За землю отчую. - Галинский Юрий Сергеевич (читать книги без регистрации полные TXT) 📗
осебе, а это не входило в намерения вожака лесной ватаги. И он заговорил о другом. Посетовал на то, что среди них завелся предатель, и стал допытываться у Федора, не приходилось ли ему встречать кого-нибудь из ватажников її коломенском остроге. Тот лишь пожал плечами — атаман уже спрашивал его про это однажды. Значит, не приходилось? Жалко. Ходит он, сучий сын, тут меж нами. Который раз уже попадает ватага в засаду, сколько молодцов потеряли! Своими руками задушил бы окаянного иуду!.. Федор ничего не мог ему ответить: мало ли кто заявлялся и острог к воеводе, ко всем не приглядишься, да и ни к чему оно ему.,..
Окружив монахов и трудников, ватажники согнали их посредине двора. Атаман подошел к толпе, сказал с укоризной:
Дело есть к вам, братия, а вы убегаете. Видать, крепко напугала вас орда, ан мы не вороги вам...— И, подмигнув испуганным, жавшимся друг к другу людям, добавил: — Только, по-перво, хочу я ту песню послушать, что странник пел.
Прислонясь спиной к паперти каменной монастырской церкви, на земле сидел седой слепец с гуслями на коленях. Рядом стоял мальчонка лет двенадцати — поводырь; бес- страшно, с недетской ненавистью смотрел он большими серыми глазами на разбойника.
Сыграй нам, старче, молодцам лесным,— смягчив голос, попросил Гордей.— И ты не бойся, чадо, не обидим,— погладил по головке отрока, но тот резко отстранился от него.
Не инак, малец, испужался? — участливо спросил Митрошка. И, не дождавшись ответа, затараторил: — Хуже, как боишься: лиха не минешь, а только надрожишься. Вона как!
Слепец торопливо настроил гусли и запел о вражеском нашествии. Затем речитативом исполнил старинный, времен Батыя, сказ о Евпатии Неистовом, былину об Илье Муромце, злом царе Калине и славном князе киевском Владимире. Голос гусляра дрожал от старости, но густой бас его не потерял звучания, да и пел он с сердцем. Забыв про голод и усталость, ватажники, будто завороженные, не сводили глаз со слепца. После каждой песни атаман поворачивался к Клепе, стоящему позади него, и запускал руку в сумку-калиту, что висела на поясе у рыжего лесовика. Достав оттуда денгу,, Гордей бросал ее в лежащий на земле потертый, залатанный колпак старого гусляра.
Услыхав слова былины об Илье Муромце, Федор взволновался, насторожился. Вспомнил Киев, златоглавый Софийский собор. Оттуда не так уж далеко и до Сквиры, до его родных мест. «И поют у нас так же, — подумалось ему с грустью.— С того часа, как отъехали со Сквиры, ни разу песни не слыхал...» На душе у Федора стало тоскливо, еще больше заскучал по Гальке, по родным...
Сначала никто даже не заметил, как через пролом в стене, обращенной к Наре и расположенному за ней Владычному монастырю, во двор пробралось несколько человек. Некоторое время они стояли в отдалении, наблюдая за происходящим. Но вот один из монахов увидел их. Возбужденно тыча пальцем в сторону пришельцев, зашептал что-то соседям. Толпа забеспокоилась, взволнованно загудела. Незнакомцы не собирались таиться, уверенно зашагали в глубь двора.
Гусляр продолжал петь, но его уже не слушали, взоры всех обратились к приближавшимся людям, одетым в богатые боярские одежды.
ГЛАВА 14
На ночлег остановились на лесной прогалине, развели костер. В большом котле, который нашли в разоренном ордынцами селе, сварили похлебку из пшена и кабаньего мяса. Потом зажарили на огне глухарей, подстреленных по дороге. Кто-то из молодых порубежников взялся было свежевать убитого им зайца, но на него напустились воины постарше, заставили бросить — есть зайцев, голубей и раков считалось грехом. Больше всех неистовствовал пожилой Микула, бранился, даже обозвал провинившегося по- рубежника чертом. И тут же перекрестился — опасался призывать в ночи нечистую силу.
Поужинав, стали укладываться вокруг костра. Василько отобрал четырех порубежников и велел им, сменяя друг друга, дозорить до утра.
К нему подошел Микула — бывалый, в годах порубежник с большим шрамом на лице.
Тутошний я, из деревни, что неподалеку от Тарусы. Хоть давненько отсюда, но когда-то отроком все тропки в сем лесу исходил. Тут, должно, близко к дороге, что .ведет на Тарусу. Факелок возьму, поразведаю. Вот и они тож увязались,— кивнул он на Никитку и его дружка Алешку, которые держались поодаль.— Ребяты — удальцы в ратном деле, пущай идут со мной.
Василько поначалу не соглашался:
Нечего идти на ночь глядя, утром при свете разберемся!
Но Микула заупрямился.
При свете могу и не признать. Сидел сейчас у костра, и вроде бы уже был тут когда-то в ночь...— таинственным голосом произнес он.— Тут недалече тарусская дорога. Вона там!
Ну, идите, да только чтоб недолго,— сдался наконец Василько.— Ежели сразу не сыщете, немедля возвращайтесь.
Раздвигая ветки орешника, Микула медленно шел по лесу, в руке он держал факел, освещая себе дорогу. Следом шагали Никитка и Алешка. Сопя и вполголоса бурча что-то себе под нос, пожилой воин то продирался напрямик через кустарник, то останавливался и наклонялся до земли. Временами он петлял, уходил куда-то в сторону либо возвращался к лагерю, чтобы начать все снова. Вскоре Никитке и Алешке это надоело, они остановились.
Зацепился за пень, простоял целый день! — не удержался, бросил насмешливо Никитка.
Алешка громко рассмеялся.
Но Микула, не обращая на них внимания, продолжал поиски. Когда парни снова выкрикнули что-то обидное, разозлился:
Шли бы вы, дурни, отсюдова, все одно нет от вас .прока!
Никитка вскипел, повернул назад, но тут же одумался и, держась в отдалении, пошел следом за старшим. Тот, кряхтя, наклонился и вдруг радостно пробормотал:
Стежка! Есть стежка!..
Высоко подняв факел, Микула торопливо шел по тропе. Оглянулся было — хотел позвать парней, но передумал и, спотыкаясь о поваленные буреломом деревья и стелющиеся у самой земли ветви кустарника, засеменил дальше.
Страшная боль, навалившись откуда-то со спины, насквозь пронзила порубежника; в туманящемся сознании мелькнуло: «Убили до смерти!..»
Даже не вскрикнув* он уронил факел, грохнулся оземь. Над ним склонились двое.
Багатур ты, Абдулла,— гяур и рта не раскрыл!
Абдулла ратное дело крепко знает, ох и крепко! — хвастливо произнес рослый ордынец, вытирая кровь на кинжале о рубаху убитого.
Да, Абдулла, ты истинный багатур. Скажи только: откуда тут урусутский нукер взялся? Возле шуракальского стана... Не знаешь? Я тоже не знаю. А вдруг это разведчик?..— с беспокойством спрашивал напарника щуплый нукер, тревожно .оглядываясь по сторонам. Оба ордынца были из отряда тысячника Тагая, который расположился на ночлег в лесу неподалеку от дороги, ведущей в Тарусу.
Ты всегда много болтаешь, Ибрагим. Откуда мне знать про все это? Пошли скорее!
— А может, вернемся? Упредим сотника, что в лесу урусуты.
Не знал я, что ты трусливый шакал! — со злостью выкрикнул Абдулла.— Если Абдулла пошел, он без добычи не вернется. Сам же ты, Ибрагим, подбил меня идти в урусутский аул. Говорил: «Коней возьмем, полонянку захватим». Говорил?..
Говорил. Только еще тогда подумал: шум будет, упаси аллах, Тагай или кто-нибудь из сотников-жузбасы услышат. У гяуров собак много, бабы визжать начнут... А тут
ВДРУГ урусутский нукер!.. Лучше вернемся, Абдулла, обратно.
Молодые порубежники, что шли за Микулой следом, разом остановились — свет от факела, который тот держал в руке, неожиданно исчез.
Что такое? — встревожился Никитка.— Почему не стало огня?
Может, не видно за кустами? — предположил Алешка.
Такое скажешь. В сей тьме все одно бы хоть что-то узрели, а тут словно сгинул куда.
Может, погас?
Может, может...— передразнил его Никитка и вдруг насторожился, прошептал взволнованно: — Гаси факел! Да быстро!..— Выхватив у Алешки факел, он бросил его па землю, затоптал. С миг прислушивался к доносящимся из темноты чужим голосам, потом резким движением отцепил от пояса шестопер ,тихо молвил: — Иди за мной, достань нож!..
