Сын охотника на медведей. Тропа войны. Зверобой (сборник) - Купер Джеймс Фенимор (читать книги без TXT) 📗

Но, не доходя до последней крайности, Райвенук желал еще раз подвергнуть испытанию стойкость своего пленника новой попыткой пойти на мировую. Для этого было только одно средство – заставить вдову Волка отказаться от законного мщения, на которое она имела полное право. Поэтому он велел ей подойти к кружку старшин и позаботиться о собственных интересах. Все индианки в молодости обычно красивы и скромны. Их голос исполнен музыкальной мелодии, и на губах у них беспрестанная улыбка. Но при упорной и тяжелой работе все это, естественно, исчезает гораздо раньше того возраста, которого уже достигла Сумаха. Их голос становится грубым и дряблым, а если вдобавок они раздражены, оглушительный их крик, чудовищно визгливый, способен произвести самое неприятное впечатление на непривычные уши. Впрочем, Сумаха еще не совсем была лишена своей природной привлекательности и еще недавно слыла красавицей, кем считала себя и теперь, не подозревая тех перемен, которые произвели в ней время и труд. Некоторые женщины, по тайному наставлению Райвенука, старались ее уверить, что еще не исчезла для нее надежда образумить молодого пленника и уговорить его на женитьбу. Все это было следствием того, что гуронский вождь желал во что бы то ни стало приобрести для своего племени такого человека, который слыл первым, неподражаемым охотником во всей той местности. К тому же нужно было непременно приискать мужа для сварливой женщины, которая иначе была способна не дать покоя всему племени ирокезов.

Следуя данным ей советам, Сумаха вошла в круг старшин требовать правосудия для себя и пленника, прежде чем гуроны приступят к решительным мерам. Она желала завербовать в мужья молодого охотника с таким же усердием, с каким европейская девушка мечтает выйти за богача. Ее требование, само собою разумеется, было уважено, и Сумаха, захватив с собою двух ребятишек, приблизилась к привязанному пленнику.

– Вот я перед тобою, бледнолицый, – сказала она, – и ты должен знать, зачем я перед тобою. Я нашла тебя, но нигде не могу найти ни Волка, ни Барса. Искала их на озере, в лесу и даже в облаках, и я не знаю, куда они девались.

– Никто не знает этого, Сумаха, – отвечал Зверобой. – Два ирокезских воина, без сомнения, отправились в страну духов. Жена и сестра храбрых воинов должна быть всегда готова к этому.

– За что же ты убил этих храбрых воинов, белый человек? Что они тебе сделали? Это были лучшие охотники и самые неустрашимые молодые воины во всем племени гуронов. Они должны были в глубокой старости повалиться, как вековые деревья, под собственною тяжестью.

– Это уж чересчур, Сумаха, – возразил любивший правду Зверобой. – Ври, да не слишком завирайся. Напрасно назвала ты их молодыми людьми: это так же несправедливо, как и то, что сама ты молодая женщина. Я не потерпел от них никакого зла, это правда, но оба они пали от моей руки за явное покушение на мою жизнь. Я их убил, чтоб не быть убитым самому. Это в порядке вещей, и таков закон природы.

– Твоя правда, белый! У Сумахи один язык, и она не умеет на различные манеры рассказывать одну и ту же историю. Бледнолицый убил краснокожих единственно потому, чтоб не быть убитым самому. Гуроны справедливы и забудут смерть своих братьев. Вожди зажмурят глаза и будут смотреть на это сквозь пальцы. Молодые воины поверят, что Волк и Барс отправились на охоту в отдаленные леса, а Сумаха возьмет под руку своих деток, войдет в вигвам белого человека и скажет ему: «Посмотри, ведь это твои дети и вместе мои. Корми нас, и мы будем жить у тебя и с тобою!»

– Этих условий выполнить нельзя, Сумаха! Сожалею о твоей потере и понимаю всю ее важность, но не могу и не хочу принять твоих условий. Доставлять тебе дичину, пожалуй, я не прочь, если бы мы жили недалеко друг от друга. Но, если говорить откровенно, я не имею никакой охоты сделаться твоим мужем и называть себя отцом твоих детей.

– Посмотри на этого мальчика, жестокий бледнолицый! Кто без отца научит его убивать оленей и скальпировать врагов? Посмотри на эту девочку, кто захочет взять ее из вигвама, где нет хозяина? Есть у меня еще дети в нашей канадской деревне, и Убийца Оленей не пожалуется никогда, что некому есть его дичь.

– Раз навсегда скажу тебе, краснокожая женщина, что все твои убеждения не имеют никакого значения в моих глазах, – отвечал твердо Зверобой, которого ничуть не привлекала нарисованная картина голодных птенцов с устами, открытыми для его дичины. – Ирокезское племя и твои родственники должны принять на себя продовольствие твоих сирот и избавить их от всякой нужды. Нет у меня детей, и я не имею никакой охоты жениться. Удались от меня, Сумаха, и пусть я останусь в руках вождей. Лучше смерть, чем женитьба на тебе!

Нет нужды распространяться о том, какой эффект произвел этот решительный отказ. Если что-либо похожее на нежность таилось в ее груди – а, вероятно, ни одна женщина не бывает совершенно лишена этого чувства, – то все это исчезло после столь откровенного заявления. Ярость, бешенство, уязвленная гордость, целый вулкан злобы взорвались разом, и Сумаха, словно от прикосновения магического жезла, превратилась в бесноватую. Она огласила лесные своды пронзительным визгом, потом подбежала прямо к пленнику и схватила его за волосы, очевидно собираясь вырвать их с корнем. Понадобилось некоторое время, чтобы заставить ее разжать пальцы. К счастью для Зверобоя, ярость Сумахи была слепа: совершенно беспомощный, он находился всецело в ее власти, и если бы женщина лучше владела собой, то последствия могли оказаться роковыми. Ей удалось только вырвать две-три пряди его волос, прежде чем молодые люди успели оттащить ее.

Оскорбление, нанесенное Сумахе, было воспринято как оскорбление целому племени, не столько, впрочем, из уважения к женской чувствительности, сколько из уважения к гуронам. Сама Сумаха считалась такой же неприятной особой, как то растение, у которого она позаимствовала свое имя. Теперь, когда погибли два ее главных защитника – ее муж и брат, – никто уже не старался скрыть своего отвращения к сварливой вдове. Тем не менее племя считало долгом чести наказать бледнолицего, который холодно пренебрег гуронской женщиной и предпочел умереть, но не облегчить для племени обязанность поддерживать вдову и ее детей. Райвенук понял, что молодым индейцам не терпится приступить к пыткам, и, так как старые вожди не обнаружили ни малейшей охоты разрешить дальнейшую отсрочку, он вынужден был подать сигнал для начала адского дела.

Глава XXIX

Известно, что индейцы в подобных случаях находили одно из величайших наслаждений подвергать испытанию терпение и твердость своих жертв. С другой стороны, сами индейцы во время пытки считали долгом чести не обнаружить никакого страха и казаться нечувствительными к физическим страданиям. Они только подстрекали ярость своих палачей резкими ругательствами в надежде ускорить свою смерть. Чувствуя, что его организм не в силах выносить больше смертельных мук, изобретенных дьявольскою утонченностью жестоких врагов, индеец выдумывал для них самые обидные названия и этим выводил из терпения какого-нибудь палача, который прекращал его жизнь одним ударом. Но Зверобой, имевший свои понятия об обязанностях человека, не считал необходимым прибегать к этому средству возбуждать неистовство своих врагов и твердо решился вытерпеть все страдания.

После сигнала несколько смельчаков выступили вперед с томагавками в руках и приготовились употребить в дело это страшное оружие. Требовалось ударить в дерево как можно ближе к голове жертвы, но так, однако, чтобы не коснуться ее. Попытка опасная и смелая, которую позволяли только самым опытным молодцам, доказавшим свое искусство владеть томагавком. Все же иногда случалось, что пленник благодаря промаху погибал, к общей досаде, гораздо раньше определенного срока. На этот раз Райвенук и другие старшины не без причины опасались, что мысль о судьбе Барса, вероятно, подстрекнет кого-нибудь поскорее доконать осужденного пленника, быть может, тем же томагавком, которым сам он совершил убийство. Таким образом, жизнь Зверобоя на первых же порах висела на волоске.