Батарея держит редут - Лощилов Игорь (читать книги полностью без сокращений .TXT) 📗
– Скажите этому немцу, чтоб задал персам перцу.
Окружение оживилось, все свидетельствовало о том, что главнокомандующий удовлетворен ходом сражения. Однако до победы было еще далеко. Увлеченный тем, что происходит в центре, Паскевич ослабил внимание к своему правому флангу, откуда стали приходить тревожные вести.
Там противнику удалось серьезно потеснить наши войска. Непривычные к обороне казаки вынуждены были отступить к самому Елизаветполю, немногочисленные херсонцы и кабардинцы держались из последних сил. После их разгрома враг грозил повернуть свои полчища и отрезать центральную группировку наших войск. А если все-таки появится Эриванский сардар? Тогда положение наших войск станет катастрофическим. Получив очередную мольбу о помощи, Паскевич решил перенацелить нижегородских гусар и приказал им повернуть направо, чтобы со всей решительностью атаковать левый фланг противника. Драгунский офицер, посланный с таким приказом, едва разыскал полковника Шабельского далеко впереди. Узнав о новом распоряжении корпусного командира, тот потребовал себе свежую лошадь и поскакал на правый фланг.
Увидев положение войск и оценив грозящую опасность, Шабельский предпринял энергичные меры к изменению ситуации и принял командование над всеми, находящимися поблизости войсками. Подошедшему с шестью карабинерными ротами майору Клюгенау он велел идти не к Кюракчаю, как приказал Паскевич, а взять правее между центром и левым флангом неприятеля, чтобы зайти ему в тыл. Гренадеры Грузинского полка должны были нанести прямой удар, а нижегородцы обскакать противника с фланга. Едва прозвучал условный сигнал, гренадеры с барабанным боем двинулись вперед, в пехоте грянуло мощное «ура», а Шабельский повел своих драгун в стремительную атаку. Все, что попало в этот ураган, было смято. Эскадроны нижегородцев, врезавшиеся в середину неприятельской линии, произвели в ней страшное опустошение.
Совокупный удар, нанесенный в боевые порядки персов, вызвал панику в передовом войске, оно остановило продвижение вперед, а затем подалось назад. Эту перемену тотчас же почувствовали стоявшие против них егеря и карабинеры, но еще раньше их – казаки. Занятые некоторое время несвойственной для себя обороной да еще вынужденные испытать горечь отступления, они ощутили необычайный прилив сил. Несколько минут понадобилось им, чтобы перегруппироваться и броситься в атаку.
Нижегородцы еще довершали избиение врага, когда по их рядам пронеслось: казаки... Казачья манера ведения боя была хорошо знакома и требовала убраться с пути. В атаку они всегда шли всем скопом: за всадниками неслись полевые кухни и весь немногочисленный обоз. Болдин, решивший сделать небольшой роздых у опрокинутой пушки, с интересом наблюдал за движением набиравшей силу конной массы. Через несколько мгновений казаки поравнялись с ним, за быстротой и поднятой пылью нельзя было даже разглядеть их лиц. У одного из казаков, задевшего на всем скаку выступающую часть пушки, оторвался привязанный сбоку котелок, и он крикнул, обернувшись назад: «Манерка!»
Крик этот передавался все дальше, пока не достиг последнего ряда атакующих. Один из казаков отделился и, изогнувшись на всем скаку поднял копьем с земли оторвавшийся котелок. Через минуту от казачьего полка осталось только облачко пыли. С неистовым напором они врезались в бегущего неприятеля, из-за пыли Болдин ничего не видел, слышал только топот, выстрелы да звуки «тяп, тяп» – точно мясник разделывал тушу. Это разъяренные казаки рубили неприятеля.
Движение уставших драгун несколько замедлилось. Спустя некоторое время явились результаты лихой казачьей атаки: груды поверженных тел и лишь изредка одинокие фигуры чудом уцелевших – в нынешней битве озлобленные казаки пленных не брали. Утомленное сознание Болдина вырывало из общего хаоса лишь отдельные картины. Вот на пути возникла фигура одиноко бредущего сотника, он, с трудом передвигая ноги, упорно двигается вслед за своими товарищами.
– Стой, ваше благородие, – кричат ему обгоняющие драгуны, – поберегись...
– Все равно я уже ранен... – хрипло отвечает тот.
Болдин приостановился, рука сотника вся в крови, из нее вырван вражеской шрапнелью кусок мяса...
– Вперед, братцы, вперед, – повторяет сотник, – я жду карету.
Так они называют свои убогие санитарные повозки.
Чуть далее встретился казак, ведущий на поводу свою лошадь. Его лицо залито кровью, она сочилась из виска и падала каплями на рубаху, но ему не до этого. Он бережно затыкал тряпицей рану на шее лошади, гладил ее морду и что-то ласково шептал. Ему не до кареты, только бы спасти боевого друга.
Небольшое расслабление позволило вернуть утраченные силы, и драгуны продолжили преследование вконец расстроенного противника. Перед самым Кюракчайским ущельем им удалось отсечь часть вражеских батальонов и броситься в очередную атаку. Батальоны были изрублены, лишь немногим удалось скрыться за лесистым курганом и занять оборону в болотистой низине. Их атаковали подоспевшие карабинеры.
– Сдавайся, Херам-заде! – весело кричали солдаты. – Залезши в грязь дела не поправите.
Когда на помощь карабинерам подошли херсонцы, неприятель бросил оружие. Это были почти единственные трофеи всего сражения: два орудия, три знамени и тысяча пленных. Подъехавший Мадатов позавидовал майору Клюгенау:
– Ты, братец, счастливее нас и воротишься не с пустыми руками. Эти чабаны бежали так шибко, что нам ничем не удалось поживиться.
Уже стемнело, когда утомленный, покрытый пылью Мадатов явился в оставленный персами лагерь на Кюракчае и предстал перед Паскевичем. Он начал было докладывать об окончании битвы и взятых трофеях, но тот прервал его самым неожиданным образом: раскрыл объятия и стал искренне благодарить. От удивления у Мадатова даже перехватило в горле, а Паскевич еще более усугубил его удивление, когда попросил накормить солдат и организовать их отдых.
– Но с рассветом, князь, позаботьтесь об энергическом преследовании персов, да так, чтобы они в самое кратчайшее время были изгнаны из российских пределов.
В этом приказе не было ничего чрезмерного, Аббас-Мирза отступал с большим проворством, для ускорения он даже посадил пехоту на лошадей вместе с всадниками. Неудивительно, что уже через день он был за Араксом, а вслед за ним переправилась и вся армия. В Карабахе не осталось ни одного неприятельского воина, попадались только раненые, изголодавшие люди, которых убивали и грабили недавние союзники – татары. Но участь тех, кому удалось убраться за Аракс, была немногим лучше: попавшие под гнев Аббас-Мирзы начальники были отрешены от командования, бежавшие из-под Шамхора повешены, а многих он приказал посадить на ослов лицом к хвосту и в этом позорном виде возить на посмеяние.
Так закончилось Елизаветинское сражение. Общие потери персов составили две тысячи убитыми и тысячу пленными. Трофеев оказалось немного: пушки и четыре знамени. Одно, добытое нижегородцами, красное с изображением золотого льва, держащего в лапе обнаженный меч; три – белые, на которых покоящийся лев освещался восходящим солнцем, что служило символом могущества Персии. Эти знамена возились впоследствии по улицам Петербурга и затем были отправлены в дар Москве. Там же повелелось хранить и другие трофеи: знамена – в соборах, пушки – на кремлевской площади.
А наши потери оказались не столь уж большими: убито 9 офицеров и 43 нижних чина, а 240 человек ранено.
Участники сражения были удостоены высоких наград. Мадатов получил чин генерал-лейтенанта и бриллиантовую саблю с надписью «За храбрость», Вельяминов – Георгиевский крест 3-го класса, полковник Шабельский произведен в генералы и получил Георгиевский крест 4-го класса, такой же награды были удостоены полковник Симонич, майоры Юдин, Клюгенау и еще несколько офицеров.
В числе награжденных оказался и поручик Болдин. Оказался случаем, поскольку находился на положении временно прикомандированного, о котором начальство вспоминает при необходимости и забывает при наградах. Когда он представлялся по случаю своего убытия к месту постоянной службы в 42-й егерский полк, генерал Вельяминов поблагодарил его за службу и спросил о награде. Узнав, что молодой офицер, о храбрости которого он был наслышан, не удостоен таковой, генерал обратился к Паскевичу.
