Испанская ярость - Перес-Реверте Артуро (онлайн книга без txt) 📗

А я, лишь накануне вернувшийся в расположение после трехдневной фуражировки – вместе с другими мочилеро добрался вплоть до верховий Мааса, – стоял сейчас рядом с другом моим Хайме Корреасом, забравшись на корзины с землей, которые прикрывали бруствер траншеи. Это был тот редкий случай, когда можно было не опасаться мушкетной пули меж глаз, и сотни солдат высыпали наружу для дарового развлечения. Говорили, будто сам маркиз Бальбасский, наш генерал Спинола, равно как и дон Педро де ла Амба и прочие командиры и начальники, наблюдает за поединком. Что же касается Диего Алатристе, то он находился в одной из траншей вместе с Копонсом, Гарроте и прочими, не говоря ни слова, не шевелясь и неотрывно глядя на происходящее. Рано утром подпрапорщик Минайя, которого капитан Брагадо, без сомнения, ввел в курс дела, показал себя настоящим товарищем: явился к Алатристе с просьбой одолжить пистолет – его собственный якобы оказался неисправен.

Подобная просьба многое говорила в пользу Минайи, свидетельствуя одновременно, что претензий к моему хозяину в роте нет. Прибавлю, раз уж зашла об этом речь, что спустя много лет, когда дрались при Рокруа, мне – после бесчисленных финтов и фортелей Фортуны сделавшемуся офицером королевской гвардии – представился случай оказать покровительство одному юному новобранцу по фамилии Минайя. Что я и сделал не задумываясь – в память того дня, когда его отец вышел на пятерной поединок под стенами Бреды, имея за поясом пистолет капитана Алатристе.

Нежаркое апрельское солнце поднялось уже высоко, и тысячи глаз были устремлены на этих десятерых. Они стояли на ничейной земле – на пустыре, плавно спускающемся к воротам Больдуке.

Обойдясь без предварительных любезностей и даже без приветствий, сражающиеся сблизились на пистолетный выстрел, каковой тотчас и произвели, а потом взялись за шпаги, и оба лагеря, до той минуты хранившие молчание, неистовыми криками принялись подбадривать своих. Знаю, что люди доброй воли предписывают мир и слово, насилие же – осуждают; знаю – причем получше многих, – во что превращает война тело и душу человеческие. И, несмотря на все это, вопреки врожденной и благоприобретенной с годами рассудительности, наперекор здравому смыслу, я не могу сдержать трепет восхищения при виде отваги тех, кто отвагу сию являет. И будь я проклят, если эти десять бойцов были ее лишены. Первый же выстрел свалил дона Луиса, а остальные с обнаженными клинками приступили друг к другу, исполненные боевого задора. Одному из голландцев пуля пробила шею, а его товарищу-шотландцу Педро Мартин распорол живот шпагой, однако извлечь ее назад не сумел и, оказавшись безоружным, с двумя разряженными пистолетами, получил удар в шею, а другой – в грудь, и свалился замертво прямо на того, кто пал от его руки мгновение назад. Что же касается дона Карлоса дель Арко, то он так сноровисто отбивался от француза, с которым выпало ему драться, что в скором времени сумел разнообразить свои выпады выстрелом в голову и остался победителем, хоть и ушел с поля боя хромая – шпага задела ему ляжку. Минайя своего француза застрелил из пистолета, одолженного ему Алатристе, а второго противника – из своего собственного, сам при этом не получив и царапины. Эгилус, которому пуля угодила в правую руку, держал шпагу левой и сумел поразить противника в плечо и под ложечку, так что тот, обнаружив, что остался один и к тому же ранен, решил, подобно Антигону [ 25], не бегом, но медленным шагом покинуть ристалище. Те трое, что держались на ногах, отдали победителям шпаги и оранжевые перевязи, принятые в армии Генеральных Штатов, и, быть может, отнесли бы к нашим позициям тела дона Луиса де Бобадильи и Педро Мартина, если бы взбешенные голландцы не поспешили заесть горечь поражения шквальным огнем. Наши отступали в полном порядке, но кусок свинца угодил Эгилусу в почку, и он, хоть и сумел с помощью товарищей добраться до траншеи, через три дня после этого отдал богу душу. Семь трупов же оставались в поле почти целый день, пока наконец не объявили краткое перемирие, чтобы можно было забрать их и предать земле.

В Картахенском полку никто не поставил под сомнение честь капитана Алатристе. Доказательством чему служит то, что спустя неделю, когда принято было решение отбить у неприятеля Севенбергскую дамбу, его включили в число сорока четырех человек, отобранных для этого. Они вышли из наших траншей на заходе солнца, чтобы двинуться под прикрытием темноты и тумана. Командовавшие отрядом капитаны Брагадо и Торральба приказали надеть белые рубахи поверх колетов – так можно будет отличить своих. Подобные уловки были у испанцев в большом ходу, и такого рода ночные поиски даже получили название «маскарад». Стало быть, используя природную воинственность и боевую сноровку нашей нации, не имеющей себе равных в рукопашной схватке, следовало незаметно проникнуть в лагерь еретиков и внезапно ударить на них, перебить как можно больше народу, поджечь палатки и бараки – однако не сразу, а лишь перед самым отступлением, чтобы свет пожара не выдал, ну а потом – отступать во весь дух. Как водится в отборных войсках, мы, испанцы, считали участие в рейде честью для себя, горячо оспаривали друг у друга это почетное право и горько обижались, если не попадали в список. Правила были строгие, и все понимали, что от неукоснительного их исполнения в сумятице ночного боя зависит жизнь. Из всех таких поисков самый знаменитый прошел под Монсом, когда перебили пятьсот немцев-наемников и дотла сожгли их лагерь. Или вот еще был случай – для дела требовалось только пятьдесят бойцов, но перед самой отправкой набежала откуда ни возьмись чертова уйма добровольцев, непременно желавших участвовать в операции, так что когда вышли, вместо подобающей случаю тишины начались ор, гвалт и гомон – и это в самую ночь-полночь, – и получилась прямо какая-то мавританская свадьба: триста человек неслись по дороге наперегонки, ибо каждый хотел быть первым, и разбуженный противник обомлел, увидав, как надвигается на него с оглушительными воплями толпа бесноватых, обряженных в белое – они пощады не знали и выхвалялись друг перед другом, кто зарежет больше да лучше.

Что же касается Севенберга, то наш генерал Спинола придумал вот что: два долгих часа до плотины следовало идти с величайшими предосторожностями, то есть скрытно, а приблизившись вплотную – ударить, перебить охрану, разнести шлюзы в куски и все поджечь. Решено было также отправить с отрядом и пяток мочилеро, коим предназначено было тащить на своем горбу все необходимое для исполнения сего замысла, то есть порох, запальные шнуры и прочее. Так вот я и оказался в ту ночь на правом берегу Мерка в непроглядном тумане. Во тьме слышались только приглушенные шаги – мы обули сандалии-нальпаргаты или обмотали подошвы сапог тряпьем, – ибо под страхом немедленной смерти запрещено было говорить в полный голос, запаливать фитили, заряжать пистолет или аркебузу, и белые рубахи подобны были саванам, в коих являются обычно привидения. Мне давно уже пришлось продать мой славный золингеновский клинок, поскольку мочилеро носить оружие не полагалось, и остался при мне лишь славный мой кинжал, надежно прикрепленный к поясу. Однако не думайте, будто шел я налегке – черт возьми, как бы не так: за плечами тащил я суму с зарядами пороха и серы, петардами, смолой, чтоб веселей горело, и два остро отточенных топора, чтобы ломать шлюзовой механизм.

Я дрожал от холода, несмотря на толстый суконный колет, надетый под рубаху, которую лишь в ночной тьме можно было счесть белой – а дыр на ней было больше, чем у флейты. В тумане все становилось каким-то призрачным, волосы и лицо влажнели, будто от мелкого дождичка, какие часто бывали в родном моем краю, и ноги скользили по мокрой траве, так что шел я очень осторожно, чтобы не оступиться – не хотелось бы загреметь прямо в холодные воды Мерка с шестьюдесятью фунтами груза за спиной. И в этой туманной пелене видел я, ей-богу, не больше того, что видит со своей сковородки жареная камбала: два-три белесых расплывающихся пятна впереди и столько же – позади. Ближе всех был обращенный ко мне тылом Алатристе, и я старался от него не отставать. Наш взвод подвигался в авангарде, имея в голове капитана Брагадо и проводников-валлонов из числа тех немногих, кто еще оставался в полку ван Ойста: помимо того, что они хорошо знали местность, им надлежало еще и ввести в заблуждение голландских часовых и снять их так, чтобы не успели поднять тревогу. Во исполнение этой задачи выбрали они тропинку, петлявшую меж болот и торфяников, и притом такую узкую, что идти по ней можно было только в затылок друг другу.