Свидетель с копытами - Трускиновская Далия Мейеровна (читать книги без регистрации полные TXT) 📗
– Ганс…
Вессель сделал самое умное, что только было возможно: опустился на колени.
Амалия долго смотрела на его склоненную голову.
– Хорошо, я помогу вам, господа, – наконец сказала она. – Что вам нужно?
– Все, чтобы устроить ночлег в заброшенном доме. Еще, если возможно, весь плотницкий приклад – топор, пилу, гвозди. Еще – веревки, – стал перечислять Бейер. У него на уме была постройка хотя бы навеса для лошадей.
Странствуя с казаками, он освоил умения, которые казались ему в бытность офицером простонародными. И вот теперь он был уверен, что при нужде сумеет починить и старый экипаж.
– Я попытаюсь… – пробормотала Амалия.
Видя, что калека чересчур взволнована, Бейер взялся успокаивать ее самой простой беседой – стал задавать вопросы о княгине Чернецкой, о ее чадах и домочадцах, о нравах и обычаях в ее имении. Вессель все еще стоял на коленях. Бейер уже сообразил, что произошло между этими двумя, но делал вид, будто давние размолвки ему совершенно не любопытны. Наконец он предложил проводить Амалию, но она в испуге отказалась, лишь попросила принести брошенную ею от страха корзинку с травами.
– Нам, чтобы увидеться, сюда приходить? – спросил Бейер.
– Нет, есть другое подходящее место, – подумав, ответила Амалия. – Если пройти вон туда, будет дальний угол парка, там – пруд, а в пруду старая беседка. С одной стороны можно попасть по мостику, а с другой – там дерево повалилось, и можно пройти по дереву, если не страшно. Все знают, что я там часто в хорошую погоду занимаюсь рукоделием, и даже госпожа посылает мне туда обед.
– Такая добрая госпожа? – удивился Бейер.
– Очень добрая госпожа! – убежденно сказала Амалия.
Потом она уковыляла к усадьбе, не оборачиваясь, а Бейер сердито тряхнул Весселя за плечо:
– Вставай, дурья голова. Господь на нашей стороне – от этой особы будет немало пользы!
Вессель так посмотрел на Бейера, что тот невольно рассмеялся. Такой ужас во взоре он разве что на войне видывал, и то – нечасто.
– Что это у нее с ногой? – спросил Бейер.
– Под каретное колесо попала.
– Не повезло бедняжке. Ну, значит, завтра в обеденное время пойдешь на свидание в беседку.
– Я?
– Мне будет не до красоток. Если Штанге доставит карету, придется ею заниматься. И лошади – ты человек мирный, ты домосед, откуда тебе понимать, как лошадей школят? Так что принимать подарки от бедняжки будешь ты – она тебя знает, она от тебя костылем отбиваться не станет.
Вот в этом Вессель как раз не был уверен…
Для первого свидания в беседке он караулил Амалию чуть ли не два часа. Разговор получился короткий – она принесла молоток с гвоздями, которые стянула у плотника Афанасия, чинившего во флигеле старый шкаф. Еще Вессель получил два мотка веревок, на которых дворовые девки обычно сушили белье. Разговаривать с ним Амалия не хотела. И он ее прекрасно понимал…
Штанге с Клаусом вернулись только через два дня. Правда, экипаж они выбрали относительно приличный, хотя и старый, лошади также были немолоды, но в хорошем состоянии.
– Восемьдесят семь рублей отдал за колымагу, – сказал Штанге.
– Да, это – не тот экипаж, в котором, как говорили, господин Нарышкин приехал на свадьбу покойного государя, – ухмыльнулся Бейер. – Тот, говорят, тридцать тысяч стоил.
– И в колеса были зеркальные стекла вставлены, – добавил Штанге.
– Разврат, – кратко определил такое мотовство Клаус.
В его понимании и кофей, обожаемый матерью, был развратом, и вырез на платье сестры Элизы, и даже песенки, которые она пела с подружками. А уж новости, которые азартно пересказывали и радостно обсуждали соседки, казались ему отвратительнее болотных жаб. Это были новости о мужчинах и женщинах, о их тайных и грязных делишках, а Клаус гордился своей чистотой. Он знал, что чистота – знак избранности, и вернуть трон сыну обожаемого императора должен человек, не имеющий пороков, тогда это будет угодно Богу. Бейер, которому он поведал эту теорию, горячо ее одобрил.
– Он был тогда назначен гофмаршалом ко двору покойного государя, – вспомнил Штанге.
– Это потому, что Бог весть когда был любовником покойной императрицы, – заметил Бейер.
– Разврат, – буркнул Клаус.
Чрезмерная праведность юноши иногда раздражала Бейера, иногда развлекала, но пришлась очень кстати – Клаус не бегал в дороге за деревенскими красавицами и не сговаривался с уступчивыми бабенками. Штанге – тот ни в чем не желал себе отказывать: общество веселых студентов и легкомысленных натурщиц Академии художеств на пользу ему, как полагал Бейер, не пошло…
Настал день, который Бейер в шутку назвал «пробой пера». Как свежеочиненное перышко макают в чернила и выводят пробный росчерк, чтобы убедиться в качестве очинки, так он, собственноручно оседлав гнедого мерина и зарядив английские пистолеты, выехал на лесную дорогу. При нем был Клаус, чья посадка в седле напомнила Бейеру подслушанную у казаков едкую шутку: как собака на заборе. И точно – юный заговорщик не сидел, а висел на лошади, и с этим срочно следовало что-то делать. Бейер даже вообразить не мог, что есть на свете мужчина, совершенно не способный к верховой езде.
Сам он все точно продумал. К императрице, бывает, обращаются с прошениями люди, падая на колени, перед ее каретой. К дверцам таких людей не подпускают. Если вдруг появится всадник и станет пробиваться к карете с криками о деле государственной важности, у него в руках должен быть хотя бы конверт из плотной коричневой бумаги, который он якобы хочет вручить лично. А пистолет этот всадник должен выдернуть из седельных ольстр[5] в самый последний миг…
Штанге, правивший каретой, разогнал коней, и к тому месту, где стоял в засаде Бейер, они пришли с неплохой скоростью. Бейер вылетел из кустов с криком:
– Дело государственной важности! В собственные руки!
И тут оказалось, что он преследует карету неправильно – нужно догонять ее не слева, а справа. Тогда в левой руке – конверт, правая хватается за пистолет. Разъехались, повторили попытку. Все бы ладно – только пистолет дал осечку, а осечка в таком деле – смертный приговор. Изучили пистолет и увидели, что кремень скололся. Взяли другой пистолет. Начали «пробу пера» в третий раз… в четвертый… в восьмой…
Потом голштинцы, чтобы дать небольшой отдых лошадям, достали заранее вычерченный план, на котором были карета и сопровождавшие ее всадники, как бы видные сверху. Нужно было натаскать Клауса, чтобы он при необходимости доставал оружие и стрелял без размышлений. Главную роль в сопровождении Бейера играл, конечно, Штанге, но Штанге – не мартышка, у которой четыре руки, и сделать он сможет лишь два выстрела.
Клаус оказался упрям, как осел. Ни Штанге, ни Бейер никогда не видели живого осла, но, глядя на Клауса, все яснее понимали: это он и есть.
Парню терпеливо объясняли, что мушка обычно гуляет чуть выше мишени, что целиться и стрелять нужно быстро, но разумно, а не палить в белый свет, как в медную копейку, и что жмуриться перед выстрелом решительно незачем. Он все выслушивал, но, взяв в правую руку пистолет, терял соображение – и палил в воображаемых злодеев, порешивших государя Петра, причем злодеи стояли аршинах в двух от листа бумаги, прикрепленного к древесному стволу вместо мишени. У Весселя получалось лучше – ненависть не туманила ему рассудок, да и рука оказалась потверже.
К тому, что не все пойдет гладко, Бейер был готов. И, возвращаясь в развалюху, очень плохо приспособленную для жилья, был бодр и весел. Он делал все, что мог, и Штанге делал все, что мог, и Клаус с Весселем, хотя и раздражали, но в меру…
Когда Бейеру дважды удалось на всем скаку попасть в голову огромной тряпичной куклы – это был истинный праздник. Штанге даже принялся петь легкомысленные песенки – те самые, что так нравились покойному государю Петру. Государь был бы доволен теми, кто решил послужить его сыну, и об этом толковали весь вечер за скудной трапезой.
На третий день стрелковых упражнений выяснилось, что Клаус простудился. Как это ему удалось – не понимали, но бедняге становилось все хуже. Вдобавок он отравился, а чем – тоже неведомо, все четверо ели один хлеб, одну кашу, одно сало. Вессель, которому велели вспомнить все аптекарские премудрости, знал рецепты – но под страхом смертной казни не отыскал бы в лесу тех трав, которые видел только сушеными.
