Остров мужества - Радзиевская Софья Борисовна (бесплатные полные книги TXT) 📗
— Стёпа, да Стёпа же, дай дыхнуть!
А две половинки льдины сомкнулись спокойно, словно и век не расходились.
То ли от радости встречи, то ли и вправду, но Степану и кормщику показалось: буря ярится меньше и льдины не так сильно друг на друга лезут. Пока ещё вся громада льда к берегу подаётся. Может быть, и выдержит их льдина? Упрётся в припай, и те, что сзади идут, не успеют её раздавить?
Снег прекратился так внезапно, как и начался. По небу лишь плыли чёрные косматые тучи.
— На тот кусок льдины снова перейти надо, — сказал Алексей твёрдым голосом — он уже справился с собой. — Лыжи остались там. Без них не пройдём. Разом прыгай! Что ни будет, а больше не разлучимся.
Через узкую трещину перемахнули легко и санки перетащили. Руки в кровь изодрали, а две пары лыж из-под снега и ледяных обломков выкопали. Третья и не нужна: Фёдора всё равно на санках везти.
— Трогаться надо, пока солнце хоть малый свет даёт, — решил кормщик. — Лёд сильно сплотило, может, до припая добежим.
Каждый шаг давался с трудом и опасностью. Разводий было мало, но весь лёд из кусков двигался, дышал, каждая льдина готова была перевернуться и захлопнуть, как крышка сундука, похоронив под собой того, кто на неё ступил. И таким льдинам конца нет. Где-то впереди припай и берег. А если нет ни припая, ни берега? Если их пронесло уже мимо Груманта и несёт в открытое море?
Но они шли упорно, с каждым шагом вытаскивали из сугробов сани, каждую минуту прислушивались: не начинает ли уже лёд позади тороситься так, что от него с санками не убежать?
Наконец — всё! Под ногами по-прежнему снег и лёд, но только он уже не колышется, это твёрдый лёд — припай, а за ним — земля!
— Дошли! — проговорил кормщик и наклонился к санкам, отвернул капюшон с лица Фёдора. — Слышишь, Федя? Дошли! Ноги-то чуешь ли? А руки?
— Чую, — слабо отозвался Фёдор. — Спасибо, братья!
Кормщик опять бережно прикрыл его лицо капюшоном и вдруг повалился на землю около саней и долго лежал неподвижно. Сил хватило как раз до твёрдой земли. И то было хорошо.
Пятый день кончился. Пятый! Теперь Ванюшка знал, как это много. Он похудел, осунулся, казался взрослее и старше. Горе учит. Только и забывался немного, пока резал из кости белька, а из тёмного корешка — нерпу. Она стояла, приподнявшись на ластах, смотрела. И белёк смотрел на неё. Вместо глаз у обоих крошечные угольки. Потом, летом, можно поискать камешек, вставить… Ванюшка положил обоих на стол, сам вышел из избы; стоя у двери, смотрел на уходящее солнце. Оно уже не золотое, красное на красном небе. В избе, наверное, тени проснулись, шевелятся, ползут из углов. Их время наступает. А они!.. Их нет… Но Ванюшка не перестаёт надеяться, боится перестать. И вдруг… Он так и застыл: рука на дверном засове, а сам молчит и смотрит, смотрит…
Да это они же! Пришли!
Кто сейчас в избе на Груманте хозяин? Кто печку топит? Воду греет? Мясо жарит? Ванюшка. Он — за всех. И ещё больных накормит, около них на нарах присядет, одежду или меховые чулки починит.
Алексею со Степаном удивительно. Они век хвори не знали: с промысла домой придут, в бане крепко попарятся и хоть опять на промысел годны. А сейчас — с Фёдором наравне, как малые дети, ослабели, обмороженные руки и ноги опухли, болят, по избе пройти и то трудно.
Зато Ванюшка счастлив и даже не сообразит: горе ему или радость, что за старшими, как за малыми, ходить приходится. Смотрит на отца — не насмотрится, только ждёт, ещё чего не прикажет ли?
Алексей улыбнётся, по голове погладит.
— Спасибо, — скажет, — сынок, всё ты справил доброе.
И опять лежит спокойно. А Степан на нарах мечется:
— Ванюшка, — просит, — сходи, послушай, гуси не летят ли?
Ванюшка выскочит из избы, послушает и докладывает:
— Птицы летят всякие, крику на скалах у моря не оберёшься. А гусиного голоса не слыхать.
Степан вздохнёт только и к стенке лицом повернётся. Наконец как-то Ванюшка в избу вбежал запыхавшись.
— Летят! — кричит. — Летят!
Кто летит, и вымолвить не может от волнения. Но Степан сразу понял, откуда и силы взялись: с нар соскочил, на ходу кутело со стены схватил — подпираться, кое-как обулся и, в чём лежал, — к двери.
День выдался на диво: от солнца на снегу каждая крупинка горит, сияет. А с неба, с разных сторон — птичий гомон, точно кто в трубы трубит.
Долго слушали молча. А когда обратно в избу вошли, Ванюшка спросил:
— У гусей крылья, куда хочешь лети. Зачем им в наши гиблые места лететь?
Степан молча стянул с ног мокрые сапоги, со вздохом повалился на нары.
— Тебе это гиблые места, Ванюшка, — отозвался отец, — а им родина. Понял? Человеку, зверю, а хоть и птице, слаще нет на земле родимого места. Так и гуси. В тёплых краях зимовали, корму там досыта. А как солнышко пригрело — опять в родные места подались. Чужой хлеб, стало быть, горек. Детей тут выведут, а те, опять же, с зимовки из тёплых краёв на родину возвернутся.
— Авось, и мы на родину возвернёмся, — добавил Степан. — Не горюй, Ванюшка!
Солнце с каждым днём дольше оставалось на небе и, наконец, пошло по небу вкруговую. Начался долгий, на три месяца, беззакатный летний день. Фёдор, хоть с палочкой, уже начал из избы выходить. Степан и кормщик про болезнь и поминать перестали. И было пора: зимние запасы мяса кончились, песцы в ловушки больше не попадались, зато во множестве бегали мыши-пеструшки по оттаявшей земле, знай, лови. Мхи, лишайники, жалкие северные травы не скрывали их, а прятаться в норки стало невозможно: их временно затопила талая снеговая вода.
— Песцов сейчас бить радости мало, — сказал как-то Степан. — Кайры успели уже, яиц нанесли. Надо нам с Ванюшкой за яйцами собраться. А там и за олешками подадимся. Ты меня, Ванюшка, на ноги поставил, тебе от олешка первый кусок будет.
Ванюшка краснел, стыдился и радовался!
Глава 14
НАСТОЯЩИЙ ТЫ ГРУМАНЛАН, ВАНЮШКА!
Песец уже успел сменить зимнюю белую шубку на летнюю буроватую. Выглядела она не очень нарядно, какая-то обтрёпанная, взлохмаченная. Видно, о себе ему и позаботиться некогда: причесать или хоть полизать шёрстку. Но когда в норе пищат голодные малыши, тут не до наряда, и перекусить не всегда успеешь.
Песец остановился, припал к земле и замер: точно и не зверь лежит, а так, маленькая бурая кочка. Но глаза на неподвижной мордочке быстро-быстро обшаривали окрестность, а чёрный нос ловил и прочитывал все известия, что плыли к нему по воздуху с весенним ветерком.
Известия были очень интересные. Песец принюхался хорошенько ещё раз и вдруг оживился, даже шерсть на спинке нервно передёрнулась. Он осторожно опёрся лапками о кочку, приподнялся…
Так и есть. Вот там, у самого подножия соседнего холма — уж его-то нос не ошибётся — гусиное гнездо, вот оно что! Гусятами, правда, не пахнет, но гусыня там, а значит, и гусиные яйца. Ох, и вкусны же они! Песец нервно облизнулся. Их можно выпить на месте. А гусыня? Её на всех детей хватит, что ждут его с завтраком в норе, у морского берега.
Гусиный аромат такой сытный, точно гусиные косточки уже хрустят на острых белых зубах. Песец затаил дыхание, распластался, полз осторожно. Бурая его шубка ещё только отросла после весенней линьки и вовсе незаметна на буроватых кочках.
Запах гусятины свёл песца с ума, не то он разглядел бы, что делается на холме, у подножия которого в гнезде сидит гусыня. А на верхушке этого холма, не то что носом, а и глазами можно было бы различить большую птицу. Она будто слеплена из чистого снега, так и сияет белизной. Сидит, не шелохнётся. Живут лишь огромные золотые глаза и неотрывно следят за ползущей бурой фигуркой.
Вот чёрный клюв слегка приоткрылся, раздалось чуть слышное шипение. Но услышал его не увлечённый охотой песец, а тот, для кого этот сигнал назначался. Лёгкое ответное шипенье с соседнего холмика: на нём неподвижно сидит такая же белая птица, чуть поменьше ростом — самец полярной совы. Он тоже при деле: помогает сторожить гнездо, в котором сова греет четвёрку птенцов. Как они не похожи на красавцев родителей! Густой белый пух покрывает их, они скорее смахивают на забавных зверюшек, притом все разной величины. Один чуть не в половину матери ростом, а последний только что вылупился из яйца, даже скорлупки валяются тут же в грубой ямке, которая служит гнездом.
