За землю отчую. - Галинский Юрий Сергеевич (читать книги без регистрации полные TXT) 📗
Сызнова повторю вам, други: один у нас выход — идти в Волок Ламский к князю Серпуховскому! — наконец заговорил князь Владимир.
Уходить с родной стороны неведомо куды...— покачал лохматой головой тысячник Устин.— Нет, сие негоже.
Побьем татар, возвернемся на Тарусчину!
Уже побили*..— хмуро протянул тысячник Максим.
Сила наша, други, быть вкупе. Ежели объединим рати русские — устоим, пойдем порознь — лада не будет. Говорил я об том покойному брату Костянтину Иванычу, да не послушал он. Может, все было бы по-другому,— тщетно уговаривал молодой князь начальных людей, но те отмалчивались.
Грех покойного князя-батюшку судить,— вздохнул кто-то из сотников.
Да и ждет ли Серпуховский нас? — буркнул Максим.
—¦ Ждет! Мне об том доподлинно ведомо — сам его грамотку читал! — воскликнул Владимир и продолжал: — А тут что делать станем? Корм-то для воев раздобудем, зверья и птицы в лесу много, а дале что? Не сегодня завтра ордынцы сыщут —не отобьемся! Нечего тут сидеть!
А мы и не сбираемся тут сидеть! — двусмысленно обронил Устин.
Ежели не в Волок, то куда? — насторожился князь.
Видно будет.
Замыслил ты что-то, Устин? Не забывай только: яваш князь!
Боярин промолчал, а Максим зло прищурил глаза, бросил резко:
Тот наш князь, кого Костянтин Иваныч в своем завещании назвал! Мы же, тарусские бояре и дети боярские,— обвел он рукой сидевших у костра начальных людей,— сего завещания не видели.— И добавил многозначительно: — Да и в Рязани при княгине Ольге Федоровне есть тарусские бояре.
Владимир вспыхнул от гнева, ноздри его носа расширились, бледное лицо залила краска, с трудом сдерживаясь, процедил:
Вот о чем ты, боярин Максим Андреич! Запамятовал, что ныне не время разводить смуту!
О какой смуте торочишь, княже?! Молод ты еще, я с отцом твоим, Иваном Костянтинычем, за Тарусу стоял, когда тебя-то и на свете божьем не было! — загорелся тот.— И еще скажу: понапрасну ты дружину из сечи вывел. Может, и не побили б нас нехристи!
Ты — смутьян и отступник, Максим! — выхватив из ножен меч, вскочил Владимир.— Потому и зовешь к Олегу Рязанскому, такому же отступнику!
Тысячник, неторопливо поднявшись с земли, тоже обнажил свой меч. Между ними тут же встали начальные люди.
Что вы! Что бы! — разбороняя князя и боярина, воскликнул Устин.— Надо все обсудить спокойно, а вы за мечи хватаетесь.— И, обращаясь к обоим, примирительно молвил: — Ты, княже Володимир Иваныч, и ты, боярин Максим Андреич, не могите и думать в сей тяжкий час затевать распрю. Утро вечера мудренее. Завтра без гнева и пристрастия все и обсудим...
ГЛАВА 7
Над сожженной деревней синеет предзакатное небо. Солнце то прячется, то выглядывает из-за белесых облаков. Только не до него людям.
Курится пепелище, чернеет обугленное поле, всюду лежат убитые...
Возле закопченной, полусгоревшей избы собрались все, кто остался в живых. На земле, в наспех сколоченных гробах,— Антипка и погибшие лесовики. Рядом гробик с Ивасиком, сыном Насти и Фрола. У изголовья мертвого мужа застыла Степанида, согнуло горе ее широкую спину. Не отрывая угрюмого взгляда от посеченного саблями тела брата Антиики, сидит Клепа. Болит повязанная окровавленным холстом голова, тоска сдавила сердце. Теперь у пего никого ее осталось: жену и дётей давно потерял, думал хоть брата Антипку встретит и вот пришел хоронить!
Рыдает, убивается над первенцем своим поруганная насильниками Настя. С округлых голых плеч сполз накинутый кем-то зипун, В сторонке стоит Фрол, стиснул зубы так, что, кажется, на желваках вот-вот лопнет кожа. Тяжело переживает гибель сына, позор жены. Молчит, даже руку не протянет одежку на нее набросить. А надо, бы успокоить, приголубить бедную — ох и горько ей!..
Сенька хмурился, терпел, наконец не выдержал: бросился к сестре а, зардевшись, прикрыл зипуном ее наготу.
Скорбно застыли мужики и заплаканные бабы с детишками на руках. Ребята постарше жмутся к материнским подолам, со страхом глядят на мертвых. Их не отгоняют, только Вавилова Лукерья отвела своих в избу. Там над раненым лесовиком и старым Гоном хлопочет Любаша. Старик сильно обгорел, бредит. А тарусскому порубежнику Васильку повезло. Упав, Гон прикрыл его своим телом и этим спас от огня. Едва успели вытащить их из избы, как крыша обвалилась.
Насильно уже пришел в себя, но лежит с закрытыми глазами, лишь изредка с трудом приподнимает тяжелые веки, и в памяти всплывает...
...Полдень. Дружина тарусского князя Константина Ивановича и ополченцы выступают на татар. На Тарусу идет орда Бека Хаджи... Навстречу русским полкам мчится конница крымцев. Василько и порубежники дерутся в первых рядах. Рядом — дружинники князя Константина. Но слишком уж неравны силы! Ордынцев в два раза больше, чем тарусцев, они сминают княжескую конницу, теснят ополченцев, окружают разрозненные группки русских. Убит князь!.. Василько лихо отбивается от напавших на него нукеров... И вдруг страшный удар по шлему. Он судорожно вцепился в гриву коня, несущего его невесть куда... Деревня в лесу. Поле. Над раненым склонились крестьяне... И снова крики, вой, улюлюканье! Его хватают за руки и ноги, бросают... Больше Василько ничего не помнит...
Возле тарусского порубежника сидит Федор. Прижимает руку к повязанной холстом ране, по густым темно-русым волосам сочится кровь. Неподалеку стоит Гордей с несколькими лесовиками — это все, что осталось от ватаги. На уме одна тревожная дума: «Как быть дальше?..»
Убитых похоронили за деревней на лесной опушке. Отпевал их молоденький монах, приставший к ватаге в Серпухове. Глотая слова, прочитал он скороговоркой заупокойную молитву. Насыпали земляные холмики, установили выструганные из молодых дубков кресты. К двум могилкам умерших зимой детей Гонов добавилось семь новых — целый погост.
Наступила ночь Солнце скрылось за лесом, низко в небе зажглась яркая звезда. Завершив свой горестный труд, усталые, измученные люди молча отряхивали с одежды землю. Долго не расходились. Всхлипывали бабы, хмуро покашливали мужики. *
Стой не стой, а их уже не поднимешь...— первым нарушил скорбное молчание атаман.
Что думать, ежели ничего не придумать,— подал голос Митрошка и добавил: —' Беда бедой, а есть надо.
Помолчи* помело, не отощаешь! — прикрикнул на него Гордей.
Придем в Литву, там уж отъедимся,— заметил кто- то из лесовиков.
Куда нам в Литву — осталось нас восемь душ! — мрачно возразил другой.-
Гаврилко и бабы направились к уцелевшей избе. Как ни удручены были собственными горестями и заботами сыновья старого Гона, но с любопытством прислушивались к разговору лесовиков. И потому, когда Сенька, по-мальчишески быстро привязавшийся к Гордею, с пылом воскликнул: «Пошто гам в Литву идти, дяденьки,— селитесь тут!» — мужики его поддержали.
Верно говорит Сенька — милости просим,— радушно молвил Вавила — он считал себя теперь в деревне за старшего.— Коли ордынцы снова не пригонят, всем хлеба и дел хватит.
Чай, и невесты найдутся? — усмехнулся атаман.
Парнишка насупился, озадаченно протянул:
С невестами похуже. Есть, правда, одна: Любашкой звать!
Всего одна, а нам много надо,— положив руку на Сенькино плечо, привлек его к себе Гордей.
А ежели с других деревень невест взять? — нашелся малый.
Э, милый...— с лаской в голосе произнес Гордей.— Не в том дело, паря. Да и не найдешь тепереча в деревнях невест: везде такое.
Ежели не хуже! — в сердцах воскликнул кто-то.
Будет вам! — покосившись на Степаниду и Настю, которые горестно склонились над могилами, сказал Гордей.— Разговор сей не к месту.
Слышь, добрый человек,— осторожно тронул его за руку Вавила.— Зови удальцов своих. Кой-чего уберегли от ордынцев, бабы поесть сготовили.
Поминуть убиенных,— как бы невзначай обронил Любим.
То добре! — сразу оживились лесовики, зашагали гурьбой за Вавилой и Гордеем.
Бери Настю, Фролко,— шепнул Любим брату.— А я Степаниду уведу.
