Испанская ярость - Перес-Реверте Артуро (онлайн книга без txt) 📗
VIII. Маскарад
В таких вот и подобных трудах и досугах минул апрель; чередуя погожие дни с дождливыми, вызеленив травку на полях, на могилах и вокруг траншей.
Пушки наши продолжали долбить стены Бреды, по-прежнему подводились мины и контрмины, а весь крещеный мир азартно палил из траншеи в траншею, и монотонность осады оживлялась время от времени то нашим приступом, то голландской вылазкой. Тут стали поступать сведения о том, что осажденные испытывают большие лишения – вернее, лишения испытывают их на прочность, большие, да все же не большие, чем осаждающие. Разница в том лишь, что голландцы выросли в краю благодатном и плодородном, что реки их, поля и города щедро были взысканы Фортуною, мы же, испанцы, век за веком орошали наши нивы потом и кровью, чтобы собрать с них хоть горстку зерна. И поскольку неприятель привычней оказался к усладам и роскошествам, нежели к полуголодному существованию, то иные французы и англичане – кто по природе своей, кто по привычке – стали бросать свои части и переходить на нашу сторону, рассказывая, будто за стенами Бреды перемерло уже не менее пяти тысяч человек из числа простолюдинов, бюргеров и солдат. Не раз бывало, что перед городскими воротами дрыгались в петле, встречая утро не для них наступавшего дня, шпионы, пытавшиеся доставить по назначению все более и более отчаянные письма, коими обменивались комендант крепости Юстин Нассау и его родственник Мориц Оранский – сей последний находился в нескольких лигах от Бреды и не оставлял попыток выручить гарнизон города, вот уж год как обложенного наглухо.
В те же дни дошли до нас известия о том, что этот самый Мориц задумал построить дамбу у Севенберга – это в двух часах пути от Бреды – дабы направить на нас воды Мерка, затопить наш лагерь и траншеи и на баркасах и лодках доставить в город подкрепление и продовольствие. Сей замысел сильно заботил нашего генерала Спинолу, который искал и не находил действенное средство воспрепятствовать тому, чтобы в один прекрасный день проснулись мы все в воде по шейку. По этому поводу зубоскалили следующим образом: надо, мол, отрядить на диверсию людей из немецких полков – они-то уж справятся:
И примерно в те же дни капитана Алатристе вызвали в шатер дона Педро. Дело было к вечеру, солнце уже клонилось к западу, заливая розовым кромку плотин, за которыми виднелись силуэты ветряных мельниц и тянулись на северо-восток рощи. Для такого случая Алатристе привел себя по возможности в порядок: прикрыл нагрудником из буйволовой кожи драную сорочку, с особым тщанием вычистил оружие, насалил портупею и прочую ременную сбрую. Он ступил под откинутый полог шатра: в одной руке – потрепанная шляпа, другая придерживает шпагу – и стал навытяжку, не произнося ни слова и ожидая, когда дон Педро де ла Амба, беседовавший со своими офицерами, среди которых был и капитан Брагадо, соблаговолит обратить на него внимание.
– Ага, вот он самый и есть, – сказал полковник.
Алатристе не выказал при столь странном приеме ни тревоги, ни любопытства, хотя его приметливый взгляд не оставил без внимания успокаивающую улыбку Брагадо, посланную ему из-за плеча дона Педро. В палатке было еще четверо офицеров, и всех он знал, по крайней мере, в лицо: дон Эрнан Торральба, командовавший одной из рот; начальник штаба Идьякес и еще двое молодых людей – гусманов, как именовали в ту пору юных аристократов или родовитых дворян, жалованья не получавших и служивших ради славы или – что чаще случалось – чтобы завоевать репутацию перед возвращением в Испанию, где благодаря дружеским или семейным связям ожидало их теплое и покойное место. На столе, рядом с книгами и картами, стояло несколько бутылок: присутствующие пили вино – причем из хрустальных бокалов. Со дня взятия Аудкерка Алатристе не держал в руках такой посуды. «Пастухам – ужин, да и не всухомятку, а овечке – вертел», – кстати вспомнилось ему любимое присловье.
– Хотите глоточек?
Петлеплёт, скривив губы, что долженствовало означать любезную улыбку, изящным движением указал на бутылки и бокалы.
– Только что доставили из Малаги. Выдержанный «Педро Хименес».
Алатристе сглотнул, постаравшись, чтобы это осталось незамеченным. В полдень он, как и весь взвод, ел хлеб, сдабривая его маслом, надавленным не то из репы, не то еще из каких корнеплодов, и запивая грязноватой водицей, – обычное окопное угощение. Каждый сверчок знай свой шесток, вздохнул он про себя. Вышестоящие тебя сторонятся, ну и ты к ним не тянись.
– Если позволите, господин полковник, как-нибудь в другой раз.
Он постарался, не теряя почтительности, произнести эти слова так, чтобы ясна была причина отказа.
И дон Педро изогнул бровь и через мгновение повернулся к Алатристе спиной, сделав вид, будто углубился в изучение расстеленных на столе карт. Гусманы, не скрывая любопытства, разглядывали дерзкого солдата сверху донизу. А улыбка на устах Кармело Брагадо, который вместе с капитаном Торральбой был здесь фигурой второстепенной, обозначилась яснее, однако исчезла, как только заговорил Рамиро Идьякес – старый служака с седеющими усами и совсем уже белой, коротко остриженной головой. Шрам, аккуратно деливший кончик его носа пополам, был памятью о том, как на исходе прошлого века, в царствование славного нашего государя Филиппа Второго взяли приступом и разграбили Кале.
– Прислали вызов. – Привычный к командам голос его и вне строя звучал грубовато и отрывисто. – Завтра утром. Пять на пять. У ворот Больдуке.
В те времена подобное было в ходу. Не довольствуясь обычными и общими для всех приливами и отливами военного противостояния, удальцы из обоих станов устраивали этакие вот единоборства, памятуя, однако, что по их личной отваге и задору судить будут если не обо всей стране, то уж о полку – точно.
Еще блаженной памяти император Карл для умиротворения Европы приглашал сразиться один на один своего врага Франциска Первого, но тот после долгих экивоков и уверток вызов не принял. История, тем не менее, выписала лягушатнику счет: в битве при Павии довелось ему увидеть войско свое разгромленным, цвет своей аристократии – перебитым, а у собственного своего августейшего горла – острие шпаги Хуана де Урбьеты, известного еще под именем Эрнани.
Наступила тишина. Алатристе невозмутимо ждал, что еще хорошенького ему скажут. Это взял на себя один из гусманов.
– Вчера нам объявили о поединке двое очень самовлюбленных таких фламандских дворянчиков… Вероятно, наш аркебузир ухлопал кого-то из их друзей, не вовремя высунувшего нос из траншеи. Встреча в чистом поле – час времени, по пять с каждой стороны, оружие – два пистолета и шпага… Разумеется, если мы поднимем перчатку.
– Нет вопроса, – откликнулся второй.
– Вызвались идти итальянцы из Латарского полка, однако есть мнение, что выставить с нашей стороны следует только испанцев.
– Само собой, – добавил второй.
Алатристе медленно обвел их взглядом. Первому было, вероятно, лет тридцать – о знатном происхождении красноречиво свидетельствовали покрой и доброта его платья, да и шпага висела на сафьяновой, шитой золотом портупее. Война войной, однако же время холить и завивать усы у него находилось.
Он был высокомерен и неприветлив. Второй – пошире в плечах, пониже ростом, помоложе годами – был одет на итальянский манер: короткий бархатный колет с разрезными рукавами, отделанная брюссельскими кружевами пелерина. Красные перевязи у обоих украшены золочеными кистями, сапоги со шпорами – хорошей кожи, не чета тем, которые так внятно просили каши на ногах у Алатристе. Ясное дело: эти двое пользуются милостями дона Педро, а тот в свою очередь через них упрочивает свое влияние в Брюсселе и в Мадриде; как ласковы, учтивы и обходительны они друг с другом: еще бы – эти псы из одной своры. Первого звали, кажется, дон Карлос дель Арко, родом из Бургоса, сын маркиза или кого-то в этом роде. Говорят, не трус. Он и нарушил молчание:
