Дитя Всех святых. Цикламор - Намьяс Жан-Франсуа (электронные книги бесплатно txt) 📗
– Что это за улица?
– Сен-Жак.
– А то большое здание, там, слева, – это что такое?
– Сорбонна…
У Анна все перевернулось в груди… Сорбонна, самое почитаемое в целом свете учебное заведение… В этот миг Безотрадный остановился как вкопанный. Колонна вдруг попятилась назад, впереди послышались испуганные крики. Юная парижаночка поспешно спрыгнула на землю.
Анн вернулся к действительности. Нельзя поддаваться эйфории. Должно быть, англичане контратаковали чуть дальше по улице Сен-Жак. Он пришпорил Безотрадного и, двигаясь против течения откатывающей назад толпы, обогнал хлебные подводы.
И подоспел к месту недавней стычки… Земля была усеяна обломками и мусором. Пехотинцы окружали дома, громко перекликаясь, всадники за кем-то гнались вскачь по соседним улицам, хотя противника нигде не было видно. На земле осталось несколько луж крови, но никаких трупов. Анн обратился к торговцу благочестивыми картинками, прилавок которого был разбит в щепы. Тот как раз подбирал с земли свой перепачканный товар.
– Это англичане?
– Да. Ушли за Сену. Не скоро мы их опять увидим!
Анн присоединился к колонне и, отыскав Мышонка, вновь занял свое место. Теперь, когда опасность миновала, толпа парижан тоже вернулась. Она стала даже еще гуще, еще возбужденнее, еще восторженней. Люди пели и плясали. Девушки осмелели. Толкались, чтобы вскочить на рыцарского коня, и пытались поцеловать всадника прямо в губы. Анн отбивался, смеясь.
– Я женат, мои милые! Возьмитесь-ка лучше за моего оруженосца…
– Эй, красавчик оруженосец! Один поцелуй, красавчик оруженосец!
«Красавчик оруженосец»… Ошеломленный Мышонок ничего не понимал! Он, такой некрасивый, такой грустный, такой одинокий – и должен уворачиваться от всех этих губ и рук, тянущихся к нему со всех сторон? Да что же такое случилось?
Они встали перед мостом напротив собора Богоматери. Движение прекратилось. Было слишком много народу.
И тут зазвонили колокола собора, а вслед за ними – и колокола всех церквей города. Анна де Вивре пробрала дрожь с ног до головы. Никогда он не слышал ничего подобного. Звон раздавался со всех сторон одновременно. Это был целый лес, целый океан звуков, от которого колебалась земля, вибрировал воздух. То звучал голос самого Парижа, клич Парижа, гремевший время от времени в истории и слышимый до самого края света!..
Колокола возвещали покорность Парижа королю Франции. На ступенях собора Богоматери коннетабль де Ришмон принял от Жана Анселена, бакалейщика, пряности и вино – подношение именитых горожан. Затем почести оказал ему ректор Университета.
И тогда с паперти собора Богоматери Ришмон зачитал официальное послание короля:
Мы, Карл, милостью Божией король Франции, объявляем всем и каждому, людям Церкви, дворянам, мещанам и прочим обывателям нашего города Парижа, что нам угодно предать все забвению и простить, и чтобы все поименованные пользовались впредь теми же почестями, вольностями и льготами, что и прежде. Что же до былых провинностей, то особливо наказываем нашему прокурору и прочим судейским хранить о них вечное молчание. Повелеваем, чтобы сие письмо было вывешено на столбах собора Парижской Богоматери, ратуши и на всех перекрестках.
Раздались радостные крики. Силясь перекричать толпу, коннетабль зачитал и другие указы: Мишель Лалье назначался купеческим старшиной, а главные вожди профранцузской партии – на другие ответственные посты. Имущество англичан и французов, исключенных из амнистии, конфисковалось в казну…
Анн и Мышонок вскоре добрались до паперти, но двинулись не к собору. Единственное важное для них место, о котором они не переставали думать, был дом Вивре.
Конечно, они не надеялись застать там Сомбреномов, которые наверняка сбежали. Зато обнаружили целую толпу восставших. Как и все жилища английских приспешников, дом подвергся разграблению. Мужчины и женщины толкались, вопили. Слышался клич, с которым в городе преследовали предателей:
– Ату их! Ату их!
Анн не стал мешать им. Он даже забавлялся, видя, как нищие и проститутки оспаривают друг у друга роскошные наряды Лилит. Одежда Адама пользовалась меньшим успехом: из-за геркулесова сложения мало кому из мужчин она приходилась впору.
Мышонок побежал на второй этаж и нашел там всю свою детскую одежду, которую Лилит и Адам заботливо хранили. С громкими криками он принялся рвать ее и кромсать. Потом, видя, с каким огорчением смотрят на бессмысленный погром уличные мальчишки, позволил им забрать все себе.
Когда из личных вещей Сомбреномов не осталось ничего, Анн выгнал всех, объяснив, что это теперь – его дом. Оставшись наедине, они с Мышонком выглянули из окна на паперть, превратившуюся в гигантскую танцевальную площадку.
Внезапно Мышонок спросил:
– А куда подевались англичане?
И правда: где же англичане? Где Сомбреномы? Французская армия только что одержала самую странную из побед, ни разу не обнажив меча и даже не увидев противника. Правда, то была лишь половина победы, ибо сдался только город Париж, но не его гарнизон.
К тому же еще оставалось одолеть Адама и Лилит…
Друзья опять спустились на площадь перед собором и вскоре узнали, что англичане и последние из сохранивших им верность французов засели в Бастилии. Для штурма крепости было слишком поздно. Коннетабль решил пойти на приступ завтра…
Темнело, и Анн удержал Мышонка, который рвался немедленно отправиться на поиски своих самозваных родителей.
– Коннетабль сказал – «завтра». Надо подчиниться.
– Что будем делать?
– Спать. Прошлой ночью мы не сомкнули глаз.
Анн вернулся в дом. Ему и правда требовалось поспать, но больше всего он радовался тому, что свою первую парижскую ночь проведет здесь, в доме Франсуа, в доме Вивре! Он поднялся на второй этаж и начал устраиваться на ночлег. И только тут заметил, что Мышонок нервничает.
– Что с тобой?
– Вообще-то… Здесь убили моих родителей.
– Вот именно. Изгоним эти воспоминания. То же самое я сделал в донжоне Куланжа.
– К тому же… У меня впечатление, что тут происходило что-то еще…
– Что может быть хуже смерти родителей? Ты не ребенок. Завтра, когда мы одержим окончательную победу, я сделаю тебя оруженосцем.
– Оруженосцем?
Слово было волшебным. Мышонок больше ничего не сказал. Анн провалился в сон почти мгновенно, несмотря на пение и крики, по-прежнему доносившиеся с площади. Королевские глашатаи в плащах с лилиями и с факелами в руке останавливались на каждом перекрестке и вопили:
– Если кто-то из вас, какого бы звания он ни был, провинился перед монсеньором королем, то пусть знает: его величество король все прощает, как отсутствующим, так и присутствующим.
Но не шум мешал Мышонку заснуть. Он мучительно размышлял… Да, тут происходило что-то еще. Что-то, связанное с последними воспоминаниями, сохранившимися у него об этом месте. В последнее время Лилит спала в его комнате, плотно закрыв окна и двери. Она ничего не захотела объяснить, но мальчик был уверен в том, что ему грозила какая-то ужасная опасность. Что же это была за опасность?
Мышонок попытался отыскать ответ, но навалившийся на него сон был слишком силен. Он посадил Зефирина рядом и вскоре крепко заснул…
Иоганнес Берзениус не спал. Сидя в своей жалкой лачуге, прилепившейся к церкви Сен-Жан-ле-Рон, он напивался.
В последние месяцы это было его главным времяпрепровождением, но никогда еще ему так не хотелось опьянеть, как в эту ночь. Это был конец, попросту конец! Англичане проиграли. Но они-то уйдут, а он останется один на один с людьми, которые его ненавидят. С ним покончено!
Берзениус провел жирной рукой по залитому потом лицу. Он стал безобразен до ужаса – распухший, весь в красных пятнах, с фиолетовой шеей. Но ему требовалось пить, пить и снова пить, пусть даже от вина он озлоблялся и отчаивался еще больше, пусть даже оно внушало ему мечты о невозможном мщении…
