Шевалье де Мезон-Руж (другой перевод) - Дюма Александр (список книг .txt) 📗

— Рана? — спросила очень взволнованно Женевьева. — О, Боже! Что вы хотите сказать? Говорите же, друг мой!

— Я хочу сказать, и вы в этом убеждены, также как и я, Женевьева, что причина нашего разрыва с гражданином Линдсем не только каприз.

— Что же еще вы считаете причиной разрыва?

— Возможно гордость, — живо ответил Диксмер.

— Гордость?..

— Да, он оказывал нам честь. По крайней мерс он так думал, этот парижский буржуа, этот полуаристократ, судя по тому как он одевается, полуаристократ, скрывающий свою чувствительность под маской патриотизма. Он оказывал нам честь, этот республиканец, всемогущий в своей секции, в клубе, в муниципалитете, жалуя дружбой фабрикантов-кожевенников. Может, мы не всегда шли ему навстречу, может быть, в чем-то мы забывались?

— Но, — вновь заговорила Женевьева, — если мы не всегда шли ему навстречу или в чем-то забывались, то, мне кажется, ваш визит должен был искупить эту вину.

— Да, но только в том случае, если вина исходила от меня. А если она исходила от вас?

— От меня! Ну, в чем я могла провиниться перед мсье Морисом, друг мой? — удивленно произнесла Женевьева.

— Ах, да кто знает? Но разве не вы первая обвиняли его в капризах? Я возвращаюсь к моей первоначальной мысли. Вы, Женевьева, виновны в том, что не написали Морису.

— Я! — воскликнула Женевьева. — Вы так думаете?

— Я не только в данный момент так думаю, — ответил Диксмер, — я много об этом думал в течение трех недель, пока длится наш разрыв.

— И?.. — робко произнесла Женевьева.

— И считаю этот шаг просто необходимым.

— О нет! — воскликнула Женевьева. — Диксмер, не требуйте от меня этого.

— Вы же знаете, Женевьева, что я никогда и ничего от вас не требую: я только прошу. Вы слышите? Я прошу вас написать гражданину Морису.

— Но… — произнесла Женевьева.

— Послушайте, — перебил ее Диксмер, — или у вас были серьезные причины для ссоры с Морисом, потому что по отношению ко мне он не высказал никаких претензий, или ваша ссора — простое ребячество.

Женевьева ничего не ответила.

— Если эта ссора — ребячество, было бы безумием так ее затягивать. И если даже была серьезная причина, то, исходя из положения, в котором мы сейчас находимся, мы тем более не должны — хорошо поймите это — считаться ни с нашим достоинством, ни с самолюбием. Не будем взвешивать все «за» и «против». Пересильте себя, напишите записку гражданину Морису Линдею, и он вернется.

— Но, — сказала она, — нельзя ли найти другого, менее компрометирующего средства для того, чтобы вернуть полное согласие между вами и мсье Морисом?

— Компрометирующего, так вы сказали? Но, напротив, это как мне кажется, самое естественное средство.

— Но не для меня, друг мой.

— Вы очень упрямы, Женевьева.

— Но согласитесь, что вы сталкиваетесь с моим упрямством впервые.

Диксмер мял в руках носовой платок, которым уже несколько раз вытирал вспотевший лоб.

— Да, — сказал он, — и именно поэтому я очень удивлен.

— Боже мой! — сказала Женевьева. — Диксмер, неужели вы и правда совсем не понимаете причин моего упрямства и хотите заставить меня говорить?

Она уронила голову на грудь, ее руки безвольно повисли вдоль тела.

Диксмер, казалось, сделал над собой неимоверное усилие, взял за руку Женевьеву, заставил ее поднять голову и, посмотрев ей в глаза, рассмеялся. Его смех показался бы Женевьеве крайне неестественным, если бы в тот момент она не была так взволнованна.

Я понял в чем дело, — сказал он, — вы правы, я был слеп. С вашим редкостным умом, дорогая Женевьева, с вашим благородством, вы попались на банальность, вы испугались, как бы Морис не влюбился в вас.

Женевьева почувствовала, как смертельный холод пронзил ее сердце. Эта ирония мужа по поводу любви Мориса, любви неистовой силы, которую, зная характер молодого человека, она ценила и в глубине сердца сама разделяла, боясь признаться в этом самой себе, ошеломила ее. Ей даже не хватало сил взглянуть на мужа. Она чувствовала, что не может что-либо ему ответить.

— Я угадал, не так ли? — продолжал Диксмер. — Но успокойтесь, Женевьева, я знаю Мориса. Это непримиримый республиканец, в сердце которого может быть только одна любовь, любовь к родине.

— Сударь, — воскликнула Женевьева, — вы уверены в том, что сказали?

— Ну, конечно, — ответил Диксмер. — Если бы Морис любил вас, то вместо того, чтобы ссориться с вами, он удвоил бы заботу и предупредительность по отношению к тому, кого намеревался обмануть. Если бы Морис любил вас, он не отказался бы так легко от титула друга дома, с помощью которого и совершают подобные измены.

— Заклинаю вашей честью, — воскликнула Женевьева, — не шутите этим, умоляю Вас!

— А я и не шучу, сударыня. Я говорю, что Морис не любит вас, вот и все!

— А я, — покраснев, воскликнула Женевьева, — говорю вам, что вы ошибаетесь.

— В таком случае, — ответил Диксмер, — Морис, у которого хватило сил скорее удалиться, чем обмануть доверие хозяина, — честный человек. А честные люди теперь редкость, Женевьева, и нужно стараться сблизиться с ними. Женевьева, вы напишете Морису, не так ли?..

— О! Боже мой! — только и произнесла молодая женщина.

И она уронила голову на руки. Тот, на которого она рассчитывала опереться в минуту опасности, вместо того, чтобы поддержать ее, еще и подталкивал к краю пропасти.

Диксмер с минуту смотрел на нее, потом попытался улыбнуться.

— Хватит, дорогая, — сказал он, — не будем больше говорить о женском самолюбии. Если Морис захочет сделать вам какое-то признание, так же как и в первый раз не обращайте на это внимание. Я вас знаю, Женевьева. У вас достойное и благородное сердце. Я уверен в вас.

— О, Боже! — воскликнула Женевьева и, сделав шаг, поскользнулась так, что коленом коснулась пола. — Кто может быть уверен в других, когда никто не уверен в себе самом?

Диксмер побледнел так, что казалось вся кровь отхлынула у него от лица к сердцу.

— Женевьева, — сказал он, — я виновен в том, что заставил вас пройти через все муки, которые вы только что испытали. Я должен был сказать вам сразу: Женевьева, мы живем с вами в эпоху великих пожертвований. Женевьева, ради королевы, нашей благодетельницы, я бы пожертвовал не только рукой, головой, но даже и моим счастьем. Некоторые отдадут за нее свои жизни. Я же сделаю для нее больше, ради нее я рискну своей честью, моя честь, если она будет поругана, будет еще одной слезой, которая упадет в океан печали, готовый поглотить Францию. Но моей чести ничего не угрожает до тех пор, пока ее охраняет такая женщину, как Женевьева.

Диксмер впервые раскрыл себя полностью.

Женевьева подняла голову, взглянула на него полными восхищения глазами, медленно встала и подставила лоб для поцелуя.

— Вы этого хотите? — спросила она.

Диксмер утвердительно кивнул головой., _х

— Тогда диктуйте.

И она взяла перо.

— Нет, — сказал! Диксмер, — поскольку он помирится с нами после того, как получит письмо от Женевьевы, то пусть же это письмо и будет от Женевьевы, а не от Диксмера.

Диксмер во второй раз поцеловал жену в лоб, поблагодарил ее и вышел.

И тогда дрожащая Женевьева написала:

Глава XV

Богиня Разума

Как сказали накануне генералу Сантерру, Морис действительно был серьезно болен.

С тех пор как больной не выходил из своей комнаты, Лорэн регулярно навещал его и делал все возможное, чтобы хоть как-то развлечь друга. Морису по-прежнему нездоровилось. Есть такие болезни, когда не хотят поправляться.

Первого июня Лорэн пришел около часа.