелителя провинции Кито.

Мы долго еще пробыли на склонах спящего вулкана Сумако. И все же наш приход послужил сигналом для энергичных действий губернатора. Однако прежде чем поведать о моих дальнейших приключениях, я хочу хотя бы вкратце рассказать о личности сеньора Гонсало Писарро и его соратниках по походу в неведомые земли легендарного короля Эльдорадо.

Младший отпрыск семьи Писарро — Гонсало — был уже немолод, когда его влиятельный брат Франсиско, прославивший свое имя покорением царства инков и ставший после этого маркизом де Атавильос, назначил его правителем земли Кито. Надменный, болезненно самолюбивый и безмерно тщеславный, Гонсало с радостью заступил на этот пост, позволивший ему обрести гораздо большую самостоятельность и, главное, власть. И все же лавры старшего брата не давали ему покоя: Гонсало страстно мечтал вписать свое имя в число великих завоевателей Индий.

Особенно яростно разгорелось его тщеславие после того, как в 1536 году Гонсало Диас де Пинеда с отрядом менее ста человек отправился через горы к востоку от Кито и, понеся большие потери, вернулся с сообщением о богатейшей стране, где «золота столько, что даже оружие мужчин изготовляется там из оного», где райский климат, а драгоценная корица растет повсюду. Правда, Пинеда вернулся с пустыми руками, сославшись на трудности обратной дороги, а в рассказах своих и он, и солдаты его путались и противоречили друг другу. Но правитель Кито не допускал никаких сомнений: за высокими горными цепями ему виделась золотая страна, покорителем которой будет он, Гонсало Писарро. Он помнил, что и Франсиско не раз говорил ему о своей зависти к будущему счастливцу, который найдет Эльдорадо, и даже советовал брату попытаться разведать неведомые земли по ту сторону гор. Всего этого ему было более чем достаточно, чтобы решиться на трудный поход сразу же после вступления на должность правителя Кито.

Подготовку к экспедиции сеньор Гонсало Писарро вел с большим размахом, он истратил на оснащение войска свыше пятидесяти тысяч золотых песо. Он вооружил и снабдил всем необходимым для похода более двухсот испанцев, большинство которых составляли всадники. Кроме того, его войско сопровождали рабы негры и четыре тысячи носильщиков индейцев из дружественных нам племен, покоренных несколькими годами ранее Франсиско Писарро его сподвижником Себастьяном Беналькасаром. Они несли оружие и походное снаряжение — топоры, плотничьи инструменты, веревки, канаты, гвозди, провизию. Чтобы они не могли убежать, сеньор губернатор приказал надеть на их шеи колодки и держать на общей цепи.

Другую поклажу несли крупные ламы. Их, как и свиней, стада которых гнали за войском, было несколько тысяч. Осталось сказать еще о множестве свирепых собак — верных помощников испанского солдата в его борьбе с индейцами, — и тогда картина экспедиции Писарро будет более или менее полной.

Обманув Орельяну, Гонсало выступил в поход много раньше условленного срока. 21 февраля 1541 года его гигантский караван покинул Кито. О том, что перенесла в пути медлительная и неповоротливая армия Гонсало, мне рассказал Кристобаль де Сеговия, мой дядя. Он описал мне и страшное землетрясение, поглотившее целую индейскую деревню, и разливы бурных рек, что уносили индейцев и нагруженных лам, и жестокие бедствия, которые терпели испанцы при переходах через горные цепи. Особенно скверно пришлось им, когда войско поднялось высоко в горы. Свирепые снежные бури и жгучий мороз лишили экспедицию подвижности, и в конце концов испанцам пришлось бросить на произвол судьбы и скот, и провиант, и большую часть снаряжения. Хуже всего было индейцам, уроженцам жарких областей провинции Кито: более ста полуголодных носильщиков свела в могилу жестокая стужа. Оставшись без провианта, испанцы с каждым днем все острее испытывали страдания голода. Как назло, индейские поселения встречались им редко, а из тех, что попадались на пути, жители заблаговременно уносили все продовольствие. Подобно нам, солдатам Орельяны, вынужденным во время заточения в каменной ловушке есть и кору, и седла, многочисленная армия Гонсало питалась чем попало. И только придя на склоны Сумако, войско губернатора немного отдохнуло и откормилось. Однако начались новые беды. Сырость — дитя бесконечных дождей — сделала то, что недоделали острые камни: одежда солдат Писарро прогнила насквозь, превратилась в трухлявое тряпье, и я, бродя по лагерю, нередко встречал испанцев, смастеривших себе нелепые одеяния из прутьев и листьев, чтобы не оставаться нагишом.