Девятный Спас - Брусникин Анатолий (лучшие книги без регистрации txt) 📗

Палач Фимка, нелюбопытственный к иноземным затеям, сидел на корточках над подследственным, протирая ему лицо мокрой тряпицей. Веревка с потолка свисала уже новая.

Железный эфес обрушился на багровый затылок труженика дыбы с отрадно сочным звуком: хряп! Фимка, не обернувшись, повалился на Дмитрия Никитина, который от этакого бремени засипел и, наконец, очнулся.

Увидел над собой давешнего цесарца, озабоченно хмурившего щипаные бровки. И сказал чужеземец на чистом русском:

– Митьша, черт бородатый! Кабы стручок приказный твоего имени не назвал, нипочем бы я тебя не узнал!

А вот Митя его сразу признал, хоть лет прошло немало. Не очень-то востроносый изменился. И веснушки никуда не делись, разве что посветлей стали. Удивился Никитин, не без этого, но не так чтоб через меру, ибо покойнику сильно удивляться не положено. Не ведаем ведь мы, бренные человеки, что там обретается, за смертным пределом. Может, старые друзья-покойники.

– Лешка-блошка, – ты? – улыбнулся Митьша. – И ты, значит, помер? А Илейка где?

– Молчи, «заговору потатчик», после поболтаем. – Алешка взвалил бессильное тело на плечи и крякнул. – Ишь, мяса? отъел, не подымешь.

Через крыльцо в другой раз не поперся, зря на рожон не полез. Потому что присмотрел в углу малую дверцу, черный выход.

Глава 2

НОЧНЫЕ РАЗГОВОРЫ

Хорошо, вокруг недостроенного приказного городка еще не успели тын поставить. Сумерки тоже помогли. Если не они, вряд ли б «цесарец» сумел подогнать запряженную тележку к самым избам. А не подогнал бы, неизвестно, как доволок бы свою нелегкую ношу. Был он хоть и гибок, строен, но силы не великой.

– Уф, – выдохнул, наконец, Алеша, сажая старого друга на край повозки. – Не приметили, помог Господь.

Он перекрестился – не по-русски, а слева направо. Спохватился, сложил персты щепотью и поправился, как должно.

– Отвык… Ты ложись, я тебя сверху закидаю. Не ровен час поскачет кто мимо в синем кафтане, а по тебе видно, что ты за птица.

В тележке валялись наскоро кинутые вещи, что под руку попались: одеяло, тощая перина, длинный камзол, плащ. Под всю эту рухлядишку Леша друга и закопал. Уложил на живот, ибо на спине страдальцу было невозможно. Когда одеяло, очень осторожно опущенное, коснулось истерзанной кожи, Митя замычал от боли. Выломанные из суставов руки торчали в стороны двумя бесполезными хворостинами.

От каждого толчка, каждого движения Никитина будто снова на дыбу вздергивало, так что говорил он отрывисто, сквозь зубы.

Опять спросил, как уже спрашивал, когда Алеша его на себе волок. Но тогда «господин ди-Гарда» не ответил, не до того было.

– …Погубил ты… себя… Хватятся они… И конец тебе… Пропадешь… Ссади… Поймают, скажу… сам уполз…

– Пустое. Где им догадаться? – беспечно ответил Алексей, соскакивая с облучка, чтобы провести лошадь за уздечку вокруг колдобины. – Никто меня не видал. С какой стати венскому фрязину государева злодея с пытки красть? Палач меня не видал. Не, не подумают. Другое плохо… – Он сострадающе поморщился на Митин сдавленный стон – одно колесо все-таки попало в рытвину. – Полечить бы тебя. Отлежаться надо. Но времени на то нет. Мне завтра утром, что хошь, но надо на службе быть, – с этим в полку строго. Терпи, Митьша. Всю ночь ехать будем. В Аникеево к отцу доставлю, обратно верхий, скачью помчу. У себя в вотчине тебе долго тоже оставаться нельзя, но это уж потом голову ломать будем. Доехать бы.

Он оглянулся. Преображенское скрылось за поворотом дороги, а главное – завечерело совсем, в холодном небе просеялись бледные звезды, луны же не было. Чего бы лучше для тайного, беглого дела?

– Пожалуй, остановимся, – рассудил Алеша еще малое время спустя. – Ну, раб Божий, кричи теперь, можно. Никто не услышит.

Он осторожно снял с друга набросанное тряпье. Вынул из кармана флягу.

– Пей. Ром это.

Дмитрий отхлебнул – подавился. Никогда такого злого вина еще не пивал.

– Хлебай, хлебай. Оно от боли полезно. Сейчас завоешь.

Влив в калеку пол-фляги, остатком Лешка израненную спину окропил.

– У-у-у-у!!! – зашелся страдалец.

– Погоди, это цветочки…

Сняв с пояса длинный шарф, мучитель бестрепетно приподнял стонущего товарища и крепко-накрепко примотал ему руки к бокам.

– А-а-а-а-а!!!

– Все, все. Ну вот, теперь легче будет. Дорога долгая, тряская.

Поехали дальше. Дмитрию теперь в самом деле много лучше стало. Только неудобно было голову выворачивать, на Лешку смотреть.

Человек – удивительное создание, – так устроен, что первейшее из чувств, какое в нем просыпается, едва отступят боль и страх, – есть любопытство.

– Блошка, ты откуда взялся? – слабым голосом спросил Никитин. – Иль ты мне снишься? Сколько лет не видались? Я ведь, как первый раз отпустили, приходил в академию-то. Сказали, сбежал ты. Не чаял, что свидимся. Ну, рассказывай, рассказывай!

Милое дело – ночная дорога. Да со старым другом, да под звездами, да под хороший разговор. А уж если сказка небывалая и рассказчик складный, обо всем на свете позабудешь, даже о суставной ломоте и всеспинном жжении.

…И взяли они меня, значит, с собой, – неторопливо сказывал Лешка, посасывая трубочку. Иногда из нее выскакивала искорка, будто падала звездочка с неба. – Гамба сначала хотел за шкирку выкинуть, но Франческа упросила. Она была девка добрая, веселая. Беспутная только и на подарки жадная. После, когда мы в Праге без гроша сидели, ушла от нас к одному тамошнему дюку. Помню, вечером плакали они оба, Гамба с Франческой, прощались. Меня она тоже поцеловала, назвала «ми повре бамбино», сиречь «болезный мой дитятко», и сгинула навсегда. А мы с контием покатили дальше, уже при деньгах. Потом еще не раз и не два случалось. Как на мель сядем, контий свою метрессу другому продает. Такой славной, как Франческа, больше не попадалось, – вздохнул рассказчик, – но девки все были зело апетизантные, красивые. В амурном авантюре Гамба был, можно сказать, наипервейший селадон на всю Европу.

Здесь Дмитрий увлекательное повествование прервал, спросил про непонятные слова. Выслушав объяснение, заметил:

– Ну так и говорил бы: «полюбовница», а то «метресса» какая-то. «Апетизантная»! Скажи: «дебелая». Не «амурный авантюр» – «плотская утеха». Не «селадон», а «ходок». Чего чужие слова красть, если у нас свои такие же есть?

На это был ответ:

– Ох, Митьша, а ты все такой же. Едва отмяк, уже учишь, что правильно, что неправильно. Будешь сказ слушать иль нет?

– Буду. Рта боле не раскрою! – пообещал Никитин. – Ты только говори понятно.

– …Так я и не узнал, как контия моего на самом деле звали. Надоест ему имя, или какая свара с полици?я (это приказные ярыжки, по-нашему), и брал мой патрон, то есть хозяин, – поправился Алеша, – другое имя. Однако непременно, чтоб конт, или граф, или на худой конец барон. Без титла в Европе больших гешефтов… то есть делов, не свершишь. Про патрона я доподлинно знаю, что родом он из итальянского Наполи. Очень тосковал по отчему городу, а только вернуться не мог. Натворил там каких-то афэров. Острого ума был человек. Великой предприимчивости и отваги. А как на шпагах бился! У них там приличному человеку без этого нельзя, особенно ежели ты шевалье-авантюрье. Картель на дуэль получишь, – снова стал сыпать непонятными словами рассказчик, – и пропадешь, как перепелка на вертеле. Это я у хозяина рапирному бою обучился, верный кусок хлеба имею. Ах, какие он прожекты задумывал! Но сколь ни ловил пресчастливую Фортуну (это вроде жар-птицы), одни перья ему доставались. Очень уж женками увлекался, прямо беда. Зачнет дело серьезное, важное, тыщ на десять золотом, а потом какая-нибудь дева пред ним жупкой махнет, и пропало все.