Горбун, Или Маленький Парижанин - Феваль Поль Анри (читать книги полностью без сокращений txt) 📗
— В общем, да, — помолчав, ответил регент, — у меня есть подозрения. Благодаря твоему здесь присутствию они стали более зыбкими, потому что ты смотришь мне в глаза, как честный человек. Попробуй же рассеять их окончательно, я тебя слушаю.
— Благоволит ли ваше высочество сказать мне, в чем заключаются ваши подозрения?
— Среди них есть старые, а есть и недавние.
— Начнем, с позволения вашего высочества, со старых.
— Вдова де Невера была богата, а ты — беден. Невер был нам братом…
— И я не должен был жениться на его вдове?
Регент оперся подбородком о локоть и ничего не ответил.
— Ваше высочество, — продолжал Гонзаго, опустив глаза, — я уже говорил, мы слишком часто над этим шутили, мне трудно говорить с вами о сердечных делах.
— Что ты хочешь сказать? Объясни же!
— Я хочу сказать, что если в моей жизни и есть что-то, делающее мне честь, то это как раз брак со вдовою де Невера. Наш любезный Невер умер у меня на руках, я не раз об этом рассказывал. Вам известно также, что я находился в замке Келюс, дабы сломить слепое упрямство старого маркиза, который ненавидел нашего Филиппа за то, что тот отнял у него дочь. Огненная палата — о ней я еще скажу — уже выслушала меня сегодня утром как свидетеля.
— Вот как? — прервал его регент. — И какое же заключение вынесла Огненная палата? Стало быть, Лагардера у тебя не убили?
— Если ваше высочество позволит мне продолжать…
— Продолжай, продолжай. Предупреждаю тебя: мне нужна правда и ничего более.
Гонзаго холодно поклонился.
— Сейчас, — ответил он, — я говорю с вашим высочеством не как с другом, а как с судьей. Этой ночью Лагардер не -был убит у меня, напротив: именно он убил этой ночью финансисте Альбре и младшего Жиронна.
— Вот как! — снова воскликнул регент. — И каким же образом этот Лагардер оказался у тебя?
— Полагаю, что об этом вам сможет рассказать принцесса, — ответил Гонзаго.
— Берегись! Она же праведница!
— Она ненавидит своего мужа, ваше высочество! — с силой произнес Гонзаго. — Я не верю святым, которых канонизирует ваше королевское высочество.
Гонзаго явно выиграл очко: регент не рассердился, а улыбнулся.
— Ну, полно, мой бедный Филипп, — проговорил он, — быть может, я был слишком строг, но ведь это скандал. Ты — знатный вельможа, а скандалы, которые происходят на такой высоте, производят столько шума, что даже троны трясутся. Я-то это чувствую: я ведь сижу совсем рядом с престолом. Однако продолжим. Ты утверждаешь, что твой брак с Авророй де Келюс был благим делом. Докажи.
— А разве не благое дело, — отозвался Гонзаго, великолепно разыгрывая горячность, — исполнить последнюю волю умирающего?
Регент так и замер с раскрытым ртом. Воцарилось долгое молчание.
— Ты не осмелился бы солгать в атом, — наконец пробормотал Филипп Орлеанский, — солгать мне. Я тебе верю.
— Ваше высочество, — снова заговорил Гонзаго, — вы обращаетесь со мною таким образом, что эта наша беседа станет последней. Люди из моего семейства не привыкли, чтобы с ними разговаривали в таком тоне даже принцы крови. Я сниму выдвинутые против меня обвинения и навсегда распрощаюсь с другом своей юности, который оттолкнул меня, когда я был в беде. Вы мне верите? Превосходно, меня это устраивает.
— Филипп, — дрожащим от волнения голосом проговорил регент, — только оправдайтесь и, честное слово, вы увидите, люблю я вас или нет!
— Выходит, меня все же обвиняют в чем-то? — осведомился Гонзаго.
Герцог Орлеанский хранил молчание, и принц продолжал со спокойным достоинством, которое он так хорошо умел изображать, когда того требовали обстоятельства:
— Спрашивайте, ваше высочество, и я отвечу. Собравшись с мыслями, регент произнес:
— Вы присутствовали при кровавой драме, разыгравшейся во рву замка Келюс?
— Да, ваше высочество, — ответил Гонзаго, — я, рискуя жизнью, защищал нашего друга. Это был мой долг.
— Это был ваш долг. И вы слышали его последний вздох?
— А также его последние слова, ваше высочество.
— Вот их-то я и хочу от вас узнать.
— А я и не думал скрывать их от вашего королевского высочества. Наш несчастный друг сказал мне дословно вот что: «Стань моей жене супругом, чтобы быть отцом моей дочери».
Голос Гонзаго не дрогнул, когда он произносил эту низкую ложь. Регент погрузился в размышления. На его мудром, задумчивом лице лежала печать усталости, однако от опьянения не осталось и следа.
— Вы сделали правильно, что исполнили волю умирающего, — проговорил он, — это был ваш долг. Но почему вы целых двадцать лет молчали об этом?
— Я люблю свою жену, — без тени колебания ответил принц, — о чем уже говорил вашему высочеству.
— И каким же образом ваша любовь сумела закрыть вам рот?
Гонзаго опустил взгляд и слегка покраснел.
— В противном случае мне пришлось бы обвинить отца своей жены, — ответил он.
— Ах, вот как, — заметил регент. — Значит убийца — маркиз де Келюс.
Гонзаго склонил голову и тяжело вздохнул. Филипп Орлеанский не сводил с него пристального взгляда.
— Но если убийца — маркиз де Келюс, — продолжал он, — то в чем же вы обвиняете Лагардера?
— В том, в чем у нас в Италии обвиняют наемного убийцу, чей стилет за деньги вонзился кому-то в сердце.
— Выходит, господин де Келюс подкупил Лагардера?
— Да, ваше высочество. Но его роль прислужника длилась лишь один день. После этого он уже восемнадцать лет упорно действует по своему усмотрению. Лагардер по собственному почину похитил дочь Авроры и все документы, удостоверяющие ее происхождение.
— А что вы утверждали вчера перед семейным советом? — прервал его регент.
— Ваше высочество, — ответил Гонзаго, — я благодарю Господа, волею которого состоялся этот допрос. Я считал себя выше всего этого, и в этом моя беда. Свалить наземь можно лишь вышедшего из укрытия врага, свести на нет можно лишь выдвинутое обвинение. Итак, враг пошел в открытую, обвинение выдвинуто — тем лучше! Вы уже вынудили меня зажечь светоч истины в потемках, рассеять которые мне не позволяло мое почтение к супруге, а теперь вы заставляете меня открыть вам лучшую сторону моей жизни, полную благородства, христианских чувств и скромной преданности. В течение почти двадцати лет я терпеливо и непреклонно воздавал добром за зло, ваше высочество. Ночью и днем я молчаливо трудился, часто рискуя при этом жизнью, я заработал свое огромное состояние, я заставил молчать прельстительный голос честолюбия, я отдал все, что осталось у меня от молодости и сил, отдал частицу собственной крови…
Регент нетерпеливо шевельнулся. Гонзаго продолжал: — Вы считаете, что я кичусь всем этим, не так ли? Выслушайте же мою историю, ваше высочество, вы ведь были мне другом и братом, точно так же, как были другом и братом де Неверу. Но слушайте внимательно и беспристрастно. Я желаю, чтобы вы рассудили, но не принцессу и меня — Боже сохрани! — я не собираюсь затевать против нее процесс, и даже не меня иэтого авантюриста Лагардера — я слишком себя уважаю, чтобы становиться с ним на одну доску, я хочу, чтобы вы рассудили нас с вами, ваше высочество, двоих оставшихся в живых из «трех Филиппов», вас, герцога Орлеанского, регента Франции, имеющего в руках почти королевскую власть, чтобы отомстить за отца и защитить дитя, и меня, Филиппа Гонзаго, простого дворянина, у которого для выполнения этого
святого долга есть лишь сердце да шпага! Я выбираю вас третейским судьей, и когда я закончу, вы, Филипп Орлеанский, зададите себе вопрос: вам или Филиппу Гонзаго рукоплещет и улыбается теперь у Божьего престола Филипп де Невер!
2. ЗАЩИТИТЕЛЬНАЯ РЕЧЬ
Выпад был смел, удар точен — он достиг цели.
Регент Франции, не выдержав сурового взгляда Гонзаго, опустил глаза. Поднаторевший в словесных баталиях принц заранее рассчитал аффект. Речь, которую он собирался произнести, вовсе не была импровизацией.
— Неужто вы осмелитесь утверждать, — тихо проговорил регент, — что я пренебрег долгом дружбы?
