Потерявшая имя - Малышева Анна Витальевна (серии книг читать бесплатно .TXT) 📗
Как раз в эти дни, когда старик Котошихин силился помочь несчастной сироте, неожиданно приехал на побывку его сын, Аполлон Степанович.
— Как ты вовремя, Аполлоша! — запричитал еще с порога несчастный старик. — У нас ведь беда!
Сын первым делом подумал, что сгорела лавка, но оказалось, что отец убивается по какой-то графине. «Не тронулся ли на старости лет?» — испугался Аполлон Степанович. Усадив сына за стол, Котошихин поведал историю девушки, а также рассказал о визите городничихи и о бале, о котором судачил весь город. Степан Петрович то срывался от возмущения на крик и грозил кулаком недосягаемым врагам, то заливался горькими слезами, оплакивая близкую кончину Елены.
— Будет вам ее хоронить раньше времени! — осадил старика Аполлон. — Ложитесь-ка лучше спать, я что-нибудь придумаю.
Всю ночь, втайне от отца, взяв в помощницы Акулину, он колдовал на кухне, словно ведьмак накануне Ивана Купалы. Дым стоял коромыслом, и весь дом пропах травами. На утро молодой унтер-офицер на цыпочках пробрался в комнату графини. Елена еще спала. Бледность ее лица и черные круги под глазами заставили Аполлона сочувственно вздохнуть, отчего девушка сразу проснулась.
— Кто вы и зачем здесь? — произнесла она тихим голосом.
— Я пришел вас спасти, — ответил он спокойно, без всякого пафоса. Раздвинул шторы и распахнул окно.
Свежий морозный воздух ворвался в душную, ни разу не проветренную комнату. Аполлон Степанович взял в охапку лекарства, прописанные доктором, и выкинул их в окно.
— Что вы делаете? — равнодушно поинтересовалась Елена.
— Вы еще хотите увидеть вашего жениха? — спросил Аполлон. — Тогда во всем повинуйтесь мне.
Он крикнул Акулину, и девка внесла питье, над которым они вместе колдовали всю ночь. Это был чудодейственный напиток, не раз спасавший молодого офицера в походах от лихорадки, старинное солдатское зелье, рецепт которого открыл ему денщик. Аполлон Степанович поднес чашку с питьем к самому рту графини, и та брезгливо поморщилась — снадобье было рассчитано, пожалуй, только на солдатский луженый желудок и привыкший ко всему нос…
— Извольте выпить, — приказал он, — а затем позавтракать. Если за неделю поправитесь, будут вам и лошади, и кучер.
Сказав это, он вышел из комнаты, а Елена, превозмогая подступившую к горлу тошноту, сделала первый глоток.
В тот же день Аполлон Котошихин нанес визит своей сестре Афродите. В отличие от слабого сердцем, любящего отца он не щадил сестрицу и сразу нанес удар в самое уязвимое ее место.
— Дашь лошадей, стерва, и точка! — сорвался он на крик, едва Афродита Степановна завела песню о самозванке, задурившей голову отцу и брату. — А не дашь, батюшка проклянет тебя в соборе, в храмовый праздник, при всем честном народе и архиерее, как непочтительную дочь!
Ничего, кажется, не боялась Афродита Степановна — ни слез, ни угроз, ни шепота за спиной, а ведь о ней шептались, да еще как, когда ее старый немилый муж скончался вскоре после свадьбы… Одного опасалась набожная вдовица — вечного и неснимаемого отцовского проклятия. Чего тогда будут стоить все ее пожертвования на благо церкви, изнурительные посты и молитвенные стояния перед образами! Не будет ей прощения ни на том, ни на этом свете! И если этого света она особо не опасалась, то того, неведомого, боялась до дрожи, как боятся все люди, принявшие в вере лишь ее внешнюю, формальную сторону. Кровь прилила к безобразному лицу Афродиты, изрытому оспой, сухие паучьи руки задрожали от гнева и страха. Поджав губы, испепеляя взглядом брата, она выдавила:
— Будь по-вашему…
В последних числах февраля Елена Мещерская отбыла из Коломны. Горячо расцеловав Степана Петровича и Акульку, она по русскому обычаю поклонилась им в пояс и сказала:
— Родные мои, совсем я без вас пропала бы! Не поминайте лихом…
— Да как же вы едете одна-одинешенька?! — запричитала Акулька.
— За меня не беспокойся, — Елена прижала к груди девку, погладила ее по голове и, вспомнив, добавила: — А платья городничихи перешей на себя или продай, а деньги раздай нищим!
Котошихин утер единственной рукой слезы и, сдерживая рыдания, произнес:
— Не забывай нас, голубушка, а мы тут за тебя помолимся.
Уже в санях он закутал Елену в свой старый овчинный тулуп, а Акулина повязала ей крестьянский серый пуховый платок и надела на ножки графини огромные валяные сапоги. «Тёпленько будет ехать русалочке нашей», — приговаривал старик. Кухарка вынесла из дому узелки со снедью и заботливо устроила их в санях. Аполлон Степанович, стоявший в сторонке и не принимавший участия в церемонии, крикнул, когда сани уже тронулись:
— Кланяйтесь вашему жениху, Елена Денисовна! Если приведет Господь, мы с ним встретимся!
Кучер стегнул лошадок, и сани, запряженные Афродитиной сытой четверней, понеслись по тихой коломенской улице. Елена махала рукой, пока низенький мещанский домишко не скрылся за поворотом. «Уплыла русалочка, уплыла милая», — повторял, стоя в воротах, старик Котошихин, и по щекам его лились слезы, будто и в самом деле в его сети попала сладкоголосая речная чудо-дева, и сейчас он выпускал ее на волю, в тот сказочный мир, откуда она явилась и куда доступ простым смертным был запрещен.
Почти полгода прожила Елена в чужом городе, с чужими людьми и ни разу за это время она не задумывалась о своем наследстве, об имениях отца и матери, плодородных землях, тысячах крестьян. Она беспокоилась об этом так мало, потому что знала — по достижении совершеннолетия все будет принадлежать ей, а пока надежды юной графини были связаны с Евгением, ее будущим мужем и опекуном. Ей как можно скорее надо было попасть в Москву, чтобы подать о себе весточку или, на худой конец, оставить какой-нибудь знак в мертвом, выгоревшем городе. Елена представляла себе Москву безмолвным обугленным трупом, однако, въехав в Первопрестольную, приятно удивилась. Она обнаружила, что на месте древней столицы быстро поднимается новый, совсем незнакомый ей город. У закопченных стен церквей возвышались леса, заново золотились купола, красились фасады. Несмотря на суровую зиму, многие горожане уже успели отстроиться. После великого пожара даже самый завалящий купчишка хотел иметь каменный дом вместо деревянного. Облик Москвы менялся на глазах. Традиционный русский терем везде уступал место европейскому ампиру, антично строгому и холодному, вошедшему в моду под крики санкюлотов о свободе, равенстве и братстве и расцветшему при узурпаторе. Так исподволь, под личиной моды, враг снова захватывал Москву. Но Елена совсем об этом не думала, а радовалась, что город заселяется вновь, у людей будут новые, каменные жилища, и вокруг так светло и празднично. Масленица в Москве! Сытые дети носятся с горок на расписных салазках, толстые бабы, выстроившись на рыночной площади в ряд, наперебой предлагают отведать горячих блинков, пьяный мужик, завязнув в сугробе, орет на всю улицу непристойную песню, и никто его за это по случаю праздника не ругает. «Неужели это правда?» — не верила Елена собственным глазам. Той проклятой ночью, когда пламя пожара подбиралось к стенам Кремля, ей казалось, что город погиб безвозвратно. Теперь же он восставал из пепла, как феникс, и сквозь новый европейский грим, наложенный по последнему слову моды, глядело прежнее, неистребимое московское лицо — жадное до жизни, румяное, смышленое и смешливое… Сердце девушки наполнилось радостной надеждой. Если шуваловский особняк и сгорел, думала она, то наверняка отстраивается заново, ведь графиня Прасковья Игнатьевна — женщина состоятельная и хваткая. Не может быть, чтобы она прозябала в деревне, когда вокруг развернулось такое строительство!
Елена приказала кучеру ехать к Яузским воротам. Когда они миновали ряды Китай-города, словно по щучьему велению воздвигнутые вновь и набитые самым разнообразным товаром, словно и не было пожара и мародеров, ошеломленная этими чудесами Елена вдруг подумала: «Что, если матушка жива и сейчас отстраивает наш дом?» И вот из-за поворота показались родные стены…
