Месть Анахиты - Ильясов Явдат Хасанович (читать книги полностью txt) 📗
Он зашлепал по быстрой воде, по ровному галечному дну. Чудо-речка. До чего же прозрачна. Построить бы хижину возле нее и остаться здесь навсегда.
Выйдя на берег, солдат постоял у чистой воды, не зная, что ему делать.
Меч, который он до сих пор так ни разу и не вынул из ножен против человека, бесполезно и тяжко оттягивал пояс. Фортунат с досадой снял их, меч и пояс, закинул в кусты. В кустах зашуршало и стихло. Он расстегнул ремни на боках, содрал через голову панцирь и отправил туда же. Будьте вы прокляты!
Вздохнул облегченно, сел на сырой глинистый берег, обхватил колени, опустил на них голову. Эх! Как чиста, хороша эта вода. Как хороша жизнь, и что делают с нею…
Что-то прикоснулось к плечу. Вскинул глаза — проводник! Вчерашний. Стоит перед ним и трогает его длинной палкой, чтобы дать знать о себе.
— Всех?
Фортунат молча кивнул.
— Их погубила жадность? — спросил проводник утвердительно.
В голове Фортуната, чуть прояснившейся за ночь, опять тяжело помутилось. Он заскрежетал зубами, как давеча жених, и, рыча, кинулся на сирийца.
Но тот был к этому готов. Проводник ловко отступил в сторону — и Фортунат, ударившись всей тяжестью тела, растянулся на земле. Сириец вмиг очутился у него на спине. В смуглой руке блеснул кривой кинжал.
— Зачем? — сказал проводник с укоризной. — Ты не такой человек. Я мог бы перерезать тебе глотку, но вчера я ел твой хлеб. Сядь, отдохни. Успокойся.
— Прости… — Фортунат, тяжело дыша, вновь сел у воды. Он сразу выдохся. — Сам не понимаю, что на меня нашло. Терпел, молчал всю ночь. И вдруг черный дым ударил в голову…
— Ну, после всего… — Проводник мирно уселся рядом с ним. — Как же ты один уцелел?
— Не знаю, — уныло сказал Фортунат. Он и впрямь диву давался, почему его не убили. — Я… был в стороне.
— Где ночевал?
— На холме. Там красивое здание с колоннами. Перед ним — прямоугольное сооружение. Я спал внизу, на выступе.
— А! У храма Артемиды. Она тебя и спасла. Ты спал под алтарем богини. И, значит, был под ее покровительством.
Фортунат безразлично пожал плечами:
— Я… не видел ее. Не заходил внутрь храма. — И вдруг спохватился и вскинулся: — Видел! Живую. — Он вспомнил о Дике.
— Куда теперь? — спросил проводник участливо.
— Ох! Не знаю…
— Пойдем в лагерь. Ваш проконсул должен мне пять драхм. — Сириец с усмешкой поглядел на речку. — Ты свидетель, что я не получил их у центуриона.
— Ты даже не ранен? — возмутился Красс. — Стыдись! Сын такого отца… — И приказал трибуну Петронию: — Высечь лозой и отправить в обоз! Будет править повозкой…
Фортуната схватили.
Дело происходило в лагере первого легиона, которым командовал Октавий, у его огромного шатра. Здесь находились все сподвижники проконсула.
Солдаты в этот знойный послеполуденный час отдыхали в палатках.
— Нехорошо, — шепнул квестор Кассий. — Как раба. Он — свободнорожденный.
— Кассий! — Раскипятившийся проконсул был страшен в гневе. — Если ты помнишь, я тот самый Красс, который совершил децимацию!
— Помню… — Гай Кассий Лонгин отступил. Как не помнить! Кассий был тогда наместником той части Галлии, что перед Альпами.
Децимация — древний род наказания для провинившихся воинов. Когда легат Муммий потерпел поражение в бою со Спартаком и солдаты его спаслись бегством, побросав оружие, Красс отобрал из них пятьсот самых прытких и, разделив на пятьдесят десятков, приказал убить из каждого десятка по одному человеку, на кого укажет жребий.
Казнь сопряжена с позором и совершается при жутких обрядах у всех на глазах. От слова «децимус» — «десятый» — и происходит название этого вида расправы. До Красса децимацию уже давно не применяли.
Да, от такого начальника ждать пощады не стоит…
Получив дурную весть о гибели солдат, Красс сразу понял: нужен поступок. Их смерть совершенно не тронула Красса с его глухим равнодушием ко всему на свете кроме своих личных забот. Будто ему сказали, что где-то в соседнем городе скончался кто-то неизвестный Крассу.
Сто солдат. Ну и что? У Красса — легионы. Но те сто солдат еще вчера находились в этих легионах. И легионы ждут от него поступка.
Разве децимация не помогла ему укрепить дух войска?
Наказать лозой одного — смехотворно. На Востоке цари вырывают язык тому, кто принес плохую новость…
Он выхватил меч — массивный, с очень широким остроконечным клинком и большой рукоятью. У начальников меч висит на левом боку, — они не носят щитов, и ножны им не мешают, колотясь о щит.
Командиры отпрянули. Мало ли что…
Проконсул, сверкая глазами, крест-накрест рассек горячий воздух, лихорадочно сунул меч обратно в ножны.
Затем, как бы утратив рассудок от скорби и гнева, яростно выхватил у одного из солдат острый пилум, вцепился в проводника-сирийца и потащил его за собой по широкой главной улице палаточного городка.
Вроде бы желая, чтобы тот показал, где эта проклятая Зенодотия.
Он решителен, грозен, как тогда, перед децимацией, на рубежах Пицена…
Солдаты, сонно копаясь у душных палаток, с недоумением глядели, куда это мчится старый проконсул с копьем в руке и зачем он тащит за собой варвара в длинном хитоне.
Рассудок, холодный и злой, был, конечно, при нем. Он догадался, что выбрал для лицедейства неподходящий час. Следовало это сделать к вечеру, выстроив весь легион.
Но тогда бы притупилась «естественность» его поступка…
Он ждал, когда сзади послышится топот бегущих ног и Петроний, Кассий, Октавий, догнав, начнут уговаривать, чтобы проконсул не расходовал благодатных сил своей великой души на какую-то мелочь.
Однако те не спешили за ним. В руке у Красса — копье. Полководец, который в отместку врагам сокрушает своих, не внушает доверия. Пусть остынет.
Красс и доселе их не любил, теперь же возненавидел. За то, что не поддержали его игру. И по этой причине чуть не выломал проводнику тонкую смуглую руку.
Затем отпустил его, картинно выставив подбородок и левую ногу вперед, и отвел правую руку с копьем назад. Как бы целясь прямо в сердце Аполлония.
— Далеко, не достанешь, — усмехнулся проводник, потирая запястье. — Когда ты отдашь мне пять драхм?
Его услыхали солдаты у входа в лагерь. Они засмеялись. И озарило Красса: вот он, поступок!
Проконсул, в той же стойке, повернулся к сирийцу, миг смотрел ему в глаза свирепыми глазами — и ударил изо всех немалых сил в грудь, защищенную лишь тонкой тканью рубахи.
Тонкий острый наконечник, по длине почти равный тяжелому древку, пробил сирийца насквозь. От удара он повалился на спину, перевернулся, хрипя и дергаясь, на бок и скорчился, подогнув колени и схватившись за толстое древко…
Лишь теперь подоспел военный трибун Петроний.
— Я, кажется, убил его? — смущенно сказал проконсул.
Петроний успокоительно погладил его по руке, по плечу. И Красс доверчиво потянулся к нему, благодарный за участие.
— Разве Александр Великий в минуту благородного гнева не сразил строптивца Клита? Самого Клита!.. А это… — Петроний, небрежно отметая, махнул ладонью. — Подумаешь, какой-то варвар.
Красс отшатнулся.
И Петроний, весьма довольный своей находчивостью, как уместно, впопад, вспомнил он исторический случай, хитроумно приравняв Красса к Александру. — удивился, отчего вдруг проконсул вмиг охладел к нему.
Он-то уже надеялся если не на денежную награду, то хоть на милостивую улыбку…
— Эх, угодник! — сокрушенно вздохнул подошедший Эксатр. Ядовитый человек! — Брякнул некстати. Погоди, он тебе покажет. Клит был героем, другом Александра, его молочным братом. Такого убить — не бесчестье. А Красс уложил беднягу проводника, чье имя никто не знает. И которому должен пять драхм.
Гора родила мышь. Поступка не получилось. И Красс, осатанев, приказал легату Октавию:
— Общую тревогу!
Взревели буцины.
«Завести бы вас…» — подумал зло Фортунат, когда его, позорно наказанного, вызвали из обоза — показывать дорогу.
