Тайна римского саркофага - Кузнецов Афанасий Семенович (библиотека электронных книг .txt) 📗
Где Език видел это лицо, такое близкое, родное? Они никогда не встречались, но Език его знает. знает и любит. Высокий выпуклый лоб, четкие брови и единственные в мире, неповторимые глаза – чуть прищуренные, чуть улыбающиеся, видящие что-то недоступное нашему взору…
Утром в грот легкой тенью проскользнула молодая монахиня в большом крылатом чепце, обрамленном твердо-белым зубчатым кружевом. Ей было, наверное, не больше семнадцати. Но лицо ее было желтовато-бледным. Такое бывает обычно у людей, которые редко бывают на свежем воздухе.
Поздоровавшись, монахиня поставила на пол макароны с сыром. Потом подала им по пачке, сигарет.
– Благодарю вас за то, что хорошо приняли меня, – сказала гостья приятным нежным голосом и слегка наморщила бровки. – Я пришла к вам по поручению Николо. Он прислал вам большой привет. – Легкая улыбка сверкнула в ее больших глазах. Но бледные губы с опущенными книзу уголками выражали страдание.
Гостья присела на мраморный камень рядом с горящей свечой. Език, сидя в сторонке, смотрел на нее из-под полуопущенных век. В ее лице, в позе он видел тяжкое утомление, какое бывает после перенесенного горя. Время от времени Език задавал вопросы. Она односложно отвечала на них и редко поднимала веки, как будто густые изогнутые стрелы длинных ресниц были слишком тяжелы.
В левой руке гостья держала «Библию в фотографиях».
– Впервые вижу такую, – сказал Алексей.
– Посмотрите, – монахиня подала ему книгу.
Алексей окинул ее внимательным взглядом.
– Вам плохо с нами? Грустно? – спросил он.
– Мне всегда хорошо с теми, кто борется за свободу моей родины, за которую погиб… – Она задышала сильно и часто, на ресницах повисли слезы. – Я очень любила своего брата…
Алексей, наклони голову, принялся листать книгу. Он увидел фотографии Адама, прикрывающего свою наготу; Евы, срывающей запретное райское яблоко; Каина, убивающего своего брата; Петра с ключами от райских ворот и многие другие. Алексей уже хотел захлопнуть книгу, как вдруг между страницами заметил газету «Унита».
– Библию возвращаем за ненадобностью, – сказал Алексей, – а вот газету, если можно, оставим. За нее вам особое спасибо.
– Каждый делает, что может, – тихо ответила монахиня. Мокрыми от слез глазами она взглянула на своих новых друзей и сказала:
– До свидания. От всей души желаю вам счастья!..
После нее долго еще держался запах церковного ладана.
– Скажите! – воскликнул Алексей. – Такая молодая, а пошла в монашки. Ей бы любить, детей растить, а она старому пастырю руки целует.
– Каждому свое. Одни монашки, сладко потягиваясь перед сном, Декамерона читают, а потом прячут его под простыню рядом с молитвенником. Другие же, вроде этой девушки, любят свой народ и борются за его свободу. Правда, таких еще мало… Все зависит от воспитания.
Читая газету, Вагнер обратил внимание на маленькую заметку: «Черные вороны Ватикана». «На днях Пий XII дал согласие принять группу офицеров из фашистского корпуса Андерса. Была прочитана проповедь, в которой папа призывал польский народ к отказу от «возмездия и отмщения», к сотрудничеству с гитлеровскими бандитами, которые дотла разрушили Варшаву, варварски уничтожили памятники польской культуры, истребили сотни тысяч поляков в концлагерях Освенцима, Тремблинки и Майданека»…
Език со злостью плюнул:
– Кажется, этот папа позволяет себе больше, чем сам господь бог!
Език задумался о чем-то.
– А хочешь, я покажу тебе одну штучку? – вдруг оживился он и придвинулся к Алексею. – Вот, смотри. – Език расстегнул ворот рубашки, первоначальный цвет которой уже невозможно было определить.
Заметив на груди друга черный шнурок, Алексей ожидал увидеть крест или какой-нибудь медальон с портретом. Каково же было его удивление, когда он увидел на шнурке обыкновенную сплющенную гильзу от револьверного патрона.
Език был страшно доволен произведенным впечатлением, улыбнулся:
– Крестика ждал?
Алексей кивнул.
– Чудак! Это только моя бабка двадцать раз в день поминала «матку боску Ченстоховску».
– Амулет? – попытался догадаться Алексей.
– Ладно уж, слушай. – Език поудобнее уселся на плите саркофага. – Этот патрон дал мне незадолго до смерти отец. Сказал: «Вот что, Език, я не верю ни в бога, ни в черта, но эта медяшка для меня – святыня». Закашлялся отец (его страшно били в тюрьме пилсудчики), а потом снял этот патрон и повесил мне на шею…
И вот что рассказал отец Езика Вагнера:
«Было это еще до Октябрьской революции. Я участвовал в покушении на одного чиновника и был захвачен русскими солдатами с оружием в руках. Русский поручик, которого я ранил в перестрелке, приказал прапорщику и одному солдату тут же расстрелять меня. «Отведите его в лесок, говорит, и кончите там». И вот повели меня прапорщик с солдатом в лес. А прапорщик совсем молодой, красивый, лицо умное, сразу видно, что из дворян, вдруг остановился и говорит солдату: «Иди, Кравцов. Я вижу, что тебе не по душе людей убивать. Я сам его расстреляю». Солдат обрадовался. «Спасибо, говорит, ваше благородие». А мы с прапорщиком пошли дальше в лес. Сначала шел он сзади. Потом, вижу идет со мной рядом. Голову опустил, лицо печальное. У большой березы остановились. Ну, думаю, конец мой пришел.
А прапорщик уже вытаскивает пистолет из кобуры. Медленно так… Потом вдруг поднял его вверх и как трахнет в небо! Я-то видел, что он не в меня стреляет, а все равно ноги подкосились. Если бы не березка за спиной, наверно, упал бы. А прапорщик подбежал ко мне и говорит:
– Беги, брат, на все четыре стороны. Я не слуга царю. Он пьет кровь из вашего и нашего народа.
А у меня все еще в ушах звенит от выстрела. Ничего не понимаю, но уже чувствую, что буду жить.
– Спасибо, – говорю.
А он поднял стреляную гильзу, сунул ее мне в руку и подтолкнул:
– Возьми на память и беги! А то солдат увидит. Он человек добрый, да темный. Погубит нас обоих.
Взял я гильзу. Она еще теплая, и сильно от нее порохом горелым пахнет. Пошел я потихоньку, а сам думаю: вдруг он мне в спину выстрелит? Оглянулся, а прапорщик стоит, голову опустил. Мне даже стыдно стало, что подумал плохое об этом человеке…
Эту гильзу берег я пуще всех сокровищ. Крестик снял со шнурка и выбросил, патрон расплющил, проделал в нем дырочку и повесил на шею. Трудно мне приходилось в жизни, очень трудно. Но в такие минуты пощупаешь гильзу на груди и снова начинаешь верить и в людей, и в добро, и в справедливость»…
– Здорово, – растроганно проговорил Алексей, когда Език замолчал. – Ну и как, помогает тебе отцовский патрончик?
– Помогает, честное слово, помогает! – горячо воскликнул поляк. – Пощупаешь его – и сразу вспомнишь об отце, о русских, которые фашистов колошматят. Я верю, что Красная Армия скоро освободит всю Польшу, и мой народ вздохнет свободно…
Език взъерошил свои густые волосы, нервно покрутил усики, сказал тихо:
– Первое, что я сделаю, вернувшись в Польшу, – вступлю в коммунистическую партию.
Гестапо выходит на след
В конце февраля 1944 года Алексею Кубышкину и Езику Вагнеру в целях конспирации пришлось расстаться. Неутомимый Бессонный привел Алексея на новую квартиру. Она находилась в небольшом домике по улице дей Каппилляри, прилегающей к площади Кампо ди Фиори.
Дверь открыл высокий худой итальянец.
Пожимая руку Алексею, он назвал свою фамилию.
– Галафати… Проходите, и предупреждаю: вы находитесь у себя дома. Кстати, Алессио, мы с вами уже знакомы: мне Бессонный многое о вас рассказывал.
– Если уж говорить по правде, – смеясь, ответил Алексей, – то и мне Бессонный тоже немало о вас рассказывал…
Анджело Галафати сразу располагал к себе. Это был смуглый худощавый человек с тонкими, правильными чертами лица. Взгляд его был зорким, острым, но вместе с тем открытым, прямодушным. Вообще все лицо его светилось той откровенной и спокойной простотой, какая бывает у людей с ясным и определенным взглядом на жизнь. На вид ему было лет пятьдесят, но могло быть и меньше: живя в Италии, Алексей убедился, что здесь люди труда стареют раньше своих лет. И порой очень трудно определить: годы ли состарили этого человека или невзгоды и лишения.
