Месть Анахиты - Ильясов Явдат Хасанович (читать книги полностью txt) 📗
— О, друг мой, Марк Лициний! — Лукулл озадаченно растер правое ухо ладонью. И, оторвав ее от покрасневшего уха, сделал короткое движение к именитому гостю, как бы желая сказать: «Сам посуди». — Каждый атлет, ты знаешь, стремится одержать четыре победы на всегреческих играх: Олимпийских, Пифийских, Немецких, а также Истмийских. В политике тоже есть свой круг побед, и когда он завершен, пора кончать. — Поскольку разговор коснулся высоких тем, Лукулл отбросил солдатский жаргон, которым пользовался в быту, и перешел на книжную латынь. — В состязаниях на государственном поприще, смею заверить, ничуть не меньше, чем в гимнастических, тотчас дает себя знать, если участник их утратил молодые силы. Вспомни, до чего докатился Гай Марий! После победы над кимврами, после великих и славных подвигов он не пожелал отдохнуть, хотя и был окружен завидным почетом. Неутолимая жажда все новой славы и власти побудила его, старика, соперничать с молодежью. В результате чего довела до страшных поступков — и бед, еще более страшных, чем поступки.
— Я знаю, — Лукулл смело взглянул Марку прямо в глаза, — вы с Помпеем насмехаетесь над тем, что я предаюсь наслаждениям и расточительству. Но разве жизнь в свое удовольствие менее подобает моим летам, чем шумные схватки на форуме или походы? Чего тебе не хватает? У тебя, я слыхал, за душой семь тысяч и сто полновесных талантов. Целый Везувий чистейшего золота! Верно? В Риме большая часть жилых домов — твоя собственность. Не так ли? Марку Лицинию Крассу принадлежит великое множество рудников, где копают серебро, и плодородных земель, сполна обеспеченных работниками. Но все это — ничто, если сравнить с огромной стоимостью несметного числа твоих рабов! Да причем таких, как чтецы, писцы, домоправители, архитекторы, и строители, и пробирщики серебра, за обучением которых ты усердно надзираешь сам, давая нужные указания.
Лукулл знал, откуда началось неимоверное богатство Марка Лициния Красса. Знал и Красс, что Лукулл все знает, но это ничуть не смущало его.
Разве чист сам Лукулл?
Митридат грабил скифов, народы Кавказа и Понта, Тигран — иберов, албан, местных греков, арабов и прочих; Лукулл, в свою очередь, ограбил Митридата и его союзника Тиграна.
Одно оправдание — он взял добычу в честном бою…
— Итак, ты богат! Ты первый и самый сильный среди многих. Ты славен. Чего бы еще тебе хотелось? В твои-то годы?
Красс, которому было уже под шестьдесят, а выглядел он старше своих лет, скользнул по румяному от вина лицу собеседника неодобрительным взглядом.
— Я еше не стар, — проворчал он, угрюмый, не по-хорошему бледный. — И мой круг побед еще не завершен.
— А! — воскликнул со смехом Лукулл. — Тебе все грезится военный триумф! Но разве буйный Спартак сокрушен не твоими руками?
Красса будто по лицу ударили, как он ударил когда-то сенатора Анния. Лукулл издевается над ним! Велика честь — слыть победителем беглых рабов. Сенат отказал ему даже в малом, пешем триумфе, называемом «овацией», сочтя его постыдным и неуместным.
— Но и твой поход, Лукулл, на Митридата с Тиграном был всего лишь детской забавой! — распалясь, уязвил он хозяина дома.
— Да! — согласился веселый Лукулл. Он захмелел. Ибо пил вино по-солдатски, не разбавляя водой. И вновь перешел на вульгарный язык легиона: — Эти морды, понтийцы, каппадокийцы, армяне… я их колошматил и драл как хотел!
…Когда я вывел против несметной оравы Тиграна двадцать четыре когорты, всю нашу конницу, тысячу пращников — у них там, как мне потом рассказали, начались веселые шутки и похвальбы, угрозы на азиатский лад. Изощряются, знаешь, в насмешках над нами. Потехи ради мечут жребий, кому что достанется из добычи, когда они нас разнесут в пух и прах. Каждый ничтожный царек лезет к Тиграну с мольбой, чтобы тот доверил все дело ему одному, а сам сидел на холме, пил вино и глядел, как армяне нас будут… Хе-хе. Самому Тиграну тоже захотелось показать себя изящным остроумцем. И он брякнул про нас: «Зачем они здесь? Для посольства ради переговоров о сдаче — их много, для войска — мало». Ха-ха-ха! И впрямь остроумно, да?
Но вот я им врезал как следует, и не до смеха стало храбрецам! Даже хвастуны иберы, которые у них считаются самым геройским племенем, бросили копья и разбежались, визжа со страху.
Тут засмеялись мы. Над собою. От того, что достали из ножен мечи. Когда всех можно было просто разогнать пинками. Мы уложили их сто тысяч пеших, из всадников не уцелел почти никто. У нас было ранено сто человек, убито пять. Столько добра захватили… бык стоил в лагере драхму, раб — четыре. А всю прочую добычу солдаты вообще ни во что не ставили. И либо бросали, либо жгли…
— Но ты, — сказал Лукулл уже трезво, без смеха, намерен идти, я слыхал, на парфян? Парфяне, знаешь, не армяне. И армяне уже не те. Ибо не те времена.
— Все равно, — зевнул Красс.
Он заскучал. Захотелось домой. Если б Лукулл оставался серьезен от начала до конца беседы, Красс мог бы, пожалуй, задуматься, стоит ли… Но смех Лукулла — простой, хвастливый, человеческий, отнюдь не дьявольский — успокоил его.
Что смог беспечный Лукулл, сможет и осмотрительный Красс. И даже больше! Он повторит поход Александра Великого. И пойдет еще дальше. Александр не достиг так называемых «серов» и «фаунов», упомянутых в его жизнеописаниях. Красс достигнет. Он выйдет к океану.
Не те времена? Блажь. Время само по себе ничто. Эпоху делает человек. Такой, как Марк Лициний Красс.
Он уже видел, как во главе стальных легионов, блистающих орлами, стоит у лазурного южного моря и теплые волны нежно омывают его усталые ноги. Над головою шумят на ветру высоченные пальмы, ряды пальм синеют над белыми кромками низких островов…
Затем, в ликующем Риме, — великий триумф. Все триумфы, которые справлялись прежде, покажутся после него пустяковой игрой расшалившихся на улице школьников. О них перестанут даже упоминать.
Он проведет по Священной улице в золотых цепях слонов, верблюдов и других диковинных животных, полосатых, пятнистых, обитающих в далеких странах. И погонщики, белозубые, черные, в белых тюрбанах и пестрых набедренных повязках, будут весело играть на своих варварских инструментах. Он прогонит за ними по десять тысяч обнаженных рабов и рабынь, черных и желтых. И провезет на помостах из красного дерева гигантских восточных идолов из червонного золота.
Помпей и Цезарь, которых за их военные успехи ставят сейчас выше Красса, будут служить у него в центурионах! Вот когда он им припомнит все. Какие почести… Сколько сокровищ… Он явственно слышит свой чарующий голос:
— Купи…
Нет, это не он говорит. Это Лукулл тормошит утопшего, точно муха в меду, в сладких мечтаниях Красса:
— Купи у меня раба. Раз уж ты тверд в своих далеко простирающихся намерениях. Он откуда-то из тех неведомых мест, куда ты надумал идти. Пригодится как проводник. И переводчик. Кроме того, он поэт. По духу.
— Поэт? Значит, человек никчемный.
— Ну! Я сам поэт. Он может ярко описать твой славный поход с первого дня до последнего. Я захватил его у Тавра в составе парфянского посольства к Тиграну.
— Грек, сириец?
— И то, и другое. К тому же еще иудей. Армянин. Сер и фаун. И вдобавок — араб, перс, индиец, согдиец, бактриец. И, может быть, скиф. А также исседон. (У Красса глаза полезли на лоб от такого обилия этнических названий.) Ибо нет, — продолжал восхищенный Лукулл, — языка на Востоке, которого он не знает. Он и латынью владеет не хуже нас с тобой. Если не лучше. Но, учти, обойдется недешево.
— Во сколько?
— В пять тысяч.
— Ого!
— Он стоит вдвое дороже! Но так уж быть, уступлю тебе как другу…
— Как его зовут?
— Пройдоха Доссен, болтун Буккон и дурень Макк, — перечислил Лукулл потешных героев ателлан — уличных веселых представлений. — И вообще — Мормог, что, как тебе, конечно, известно, по-гречески значит «пугало».
— Известно, — криво усмехнулся Красс. — Хорошенькое же чудо ты хочешь мне подсунуть!
