Последний платеж - Дюма Александр (прочитать книгу TXT) 📗
Он позвонил в массивный серебряный колокольчик и бросил вошедшему лакею:
— Пусть собравшиеся приготовятся… Я иду к ним…
Поистине он уже готовился в преемники Наполеону!
Предшествуемый еще одним лакеем, сопровождаемый бывшим кавалергардом российского императора, претендент мелким, быстрым шагом двинулся в залу приемов.
Его появление было встречено аплодисментами.
Принц Луи ответил на приветствие друзей-почитателей тоже аплодисментами — этот обычай был перенят у испанцев, поступающих так на дружественных сборах и вечеринках.
Принц поднялся на возвышение, предназначенное для выступлений певцов и музыкантов во время интимно-гостевых вечеров, и произнес краткую вступительную речь:
— Друзья и единомышленники! Когда люди совместно берутся за осуществление своего общего политического идеала, они обязаны сообща обсуждать и все важнейшие этапы, и детали его осуществления. На наше счастье мы не являемся партией нелегальной, мы имеем возможность сходиться и говорить о насущных проблемах нашего движения… Мы сейчас наиболее перспективная партия Франции, и все ближе момент, когда нашим долгом, прямым нашим долгом, а не простым использованием ситуации будет решительный захват власти. Предстоящие выборы президента республики — важнейший экзамен нашей готовности… Мы должны смело пойти на этот экзамен и с честью его выдержать!
Снова раздались аплодисменты в зале. Но вслед за этим начали раздаваться возгласы:
— Экзамены — несколько иное дело!
— На экзамены можно идти и без туго набитого кошелька!
— Верно! Выборы же — весьма не дешевое удовольствие!
— Буржуазия богаче нас, у нее больше шансов на победу в выборах…
— Мы чертовски бедны! — повторяли один за другим выступавшие на совещании. — Наши нищенские военные пенсии, наши титульные ренты не дают нам возможности даже своевременно вносить наши членские взносы, не говоря уже о каких-либо солидных пополнениях выборного фонда…
Кто-то даже договорился до предложения организовать ограбление французского банка и именно этим начать захват власти.
Оптимистические голоса были в печальном меньшинстве.
Но среди них прежде всего звучал голос самого хозяина особняка, самоуверенный, бескомпромиссный голос принца Луи-Наполеона. А также и того человека, который сейчас считался чем-то вроде «доверенного лица» у принца. Это был франко-голландский «барон» Баверваард!
— Друзья и соратники! — громким офицерским голосом начал свою речь Баверваард, кое-кому известный, впрочем, и как Жорж-Шарль Дантес, и как де Геккерен. — История сама постепенно расчищает нам дорогу к власти… Нам незачем прибегать к таким крайностям, как хотя бы даже и политически мотивированная экспроприация французского банка. Это сразу же отвратит от нас миллионы избирателей. Нам нужно обратиться к другим источникам, и прежде всего, непосредственно прямо к людям таким, которые были чем-то обязаны великому шефу нашего движения — Наполеону… Или хотя бы были связаны с ним чем-то общим, взаимопамятным, незабываемым… Среди таких людей могут найтись и богачи, и даже миллионеры. Одного из таких мы с принцем знаем лично и убеждены, что он не откажет нам в своей поддержке. Во всяком случае в ходе этой выборной кампании должны быть решительно, раз и навсегда пресечены распускаемые нашими врагами злостные слухи, что принца субсидирует какая-то богатая англичанка, что он запродался испанским банкирам Эммануилу и Исааку Перейра, и всякую иную подобную молву, рассчитанную на компрометацию нашего дела.
Аплодисменты покрыли его речь, не лишенную пафоса и пыла, и сам принц милостиво похлопал в ладони.
Негромко, так, чтобы его было слышно только Жоржу-Шарлю, он бросил ему:
— Итак, вы взяли на себя очень важное обязательство. Остерегайтесь уклониться от него, сударь…
А громко для всех принц Луи провозгласил:
— Наше дело, господа, это не заговор школьников против наскучившего им учителя, за нашими спинами высится великая тень Наполеона I.
Опять раздались аплодисменты. Из этих слов было видно, что не исключено и появление «Наполеона третьего», ибо «вторым» у бонапартистов считался герцог Рейштатдский — «Орленок».
— Когда я делал высадку в Булони, повлекшей мое Гамское заточение, у меня было всего двенадцать человек… Сейчас по одному Менскому департаменту за меня голосовали сто двенадцать тысяч человек, не считая здесь сидящих.
Новая вспышка аплодисментов одобрила эту эффективную концовку совещания.
Глава VI
ИСПОВЕДЬ БЕГЛЕЦА
Эдмон не сразу сообщил месье Жану, что человек, сбежавший от них из кафе «Режанс» был как раз тот, кому предназначалась когда-то страшная московская пощечина.
Услышав это, месье Жан едва не заплакал.
— Черт вас возьми! — закричал он на Эдмона. — Почему вы тотчас же мне об этом не сказали. Я догнал бы его на авеню, я схватил бы его, свернул бы ему шею!
Эдмон, напротив, добродушно улыбался.
— Вот как раз этой-то опасности мне и не хотелось вас подвергнуть, милый месье Жан. Парижская полиция могла не войти во все оттенки ваших переживаний, вы могли попасть сперва в участок, а потом и в Сюртэ… А при неблагоприятном обороте дела угодить даже и еще дальше, в еще более «привилегированное» заведение.
— Вздор! Посольство не дало бы в обиду одного из богатейших орловских помещиков, представителя одного из древнейших российских родов!
Теперь уже и Гайде улыбнулась.
— Что я слышу? А ваш демократизм, месье Жан, куда он делся?
Пришлось теперь смущенно оправдываться месье Жану:
— Что ж, прав был Гораций, когда говорил, что в других людях пороки заметнее, чем в себе…
Эдмон успокоительно потрепал его по руке:
— Троим людям я обещал, что Жорж-Шарль Дантес сохранит свою шею в неприкосновенности: это Гайде, вдове Пушкина и ближайшему его другу-поэту Жуковскому.
Сверх ожидания не пришлось долго разыскивать Жоржа-Шарля. Он на этот раз уже без приглашений сам появился в один из ближайших дней в апартаментах графа Монте-Кристо.
Свидание сразу же началось в присутствии Гайде, которая хотела этого, страшась, как бы накал разговора не породил какую-нибудь беду.
Но опять-таки, паче всего ожидания Жорж-Шарль держался почти униженно, во всяком случае, с такой скромностью, которая даже вызывала сомнения или подозрения, — не просто ли это искусная игра, вызываемая обстоятельствами, Эдмону и Гайде еще не известными?
Повествование его было горестным.
— Ваше предостережение, граф, не оказалось пустым, напрасным… — признался он прежде всего. — Если вы предвидели для меня годы мучений, предвидение ваше вполне подтвердилось. Да, редкую ночь на протяжении нескольких лет я не скрипел зубами от злости и бешенства, что не согласился на договор с вами… Пусть этот Договор ущемлял и мою свободу и чувство достоинства, но он обеспечивал мне главное — отсутствие самого страшного для человека — чувство беспомощности! Вскоре после встречи с вами у меня увеличилось семейство, родился сын, о котором мечтали и я, и моя жена, бывшая свояченица Пушкина, его бель-сер… Сразу же я вспомнил о вашей готовности и желании быть полезным этому пусть и дальнему, но все же родичу чтимого вами российского поэта и вместе с тем, возможно, и вашему собственному родичу… Если точна ваша версия о родстве марсельских и эльзасских Дантесов… А барон де Геккерен в самом деле погрузился в финансовые операции большого размаха, и ему было уже не очень до меня, как вы тоже правильно предсказали…
Он даже потупил глаза в знак пристыженности своей или почтения к зоркости дальновидного Эдмона.
Свой цилиндр он совершенно в стиле бедного родственника держал на коленях и вовлекал его края в действие, когда в этом ощущалась надобность психологического свойства — в секунды раздумья и смущения.
Он продолжал:
— Стесненность в средствах, которой так легко было избегнуть, приняв ваши благородные в общем-то условия, угнетающе действовали не только на меня, но и на мою жену Екатерину… Я скрыл еще от нее, к счастью, полное содержание вашего тогдашнего договора: он был известен ей лишь в самых общих чертах, в чертах преимущественно негативных: «запрещается то-то, отменяется то-то…» Но она женским чутьем догадывалась, что, ставя ряд каких-то запретов, вы, граф, человек колоссального богатства, не могли не компенсировать меня как-то и чем-то за все это… Она смутно догадывалась, что я наглупил! Вскоре после рождения сына она умерла, мучительно тревожась о судьбе его и остальных наших детях, общим числом четырех… Мог ли я растить и воспитывать их без чьей-либо помощи, без крупных или хотя бы значительных средств? Терзания мои все возрастали…
