Парламент Её Величества - Шалашов Евгений Васильевич (читать полностью книгу без регистрации .TXT) 📗

«Ладно, – скрипнул зубами дипломат. – Посмотрим, как ты себя после оглашения Кондиций поведешь! Сейчас-от, ладно, про Кондиции-то никто не знает. А вот потом, после оглашения… попрыгаешь ты у нас, Анька-царица!»

Первоначально Кондиции зачитывать не хотели. Долгоруковы и Голицыны мыслили, что не надобно изумлять народ раньше времени. Подписаны они – и слава богу! Теперь же, после объявления императрицы шефом преображенцев было решено их зачесть прилюдно [25].

Первыми – и наособицу – присягали члены Верховного тайного совета. Вице-канцлер Андрей Иванович Остерман, сияя масленой улыбкой (ну ровно блин на Масленице!), читал трепетно и страстно, аки молитву, а старый граф Головкин смотрел в кулак, откуда торчал край бумажки. Верно, не понадеялся Гаврила Иваныч на память и записал текст.

Самый молодой из «верховников», Иван Долгоруков, слова забыл. Батюшка его, Алексей Григорьевич, едва не отвесил затрещину непутевому сыну, но сдержался, густо покраснев от стыда. Спасибо старику канцлеру, отдавшему Ваньке свою бумажку…

Иван Алексеевич Долгоруков, даже по бумажке читая, умудрился-таки переврать слова. Еще бы – читал князюшка до сих пор по слогам.

После Ваньки-генерала присягали чины от четвертого класса по Табели.

Князья из старинных семейств и новодельные графы, генералы и сенаторы толкали друг друга, норовя произнести слова раньше остальных. Верно, думалось им попасть под милостивый взгляд новой императрицы. Авось заметит да чем-нибудь пожалует. Но супротив Долгоруковых и Голицыных никто пойти не посмел. Даже Трубецкие и Куракины скромно отирались сзади, в ожидании.

И православный крест целовали истово даже лютеране, навроде вице-канцлера Остермана…

Анна Иоанновна, каменея ликом от усталости, все слушала и слушала. Лучшие фамилии клялись Святою Троицей и святым Евангелием отдать живот свой во имя государыни и государства. Слово «государство», поставленное рядом с «государыней» (выдумка «верховников»!), резало слух. Ну не было еще такого на Руси и на Московии, чтобы подданные отделяли государя от государства. Не прозвучало в молитвах и присягах заветное – «самодержица всея Руси».

Прозвучало последнее «клянусь», ударившее раскатистым эхом по древним образам, и в установившейся тишине все ожидали благословения архиереев. Василий Лукич ударил тростью об пол, а когда изумленный владыка Феофан обернулся к нему, властно взмахнул рукой – мол, молчать всем! В гробовой тишине, установившейся в соборе, князь Долгоруков начал читать:

– «По воле всемогущего Бога и по общему желанию российского народа, мы по преставлении государя Петра Второго, императора и самодержца всероссийского, нашего любезнейшего государя племянника, императорский всероссийский престол восприяли и, следуя Божественному закону, правительство свое таким образом вести намерена и желаю, дабы оное в начале к прославлению Божеского имени и к благополучию всего нашего государства и всех верных наших подданных служить могло. – Того ради чрез сие наикрепчайше обещаемся, что и наиглавнейшее мое попечение и старание будет не только о содержании, но и крайнем и всевозможном распространении православные нашея веры греческого исповедания, такожде, по приятии короны российской, в супружество во всю мою жизнь не вступать и наследника ни при себе, ни по себе никого не определять. Еще обещаемся, что понеже целость и благополучие всякого государства от благих советов состоит; того ради мы ныне уже учрежденный Верховный тайный совет в восьми персонах всегда содержать и без оного Верховного тайного совета согласия; первое – ни с кем войны не всчинять; второе – миру не заключать; третье – верных наших подданных никакими новыми податями не отягощать; четвертое – в знатные чины, как в статские, так и в военные, сухопутные и морские, выше полковничья ранга не жаловать, ниже к знатным делам никого не определять, и гвардии и прочим полкам быть под ведением Верховного тайного совета…»

На пятом пункте, где было: «У шляхетства живота, и имения, и чести без суда не отымать», Василий Лукич закашлялся, сбившись с высокопарно-торжественного тона, и дальше читал уже хрипло, словно старая ворона:

– Вотчины и деревни не жаловать; в придворные чины, как русских, так и иноземцев, без совету Верховного тайного совета не производить; государственные доходы в расход не употреблять – и всех верных своих подданных в неотменной своей милости содержать.

Зато последнюю фразу: «А буде чего по сему обещанию не исполню и не додержу, то лишена буду короны российской!» князь Долгорукий произнес на новом подъеме.

Подняв документ повыше, Василий Лукич помахал бумагой над головой, показывая присутствующим подпись императрицы, подержал ее так и, бережно свернув, убрал во внутренний карман.

– Мы, государыня наша, со всем своим радением поможем тебе управлять империей! – лучезарно улыбнулся Алексей Долгоруков, торжествуя победу, а остальные «верховники», за исключением разве что Головкина и Михаила Голицына, заулыбались еще шире, нежели гофмейстер.

Царица, склонив голову в знак признательности, напряглась в ожидании, чтобы хоть кто-то из этой толпы разодетых и раззолоченных вельмож сказал хотя бы одно слово против или челобитную передал… Вроде обещано было… Но справа от царицы стоял Алексей Долгоруков, а слева его сын – князь Иван, зорко следившие, чтобы никто не передал государыне хотя бы записочки.

Когда царица уже смирилась с мыслью, что она будет царствовать, а не править, среди толпы вельмож раздался шум и чей-то властный голос произнес:

– Челом бьем, государыня!

К царице шагнул князь Черкасский. Алексей Григорьевич и Иван Алексеевич Долгоруковы тотчас же выдвинулись вперед, закрывая собой императрицу, будто бы от врага, а к ним тотчас же приблизились другие члены клана Долгоруковых. Неподалеку встали и братья Голицыны.

– С челобитными опосля придешь, князь! – ухмыльнулся Алексей Долгоруков. – Занята государыня.

Иван Алексеевич презрительно добавил:

– Сирым да убогим нынче не подаем! Жди, князь, когда царица Анна из храма выйдет.

Иван Долгоруков не сразу понял, что сморозил глупость. От его фразы, если и были допрежь у Долгоруковых сторонники, то их сразу и поубавилось.

– А вот про то, Иван Алексеевич, не тебе решать! – веско изрек генерал Юсупов, вставая к плечу Черкасского.

К Юсупову молча присоединились князья Барятинский, князь Иван Трубецкой и генерал Чернышов. Кто-то там еще из княжеских родов – природных и приезжих. Узрела среди них и родственников – дядюшку Василия Федоровича, преображенского подполковника Семена Андреевича, генерала Ивана Мамонова-Дмитриева – мужа сестрицы Пелагеи. А следом – целая толпа нетитулованного дворянства. Однако ж это были не последние люди – армейские генералы и гвардейские офицеры, придворные и статские чины, не ниже статского советника.

Анна оживилась. Усталости словно бы и не бывало.

– Господа, челобитчику-то дайте пройти! – нарочито вежливо сказала императрица. – Что вы дорогу-то застилаете? А ну-ка, князья, раздвиньтесь!

Не дожидаясь, пока Долгоруковы отойдут в сторону, Анна Иоанновна решительно раздвинула их по сторонам и сама вышла к дворянству.

– Где челобитная-то ваша?

– Вот она, государыня! – вышел из толпы дворянства невысокий человек в светском платье. – Василий Никитин, сын Татищев, – представился он. Разворачивая бумагу, спросил: – Дозволите прочесть прилюдно? Подписана сия челобитная дворянством твоим, числом в сто восемьдесят семь человек.

– Дозволяю, – милостиво кивнула царица, ломая голову – а кто же он таков, Татищев-то? Фамилия знатная. Аладьины, Бычковы, Овцыны, Татищевы – хотя и не князья, а от рода Рюрика. А сам-то кто Василь Никитич? Верно, не меньше, чем действительный статский советник, а иначе бы его сегодня в храм бы не допустили…

– Государыня наша, просим мы, от имени многого шляхетства нашего, Верховный тайный совет распустить и принять на себя титул самодержавицы всероссийской.