Одиссея поневоле (Необыкновенные приключения индейца Диего на островах моря-океана и в королевс - Свет Яков Михайлович
На берегу Бухты Четырех Ветров Каона первая приносила жертву духам Большой Соленой Воды. В серебристом свете луны спала багамская Итака, и Пенелопа с Острова Людей молила Соленую Воду возвратить ей ее Одиссея.
Трудно быть Одиссеем
А тем временем Одиссей плыл у высоких берегов Кубы. Корабли теперь редко подходили к суше. Переговоры вести было не с кем, и Сеньорадмирал не обременял Диего дипломатическими поручениями. Все дни Диего проводил с Желтоголовым Педро и с доном Луисом. Поход к Великому хану сблизил Диего с главой высокого посольства.
Диего учили, и Диего учился. Он с ненасытным аппетитом пожирал плоды учения. И сладкие, и горькие.
Дон Луис давал ему уроки кастильского языка. Суровых правил обучения дон Луис не знал. Он имел смутное понятие о законах грамматики и не терзал ученика спряжениями и склонениями.
И, ничего не ведая о педагогических приемах Платона, который наставлял своих учеников, гуляя с ними по тенистым аллеям афинского Академа, дон Луис шел по стопам мудрого грека. Учитель и ученик гуляли по палубе и вели занимательные беседы. Волшебный язык бледнолицых покорял Диего. Успехи его удивляли и радовали дона Луиса.
— Оно и понятно, — однажды сказал адмирал, — душа индейца это tabula rasa (чистая доска). Поэтому она так легко впитывает в себя сок учения.
Это была святая истина, но не вся истина. И на чистых досках души есть разводы не менее причудливые, чем на полированном срезе дубового бруска.
Живая tabula rasa порой загадывала учителю необыкновенные загадки и ставила его в тупик.
Бывало, к примеру, так. Дон Луис и Диего бродят по камбесу (участок палубы между ютом и носовой надстройкой).
— Смотри, — говорит дон Луис, — матросы вынесли корзину. Вон она, у грот-мачты.
— Корзину? А что такое корзина?
— Да вот она, видишь? Стоит у мачты. Кажется, называется она на твоем языке хабой.
— Какая же это хаба? Хабу плетут из листьев, и мы в ней держим кассаву. А то, что у мачты, сплетено из тростника, и оно куда больше хабы.
— Пойми, я говорю не о хабе для кассавы, а о хабе вообще.
— Не понимаю. Хаба — это то, в чем хранят кассаву, а если в плетенки из пальмовых листьев отжимают сок юкки, то такая плетенка уже не хаба, а сабукан. И есть еще много-много других плетенок, и у каждой свое имя. Плетенки из кабуйи, из тростника-гуако, из листьев аканы и из листьев каймито. И если плетенка для плодов, у нее одно имя, а если для рыбы, то совсем другое.
— Хорошо, Диего, оставим в покое корзины. Скажи мне, кто мы?
— Я и ты.
— Нет, я тебя спрашиваю не об этом. Кто мы вообще?
— Не понимаю.
— Ну мы вместе?
— Вместе? Рядом? Я — Диего-индеец и ты — дон Луис-бледнолицый.
— Беда мне с тобой! Как же ты не понимаешь? Вместе это не рядом, а как бы это лучше сказать… В совокупности мы все люди. Ведь это слово тебе известно? Ты же называешь свою землю Островом Людей.
— Да, но мой остров — остров таких людей, как я, а не людей бледнолицых. Вы «люди», и мы «люди», но вместе мы уже не «люди».
Совсем другие мысли занимали других четырех пленников. Им был дорог Остров Людей, и, пробыв целую луну на больших каноэ бледнолицых, они истосковались по родине.
Мечтая туда вернуться, они полагали, что эти замыслы можно будет осуществить двумя способами: либо бежать от бледнолицых, если их большие каноэ ближе подойдут к Гуанахани, либо поскорее найти для чужестранцев золото. Тогда великий белоглазый вождь отпустит их на Остров Людей.
А трех пленников — Первого, Второго и Третьего, взятых в бухте Хибара, перевели на «Пинту» — выпросил капитан Мартин Алонсо Пинсон. Третий, тот, который не желал принимать пищу из рук бледнолицых, теперь ел за двоих. Ему пришелся по душе план гуанаханийцев, и он верил, что если найдет бородатому вождю золото, то купит себе свободу…
Шел ноябрь 1492 года. Люди, которые открывали первые земли Нового Света, казались чародеями индейцу Диего.
Но они жили в не слишком светлое время и знали еще очень мало.
Ученые тех времен верили, что на островах Дальней Азии живут люди с песьими головами, что в Эфиопии водятся драконы, они спорили — на острове Цейлоне или у истоков Нила лежит земной рай.
Искали философский камень, способный превращать ртуть в золото, составляли гороскопы, изгоняли бесов из людей, пораженных безумием.
В 1492 году не было подзорных труб и телескопов, карманных часов и барометров.
И тем не менее каждая беседа с доном Луисом была для Диего откровением.
Гуаяра как-то растолковал бывшему Ягуа, что Земля — выводок черепах, плавающих на Большой Соленой Воде. В другой раз он сравнил землю с игуаной, растерзанной на части Мабуйей. А вот что сказал дон Луис Диего:
— Гляди, мы идем к берегу. И сперва видим вершины сосен, а затем ствол над корнями. Если Земля была бы плоской, как эта палуба, деревья не прятали бы от тебя свои ноги. И заметь, везде и повсюду деревья ведут себя так же. Стало быть, Земля круглая, как голова сыра. Ты спрашиваешь, почему не стекают с этого шара моря? Попробуй оторвись от Земли. Она не даст тебе взлететь в воздух, она притянет тебя обратно. Эта же земная сила удерживает и морские волны.
А в другой раз дон Луис растолковал Диего, почему убывает и снова нарастает Луна и по какой причине случаются затмения.
И он привел Диего к большому шару (это был глобус, который Сеньорадмирал хранил как зеницу ока) и показал ему, где находится Кастилия и с какими странами она соседствует.
Попутно Диего узнал поразительные вещи. Оказывается, земли, что лежат на макушке шара, очень холодные. Там так холодно, что вода становится камнем, а дождевые капли твердыми и белыми, как хлопок. Камень называется льдом, твердый дождь — снегом.
В Кастилии летом так же жарко, как на Острове Людей, но зимой там выпадает снег. А ниже Кастилии на глобусе большое желтое пятно. Оно называется Африкой. Там не бывает ни льда, ни снега, но зато живут люди с кожей черной, как ночь. И волосы у них курчавые и жесткие, а губы толстые. А где-то за Африкой, в стране Катае, у людей глаза раскосые, а кожа желтая. Удивительно!
Скверно только, что не все, что говорит дон Луис, удается запомнить. Слова — их много, ужасно много — норовят ускользнуть от тебя, и догнать их никак невозможно. А еще труднее искусство счета. На Острове Людей все очень просто. У тебя есть пальцы на левой и пальцы на правой руке. Пять на одной, пять на другой. Вполне достаточно, чтобы сосчитать то, что тебе нужно.
В одной луне десять и еще десять и еще восемь дней. Посеешь одно зерно маиса, соберешь столько зерен, сколько пальцев у десяти человек. Если улов удачный, может статься, что у тебя окажется столько макрели, сколько пальцев у десяти и еще десяти человек.
Если же тебе взбредет на ум узнать, сколько плодов на той старой гуанабане, что растет у твоего канея, то ты возьмешь кучку камешков и по ним сосчитаешь то, что тебе не нужно. Ибо какой смысл в таком счете? Праздное любопытство несвойственно Людям Острова, и никогда не станут они тратить время на бесполезные дела. Не будут же они, к примеру, считать звезды в небе или песчинки на берегу Бухты Четырех Ветров.
Но у бледнолицых все на счету, и всему они стремятся подвести итог. У каждого из них есть золотые или медные кружочки, и без них им жизнь не в жизнь, и они говорят, что у кого больше этих кружочков, тот богаче и счастливее. И есть у бледнолицых значки, с помощью которых они объясняются между собой без слов. И у них имеются крепко-накрепко сшитые связки бумаги — белой нетканой ткани, и все листы этих связок покрыты черными значками, и эту бумагу они читают, то есть ловят тайный смысл значков. И не только читают, но и пишут или, иными словами, сами покрывают бумагу такими значками. Диего и не пытался в этом разобраться. Дон Луис сказал: «Погоди, всему свое время. Дай срок, научишься читать и писать, не такое уж это хитрое дело».
Ох, вряд ли этому научишься!
