Религия - Уиллокс Тим (книги TXT) 📗
Она сказала:
— Продолжайте.
Тангейзер пожал плечами.
— Я с равным успехом мог бы быть одним из гонителей Петруса, после всего, что он обо мне знал. И все последующие дни были одинаковы. Он больше не сказал мне ни слова. Они сожгли его на площади через неделю, и на самом деле на тот момент это было проявлением милосердия. Все, что мне удалось, — это купить еще и милосердие палача. Он привязал мешочек с порохом, который я принес ему, к шее Петруса.
В темноте рядом с ними раздалось звяканье, и Матиас поднял голову. В его глазах появился смертоубийственный блеск, и Карла поняла: не будь ее сейчас здесь, он выхватил бы меч и утолил жажду крови. Она обернулась через плечо, и внутри ее все перевернулось.
Людовико стоял между камней в полном доспехе черного цвета, и доспех был в обрывках дерна и пятнах грязи. Шлем свешивался с левой руки, болтаясь на ремешке. В его глазах отражался яркий свет, хотя лицо осунулось от усталости.
Людовико произнес:
— Не найдется ли у вас, чем подкрепиться собрату-христианину?
Он не сводил глаз с Карлы, и она отвернулась. Она была испугана. Страх змеей заполз в нее и был гораздо неприятнее всего, что она испытала на поле боя. Матиас коротко взглянул на нее. Карла чувствовала, что бушующая в нем ярость готова вырваться на свободу, и надеялась, что он сумеет ее сдержать, хотя она и не понимала зачем. Тангейзер встал и заговорил с Людовико:
— Если у собрата хватает духу спросить, тогда пусть садится рядом, добро пожаловать.
Людовико подошел ближе. Он прихрамывал, но хромали почти все воины гарнизона, кроме разве что Борса. Он поклонился Карле и сел. Положил рядом шлем, стянул перчатки, заскорузлые и липкие от крови. Людовико перекрестился и пробормотал благодарственную молитву на латыни. Матиас протянул ему флягу с вином, поглядел, как тот пьет, потом забрал флягу и выпил сам. Людовико ел, отламывая маленькие кусочки, которые жевал долго, с аскетической неторопливостью. При этом он смотрел в какую-то точку, видимую только ему одному.
Матиас внимательно разглядывал Людовико.
Никто ничего не говорил.
Карла ощущала себя все более и более неловко. Это было похоже на состязание, правил которого она не знала и в условия победы могла входить чья-нибудь внезапная смерть. Карла не могла придумать, что ей сказать, поэтому не говорила ничего. Она не знала, уйти ей или остаться, поэтому сидела, неподвижная и напряженная. Она исподтишка поглядывала то на одного мужчину, то на другого, но ни один из них не глядел на нее. Карла положила сцепленные руки перед собой и уставилась на собственные колени. Во рту стало как-то противно. Молчание, повисшее над костром, сделалось громадным, оно было теперь больше самой темноты, и даже шум битвы на его фоне показался приглушенным и далеким. Когда наконец Карла больше не могла его выносить, она начала подниматься.
Оба мужчины тут же вскочили.
— Благодарю вас за пищу и беседу, — сказала она Матиасу. — Но теперь мне пора возвращаться к работе.
— Нет, — сказал Матиас, — наш разговор еще не окончен. Останьтесь. — И добавил: — Вам будет интересно.
Людовико еще раз поклонился ей.
— Я не хотел показаться грубым, — произнес он. — Если вы скажете, я тотчас же уйду.
Карла видела, что Матиас сдержал усмешку.
— Заканчивай свой ужин, святой отец, — сказал он. — Вот когда набьешь брюхо, тогда и поползешь обратно в ночь.
Людовико посмотрел на него без всякого выражения.
— Садитесь, — сказал Матиас. — Наши пути снова пересеклись, и это место ничем не хуже любого другого. — И, будто бы не желая, чтобы его превзошли в учтивости, он поклонился Карле и прибавил: — Конечно, только в том случае, если общество доброго монаха не слишком вам неприятно. Если же неприятно, он поймет, точно так же, как я.
Карла не понимала, почему Матиас захотел, чтобы Людовико остался. Она осознала, что согласно кивает, после чего все трое снова уселись на обломки камней. Карла невольно думала о том, что оба эти человека — убийцы, ведь их доспехи испачканы запекшейся кровью. Еще больше беспокоило то, что оба добивались ее расположения, и она чувствовала, как туго натянуты струны их мужественности. Это было все равно что сидеть между двух скалящихся охотничьих псов. Но ей хотя бы удалось нарушить молчание. Что бы ни случилось дальше, Карла надеялась, ей не придется оттаскивать их от глоток друг друга.
Людовико наклонил голову, прислушиваясь к шуму сражения.
— Вы считаетесь знатоком нравов неверных, капитан Тангейзер. Сколько еще этих дьяволов нам требуется убить, чтобы они наконец отправились по домам?
— Смелые слова для священника, который обычно отправляет своих прихвостней убивать вместо себя.
Людовико взглянул на него с вежливой улыбкой.
— Мне и в самом деле хотелось бы узнать ответ на свой вопрос.
Матиас ответил благодушным тоном, но за его сердечностью скрывалась ледяная ярость.
— Последний раз армии Сулеймана сняли осаду с города в двадцать девятом году, с Вены. И тогда их заставил отступить снег. Здесь мы едва ли можем рассчитывать на помощь подобного союзника.
— Мы можем рассчитывать на милосердие нашего Господа Иисуса Христа.
— Его имя осквернено уже одним тем, что Его произносят твои губы, — сказал Матиас. — Ты не смог бы замарать Его сильнее, даже если бы оно прозвучало у тебя из зада.
Карла была потрясена, но ничего не сказала. Зачем он так раздражает Людовико?
Но Людовико оставался безмятежен.
— Я тронут, слыша, что вы защищаете достоинство нашего Спасителя.
— Я ближе знаком со словами и деяниями Христа, чем большинство ваших братьев, — ответил Матиас. — Потому что читал Евангелия, и послания Павла, и Деяния апостолов сам. — Он быстро взглянул на Карлу. — Хотя делать это — преступление, которое влечет за собой смерть. Хозяева Людовико запретили издавать их собственную Священную Книгу на вульгарных языках — идея, надо признать, светлая, к тому же благодаря ей у инквизиции нет нехватки в работе.
— Без наставления матери-церкви, — пояснил Людовико, — простой человек едва ли сумеет понять священные тексты. И таким образом он впадет в ересь. — Он посмотрел на Карлу. — Разве нужно большее доказательство, чем многочисленные злодеяния протестантов?
— Христос сам был простой человек, — возразил Матиас. — И если бы он предвидел все злодеяния, какие творятся от Его имени, Он никогда не оставил бы Свои инструменты и не ушел из мастерской Своего отца.
— Если вы отвернули свое лицо от истинной церкви, — сказал Людовико, — тогда почему же вы сейчас здесь, сражаетесь на стороне солдат веры?
— Вера истинного солдата сосредоточена на одной лишь битве, а не на том, что послужило для нее поводом.
— Говорят, на поле битвы все люди начинают верить в Господа.
— Может быть, и так, раз уж они так часто выкрикивают Его имя. Но если бы я был Богом, я вряд ли поддавался бы на лесть и подобные заискивания. Как говорил Петрус Грубениус, запоздалые просьбы о Его милосердии едва ли могут служить убедительным доказательством Его существования.
— А, — произнес Людовико. — Снова Грубениус.
— Карла хотела узнать, как погиб Петрус.
— И вы ей рассказали, — произнес Людовико без всякого выражения.
Матиас кивнул.
— Я рассказал ей обо всем, не назвал только имени его мучителя. Но в этом и не было необходимости, потому что ее сердце знает ответ и без моих намеков.
Людовико взглянул на Карлу, и ей стало дурно.
— Грубениус был выдающимся человеком, — сказал Людовико. — Его бессмертная душа была спасена в тот день, потому что если бы он остался на свободе, то вернулся бы к своим занятиям и был бы проклят навеки. Мы с Матиасом оба видели, как он взошел на костер. — Людовико взглянул на Матиаса. — Капитан стоял, на добрую голову возвышаясь над всеми собравшимися на площади, хотя, насколько я помню, не делал попыток протестовать.
Карла сжалась от омерзения перед той жестокостью, которая теперь была подтверждена.
