Религия - Уиллокс Тим (книги TXT) 📗

Людовико забрал у него поводья. Он развернул лошадь к долине и кивнул Орланду, чтобы тот сделал то же самое. Они наблюдали, как подъехал на своем золотом коне Тангейзер. Анаклето выехал ему навстречу с обнаженным мечом в руке.

— Господь знает все, — сказал Людовико. — Все то, что есть, все то, что было, и все то, чему только предстоит случиться. И все-таки Божественный выбор не предопределен, и каждый человек пишет повесть своей жизни собственной рукой.

Людовико посмотрел на Орланду, и Орланду посмотрел в его бездонные глаза; страдание, заключенное в них, было таким громадным, что, как казалось, превосходило неисчислимые горести всех, кто еще оставался на этом разоренном острове.

Людовико перевел дух и продолжил:

— Ученые мужи называют этот парадокс «тайной тайн», а Августин на подобные вопросы отвечает: «Inscrutabilla sunt judicia Dei». [122]

— Господин мой…

— Неисповедимы пути Господни.

Людовико снова сосредоточился на равнине, как и Орланду.

Они увидели, как Тангейзер остановил золотого коня. Анаклето рванулся к нему. Они увидели, как Тангейзер взмахнул руками под головой, и заметили, как блеснуло на солнце дуло его нарезного ружья. Они увидели, как дым и пламя вырвались из дула, и Анаклето вывалился из седла назад. Затем они услышали выстрел, который отразился эхом от усеянного костями склона. Они увидели, как Тангейзер развернул ружье дулом вверх, увидели, как поднес флягу с порохом к стволу. Увидели, как Анаклето перекатился на живот и поднялся на четвереньки. Увидели, как Тангейзер забил в ствол пулю, потом положил заряженное ружье на колени и вытащил меч. Он заставил золотистого коня сделать шаг вперед. Они увидели, как сверкнул, поднимаясь и опускаясь, меч, и Анаклето упал вперед, что-то покатилось с его плеч и остановилось в пыли.

С каким-то странным удовлетворением, от которого у Орланду по спине прошел холодок, Людовико произнес:

— Вот здесь заканчивается моя повесть. Но, даже дописывая самый конец, человек может выбирать, каким он будет. Особенно дописывая самый конец.

Когда Тангейзер увидел, как Анаклето несется на него с холма, он вдруг понял, что вся ненависть и ярость покинули его. Он представлял, как разрывает юнца, кусок за куском, продлевая его мучения, унижая его, заставляя его думать, что он вот-вот умрет, но все еще не убивая. Но теперь Тангейзер просто хотел покончить с этим делом. Он взвел колесцовый замок и выстрелил в Анаклето. Пуля с грохотом пробила нагрудную платину. Тангейзер перезарядил ружье, взвел рычаг замка, насыпал пороха на полку и закрыл отверстие крышкой. Он вынул меч и, подъезжая к поднявшемуся на колени негодяю, снес ему голову, даже не удосужившись взглянуть ему в лицо. Убрал меч в ножны, затем посмотрел на вершину холма и увидел их силуэты на фоне лазурного неба. Мужчины и мальчика. Отца и сына. Тангейзер прижал ружье к бедру и поскакал наверх, чтобы убить одного на глазах у другого.

Когда он добрался до места, то увидел, что поединка не будет.

И дело было даже не в оставленной пулей дыре в доспехах монаха и не в блестящей кровавой корке, которая покрывала бедра Людовико и седло и стекала липкими ручейками по бокам его лошади. Дело было в выражении бледного лица монаха, в блеске, исходившем от его глаз; похожее мерцание дают некоторые звезды: если на них посмотреть в упор, они исчезают.

— Я просил Орланду подождать нас в Эль-Борго, — сказал Людовико. — Но он не захотел уехать, не поприветствовав вас.

Тангейзер посмотрел на Орланду. Первый раз за все время, казавшееся теперь вечностью, Тангейзер ощутил, как что-то похожее на счастье разлилось по груди. Он сказал:

— Кажется, ты успел нарастить на своих костях немного мяса, пока жил в изгнании среди язычников.

— После работы на Галерном проливе, — сказал Орланду, — работать на Аббаса было настоящим festa. [123]

Тангейзер улыбнулся, и Орланду просиял. Но лицо его померкло, когда он взглянул на Людовико. Тангейзер подумал, что мальчик, должно быть, понятия не имеет об их вражде с монахом, точнее, не имел, пока Борс не прострелил тому кишки.

— Брат Людовико прав. Подожди нас в Эль-Борго, — сказал Тангейзер.

Он перебросил ружье Орланду, мальчик поймал его обеими руками и покачнулся на спине неоседланной лошади. Тангейзер спешился, повесил себе на шею флягу и передал поводья Бурака Орланду.

— Отведи Бурака в конюшни великого магистра. Накрой его попоной и ходи с ним, а затем проследи, чтобы его напоили, когда он остынет. Не корми, пока я не вернусь. — Он указал на пухлые сумки, свисающие с седла. — И не спускай глаз с седельных сумок.

— После такого тяжелого дня Бурак, наверное, набил копыта, — сказал Орланду. — И глаза и ноздри у него пересохли, потому что слишком много пыли и дыма.

— Отлично, — сказал Тангейзер. Он посмотрел на Людовико. — Парень — мастак в ученье и в тяжелой работе. Когда мы только познакомились, он едва ли знал, с какой стороны подходить к лошади.

Людовико подавил спазм и кивком выразил свое восхищение.

— Мальчик точно такой, как вы говорили, и даже лучше. Храбрый, гордый, мужественный.

Орланду засветился. Но Тангейзер видел, что он понимает — смерть стоит рядом, четвертым собеседником в их кругу. Тангейзер сказал:

— Ну, теперь попрощайся со своим спасителем. И поблагодари его.

— Он уже меня поблагодарил, — сказал Людовико.

— Тогда будет довольно просто попрощаться, — ответил Тангейзер.

Людовико стянул пропитанную кровью перчатку и протянул руку.

— Подойди ближе, — сказал он Орланду.

Орланду сделал, как он просил, и наклонил голову, принимая благословение. Людовико положил руку на голову мальчика. Кажется, это прикосновение переполнило черного монаха неземной радостью.

— Ego te absolvo a peccatis tuis, — Людовико поднял руку и перекрестил его, — in nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti. Amen.

Орланду перекрестился. Людовико протянул руку. Орланду был изумлен, потому что рыцари никогда не оказывали подобной чести таким, как он. Он пожал протянутую руку.

— Почитай свою мать, всегда, — велел Людовико. — Нет более мудрой заповеди.

— Да, господин. Спасибо, господин, — сказал Орланду.

Он поглядел на Тангейзера. Тангейзер кивнул.

— Прощайте, — сказал Орланду.

— Счастливого пути, — ответил Людовико и отпустил его руку.

Тангейзер с Людовико смотрели, как мальчик спускается по дороге. Они видели, как он проехал через руины Бормулы, пересек долину Гранд-Терре, проехал через Провансальские ворота. Потом они некоторое время стояли молча, разглядывая гавань, разрушенные крепости, наполовину сровненный с землей город, засыпанные золой и политые кровью развалины, за которые столько людей из такого множества уголков земли сражались и умирали. Колокола вызванивали победу. А Тангейзер вспомнил, что приблизительно в этом месте услышал в ночи, как Карла играет на виоле. Он вспомнил о том, как две женщины играли вместе, о тех мгновениях восторга и красоты, которые они порождали вдвоем, он вспомнил об Ампаро, как она плыла по освещенному луной заливу, и ветер в волосах показался Тангейзеру ее своенравным духом, проскользнувшим мимо. Потому что Гуллу был прав: Ампаро навсегда останется с ним. Тангейзер снова попытался вспомнить последние слова, которые она сказала ему, и снова не сумел.

Из Провансальских ворот выехала пара всадников, копыта их коней выбивали кровавую пыль из равнины Гранд-Терре. Тангейзер повернулся к Людовико. Тот покачивался в седле, бледный, осунувшийся и слабый, словно ночная тень.

— Давай-ка я помогу тебе слезть, — сказал Тангейзер.

Людовико кивнул и склонился к шее лошади. Он перекинул ногу через спину животного, но когда он перенес весь свой вес на вторую ногу, силы окончательно покинули его. Тангейзер обхватил его за талию, доспехи ободрали ему шею, пока он опускал Людовико на камни у края дороги.