Белые и синие - Дюма Александр (книги без регистрации бесплатно полностью .TXT) 📗
Взвод повиновался, но человек был вне досягаемости выстрелов: пули падали в море, не долетая до скалы.
Наблусец вытащил из ножен висевший на груди канджар и угрожающе взмахнул им.
Бонапарт приказал вставить в ружья полуторный заряд и возобновить стрельбу.
— Бесполезно, — сказал Ролан, — я отправлюсь к нему. Сказав это, молодой человек скинул свою одежду.
— Останься, Ролан, — произнес Бонапарт. — Я не хочу, чтобы ты рисковал жизнью из-за какого-то убийцы.
Но Ролан, то ли не расслышав его слов, то ли не желая их слышать, уже взял канджар у шейха Ахера, отступавшего вместе с армией, и бросился в море с канджаром в зубах.
Все солдаты знали, что молодой капитан — самый отважный офицер армии, встали в круг и закричали «Браво!».
Бонапарту поневоле пришлось стать свидетелем близившегося поединка. Когда сириец увидел, что к нему направляется только один человек, он стал ждать, не пытаясь бежать. Человек, застывший со сжатыми кулаками, в одном из которых находился кинжал, был поистине прекрасен; он возвышался на утесе, словно статуя Спартака на пьедестале.
Ролан приближался к нему по прямой, как стрела, траектории.
Наблусец не пытался его атаковать, пока тот не вышел из воды и даже не без некоторого благородства отступил назад, насколько это позволяла длина утеса.
Ролан вышел из воды, юный, прекрасный и сверкающий, как морской бог. Противники оказались лицом друг к другу. Площадка, выступавшая над поверхностью моря, на которой они собирались биться, казалась панцирем гигантской черепахи.
Зрители ожидали увидеть схватку, в которой каждый из соперников, приняв меры предосторожности, явит им зрелище искусной и затяжной борьбы.
Однако этого не произошло.
Едва Ролан ступил на твердую почву и стряхнул воду, смекавшую с волос и застилавшую ему глаза, как он, не думая заслоняться от кинжала противника, кинулся на него не так, как один человек бросается на другого, а как ягуар бросается на охотника.
Все увидели, как засверкали лезвия канджаров; оба соперника, низвергнутые со своего пьедестала, упали в море.
Вода забурлила.
Затем появилась одна голова — белокурая голова Ролана
Он уцепился рукой за выступ скалы, затем поставил на него колено и наконец встал в полный рост, держа в левой руке за длинную прядь волос голову наблусца.
Можно было подумать, что это Персей, только что отрубивший голову горгоны.
Нескончаемое «Ура!», вырвавшееся из груди всех зрителей, донеслось до Ролана, и на губах его появилась гордая улыбка.
Снова зажав в зубах кинжал, он бросился в воду и поплыл к берегу.
Армия остановилась. Здоровые не думали больше о жаре К жажде.
Раненые позабыли о своих ранах. Даже умирающие собрали остатки сил, чтобы приподняться на локте.
Ролан подплыл к берегу в десяти шагах от Бонапарта.
— Возьми, — сказал он, бросая к его ногам свой кровавый трофей, — вот голова убийцы.
Бонапарт невольно отпрянул; что касается Ролана, то он был спокоен, как будто вышел из моря после очередного купания. Он направился к своим вещам и оделся, столь старательно избегая взглядов, что его стыдливости позавидовала бы женщина.
XVII. ГЛАВА, В КОТОРОЙ МЫ ВИДИМ, ЧТО ПРЕДЧУВСТВИЯ НЕ ОБМАНУЛИ БОНАПАРТА
Двадцать четвертого французы вступили в Яффу.
Они пробыли там двадцать пятого, двадцать шестого, двадцать седьмого и двадцать восьмого.
Поистине, Яффа была для Бонапарта злополучным городом!
Читатель помнит о четырех тысячах солдат, взятых в плен Эженом и Круазье, которых не могли прокормить, охранять или отослать в Каир, но могли расстрелять и в конце концов расстреляли.
Вернувшись в Яффу, Бонапарт оказался перед лицом более серьезной и мучительной неизбежности.
В городе находился госпиталь для больных чумой.
В нашем Музее хранится великолепная картина Гро, на которой изображен Бонапарт, дотрагивающийся до больных чумой в Яффе.
Эта картина, изображающая недостоверный факт, не становится от этого менее прекрасной.
Вот что говорит об этом г-н Тьер. Будучи скромным романистом, мы испытываем сожаление по поводу того, что снова вступаем в противоречие с этим гигантом исторической науки.
Итак, автор «Революции», «Консульства и Империи» рассказывает:
«Прибыв в Яффу, Бонапарт приказал взорвать ее укрепления. В городе находился госпиталь, где лежали наши больные чумой. Увезти их с собой было невозможно; оставить их означало обречь этих людей на неминуемую смерть либо от болезни, либо от голода, либо от жестокости неприятеля. Поэтому Бонапарт сказал врачу Деженетту, что было бы гораздо более человечным дать им опиума, чем оставлять их в живых; в ответ врач произнес следующие, весьма похвальные слова: „Мое дело — их лечить, а не убивать“. Больным не дали опиума, но из-за этого случая стала распространяться бесчестная, ныне опровергнутая клевета».
Я покорно прошу прощения у г-на Тьера, но этот ответ Деженетта, который мне хорошо известен, как и Ларрею, как всем участникам Египетской экспедиции, наконец, соратникам моего отца по этому великому походу, — этот ответ Деженетта столь же недостоверен, как и ответ Камбронна.
Упаси меня Бог от клеветы — это слово употребляет г-н Тьер, человек, одаривший первую половину XIX века светочем своей славы, — и, когда речь зайдет о Пишегрю и герцоге Энгиенском, читатель поймет, повторяю ли я постыдные слухи; но истина всегда одна, и долг всякого человека, который беседует с массами, произнести ее вслух.
Мы сказали, что картина Гро изображает недостоверный факт, докажем это. Вот рапорт Даву, написанный в присутствии главнокомандующего и по его приказу; он фигурирует в сводке его официальных донесений.
«Армия прибыла в Яффу пятого прериаля (24 мая). Она оставалась там шестого, седьмого и восьмого (25, 26 и 27 мая). За это время мы воздали непокорным селениям по заслугам. Мы взорвали укрепления Яффы, бросили в море всю крепостную артиллерию. Раненых эвакуировали по морю и по суше. Кораблей было очень мало, и, чтобы успеть закончить эвакуацию по суше, пришлось отложить выступление армии до девятого (28мая).
Дивизия Клебера образует арьергард и покидает Яффу Лишь десятого (29 мая)».
Как видит читатель, здесь нет ни слова о больных чумой, о посещении госпиталя и тем более о каких-либо прикосновениях к больным чумой.
Ни в одном из официальных рапортов об этом нет и речи. — Бонапарт, чей взор переместился с Востока в сторону Франции, проявил бы неуместную скромность, если бы умолчал о столь знаменательном факте, который, вероятно, составил бы честь не разуму его, а отваге.
Впрочем, вот что рассказывает по этому поводу Бурьенн, очевидец и весьма впечатлительный участник события:
«Бонапарт отправился в госпиталь. Там лежали люди после ампутации, раненые, множество жалобно стонавших солдат с воспалением глаз и больные чумой. Кровати больных чумой стояли справа от входа в первую палату. Я шел рядом с генералом. Утверждаю: я не видел, чтобы он прикасался к кому-либо из больных чумой. С какой стати ему было их трогать? Они находились в последней стадии болезни; никто из них не говорил ни слова. Бонапарт прекрасно знал, что не застрахован от заражения. Стоит ли ссылаться на его удачу? В самом деле, фортуна настолько мало помогала ему в последние месяцы, что он вряд ли стал бы полагаться на ее благосклонность.
Я спрашиваю: стал ли бы он подвергать себя риску неминуемой смерти, зная, что оставляет свою армию посреди пустыни, в которую мы превратили этот край, в разрушенном городе, без поддержки и всякой надежды получить ее, — он, столь необходимый своей армии, и это невозможно отрицать; он, на ком, несомненно, в этот час лежала ответственность за жизнь всех тех, кто пережил последний разгром и доказал ему преданностью, страданиями и лишениями свое непоколебимое мужество, тех, кто делал все, что он от них мягко требовал, и верили только в него ?»
Это не только логично, но и убедительно.
