Войку, сын Тудора - Коган Анатолий Шнеерович (книги бесплатно читать без TXT) 📗
— Государя не было среди пленных, — ответил Войку. — Промеж убитых османы его не нашли. Значит, жив. Разве что ранен; такое могло случиться, государь-воевода бился в первом ряду.
— Избави его Христос от тяжкой раны, — Палош сотворил крестное знамение, — во спасение всему народу. Как же быть теперь нам, пане сотник? Как мыслишь ты: стоять ли на месте, сторожа супостатов? Идти ли в кодры, вглубь, на помощь к князю?
Войку оглядел присутствующих. Каждый был при оружии, в глазах каждого была решимость. На поляне собралась дюжина, столько еще, верно, оставалось в лесу. Две дюжины решительных молодцов — не так уж мала была сила дружины Палоша.
— А сами как мыслите? — спросил сотник.
— Место доброе, — осторожно заявил старый воин. — Врагу нас тут нелегко достать, мы ему здесь не видны. А он у нас весь на глазах. Я бы сказал — оставаться.
— Наши все равно нас найдут, когда соберутся с силой, — поддержал густым басом Чубарэ. — Будем следить за турком — мало ли что замыслит супостат.
— А замыслит — ты ему помешаешь, что ли? — подал голос Бузилэ. — Что мы с вами здесь высидим, какую редкую птицу? Я говорю — уходить в леса, искать свое войско, двигаться к воеводе навстречу. Волка ноги кормят, братья. Разве не так?
Губы Палоша тронула чуть заметная усмешка. Старый воин знал, почему не сидится на месте вчерашнему лесному бродяге, привыкшему искать добычу на темных дорогах кодр.
— Твое слово теперь, пане немец, — попросил предводитель. — По всему вижу, воин ты добрый да немало повидал.
— Что могу сказать, — развел руками Клаус, — когда нет со мной моей аркебузы и не с кем держать совет?
— Это, брат, ненадолго, — улыбнулся Палош, — поймаем бесермена-пищальника, и будешь опять при снаряде. Как же мыслишь, пане Войку? Наши думы тебе ведомы.
— Мыслю, как вы, — сказал Чербул, помолчав. — Уходить с такого места долг не велит — никто, кроме нас, с этой стороны не видит, что может предпринять султан. Своих же надобно искать, без слова воеводы нам тоже нельзя. Не ждать, когда сами нас найдут — послать дозор с вестью к князю, людей, знающих здешние кодры, отрядить.
— Для этого подойдет Болокан, — заключил Палош. — Как вернется из засады, так сразу и отправится, он — из здешних. А ты, Бузилэ, можешь ехать с ним, если уж тебе так не терпится.
Вечерняя тишь донесла далекие призывы к молитве, звучавшие в стане осман. Бездымный костерок воины погасили рано — чтобы враги не заметили. Рано укладывались на ночлег. Рядом с Войку на разостланной бурке устроился Цопа.
— После той, прошедшей битвы, — поведал Чербулу молодой цыган, — государь-воевода Штефан, храни его божья матерь, хотел меня в свое войско взять, в тот стяг, что в крепости Нямц стоит. Неволить тебя, говорит, не хочу, только думаю, на службе моей никто тебя не дерзнет обидеть. Только я взмолился к нему с колен: отпусти, государь великий, к кузнецу Кырлану, хочу поучиться доброму мастерству! Это в тебе, молвил светлый князь, цыганская твоя душа говорит; цыганское дело — молот да клещи. Да ладно, быть по сему. Выправили мне, как пришел я с войском в Сучаву, государевы дьяки вольный лист с печатями, честь по чести, и подался я к Кырлану-мастеру в Роман. Ходил за бадей Кырланом, пока он лечился от раны, после начал ему в работе помогать. И тут в один из дней налетели холопья боярина Кынди, прежнего моего хозяина, от коего убег я на ту войну…
— А грамота-то княжья? — отозвался из мрака ехидный голос Бузилэ. — Ужель на нее глядеть не стали?
— Боярин поглядел да кинул в огонь. Да велел меня в плети взять. Едва отлежался, — продолжал Цопа. — А после поставил меня все-таки на кузню. Чтобы время то, пока от него бегал, задарма не пропало, — так сам и сказал его милость Кындя, вельможный боярин наш.
— На кузню, да холопом, — заметил с горечью Чубарэ. — И кончилась твоя воля, Цопа, кончилась княжья милость. Боярину на нее — тьфу! Да, отдал нас, черную кость, воевода Штефан на милость панам-боярам, как было при деде его Александре, да в Смутное время, да при господаре Петре.
— Господарь-то — сам боярин, — напомнил Бузилэ. — И предки его, и вся родня. Боярин каждой жилкой любой наш воевода и князь, а стало быть, и должен их руку век держать.
— Это ты, Бузилэ, брось, — возразил Палош. — Как принял князь венец, так не боярский он уже по правде земли и заветам божьим, не крестьянский или там купеческий. С той поры он над всеми от бога, перед богом же все одинаковы и равны. Стало быть, господарь и князь…
Старый Палош на полуслове умолк, прислушиваясь: раздался голос ночной птицы. И вскоре на поляне бесшумно появились две тени — бойцы, возвращавшиеся из дозора. В одном Войку с радостью узнал Любича, своего белгородского земляка.
— Ну вот, — заключил Цопа свой рассказ, — может, так и остался бы я на панской кузне целый век. Только снова пришла война. Налетели мунтяне да турки, пожгли Роман, начали подступать к нашему селу. Боярин отъехал к горам поближе, к Чичею и Путне, где у него други и родня, забыл меня, грешного, поспешая. А я опять подался в государево войско, с думкою послужить еще.
— Да, несладко тебе пришлось, милок Цопа, — заключил Палош. — Только некоторым выпала доля — погорше и твоей. Взять хотя бы Негрула — не дай бог такого врагу.
Никто не спросил, что случилось с Негрулом. И над поляной воцарилась ночная тишина.
20
Кодры, кодры, краса земли здешней, надежнейшая крепость стародавней Молдовы! Благословение ее и сила! В них рождались живыми хрустальными нитями неисчислимые родники, сливавшиеся в веселые лесные ручьи, истоки полноводных молдавских рек; из них летом текли в долины неистощимые волны ароматной свежести, умягчавшие самые страшные жар и сушь. В недород они кормили простой люд Молдовы щедрыми дарами леса, в лютые зимы давали изобильное топливо. В годы же вражеских нашествий укрывали народ Земли Молдавской, ее защитников, под своею зеленой кровлей, за частоколами вековых стволов, в безвыходных для чужака лабиринтах лесных тропинок и дорог. И сами, казалось, губили врагов меткими стрелами, ударами буздыганов и сабель, смертельными объятиями бездонных топей и озер. Кодры высасывали мощь великих армий, как ни сторонились их захватчики, сохраняя живую силу сынов земли. И не было для ворога в сей земле страшнее врага, чем полные благоухания, вобравшие всю красу вселенной зеленые дебри молдавских кодр.
Войку смотрел на турецкий лагерь с высокой, тянувшейся по холму лесной опушки, как с вершины крепостной стены. Лагерь, до тех пор неподвижный — султан дал своим аскерам отдохнуть, — теперь ожил и забурлил. До витязя и его новых соратников доносились крики, рев верблюдов, ослов и быков, ржание несчетных конских табунов. Один за другим опускались, исчезали островерхие шатры военачальников и вельмож, словно мгновенно увядали огромные, многокрасочные цветы, ширились проломы в частоколе, окружавшем стоянку великой армии. Воинство султана Мухаммеда снималось с места, чтобы двинуться по Земле Молдавской дальше, сметая все на пути. Витязь безуспешно пытался разглядеть шатер Юнис-бека; возможно, недимы уже сняли его и уложили на возы. Наверно, Юнис уже на коне, готовясь выступить во главе своей сотни; с ним, переодетая, сумасбродная юная гречанка. Какие люди они — Иса-бек, Юнис! Как много, наверно, еще таких среди осман — храбрейших, великодушных, честных! Войку вспоминался порядок в стане султана, почтение воинов к старшим, послушание и набожность осман, сердечное обращение с товарищами. Почему вместе они — орда, кровавый потоп, великое бедствие для народов и стран? И каждый, гостеприимный и щедрый дома, будь тот дом хоть таборным шатром, выехав в поле с саблей, убивая, сжигая, грабя, уверен, что прав, что действует в силу права, за дело святое и правое, какого не было еще на земле? Может, это все в природе человека вообще, кем бы ни был и во что бы ни верил, и у каждого, будь из золота его лицевая сторона, непременно есть оборотная, свинцовая, на которую и взглянуть-то страшно?
