Медный гусь - Немец Евгений (е книги .TXT) 📗
– Эко вы развернулись! – удивился Мурзинцев. – Даже Самаровский ям победнее будет.
– В Самаровском яме Сибирский приказ заправляет, – степенно молвил на это монах Аркадий. – А мужик власть терпит, но душой ее не принимает. Когда же духовный отец его направляет, он к работе с душой подходит. Рыбу ловит – молится, зверя добывает – опять же молится, пашет – в мыслях к Господу воспаряет. Вот и работа у него ладится.
– Сие истина! – вставил отец Никон.
– А местные вас не тревожат? – продолжал расспросы сотник.
– Остяки не тревожат. От русских горя больше случается.
– Как это? – удивился пресвитер.
– А так, что на мою память два раза уже лиходеи на монастырь покушались. Знают тати, что у нас есть чем поживиться, потому и лезут. Мы по такому случаю мушкетами обзавелись. Березовские казаки далеко, а обороняться как-то надо.
– Ну, дела! – удивился Васька Лис.
– Завоевали Югру для царя-батюшки, называется, – угрюмо произнес Игнат Недоля. – Церквей и часовень понастроили, а заодно и дорожку для воров протоптали…
– Ты чего это мелешь! – гаркнул на него отец Никон, так что даже монахи трапезу прервали, на пресвитера оглянулись.
– О том он толкует, владыка, что Яшку Висельника мы упустили, – сказал Рожин. – И где он сейчас, одному Богу известно.
На это пресвитер ничего не ответил, да и остальные высказываться не торопились. Где-то в югорской тайге бродил матерый вор и убивец, о котором путники уже забывать начали и теперь вот вспомнили. Жив был Яшка, прятался по лесам до времени, и от этого на душе у Рожина было неспокойно.
– Снимем со струга пушку, монастырю оставим, тут она нужнее, – сказал Мурзинцев, и Рожин понял, что сотнику тоже тревожно на сердце.
После обеда занялись похоронами Демьяна Перегоды. Монахи выкопали могилу возле звонницы. Подробности смерти казака отец Никон монахам поведал, так что отпевать Демьяна сам игумен Макарий взялся. Два прошедших дня были прохладны, и время на теле Перегоды почти никак не сказалось. Демьян лежал в гробу, словно спал – спокойный, умиротворенный, только бледный больно. Мурзинцев глянул на него, хотел сказать что-то, но горло ему горечь перехватила, отвернулся. Игнат Недоля не выдержал, всплакнул, да и Семен Ремезов не сдержался.
К вечеру монахи гостям истопили баньку. Игнат Недоля попарился второпях и отпросился в караул струг охранять. Сотник отпустил, хоть и удивился рачительности стрельца, которая за Игнатом раньше не замечалась. Васька Лис бороду подровнял и после баньки, распаренный, помолодевший, места себе не находил, тоже улизнуть норовил. Мурзинцев держать на цепи его не стал, только пригрозил, что ежели Васька вляпается в какую историю, то получит от сотника сполна. Васька наобещал с три короба и испарился. Отец Никон сразу после похорон Демьяна Перегоды удалился с игуменом проверять дела монастыря, чтобы отчет в Тобольскую епархию предоставить. Семен Ремезов ушел составлять план селения, а Рожин со стрельцами в баню не пошел, отправился проведать кузнеца Трифона Богданова.
Трифон, плечистый мужик под два метра росту, с густой окладистой бородой и огромными мозолистыми ладонями, Рожина встретил в воротах, дожидался дорогого гостя.
– Алексей, вернулся! Вот же порадовал старика! – кузнец сгреб Рожина в объятия, да так крепко, что у толмача кости затрещали.
– Полегче, дух весь из меня выжмешь! – со смехом ответил Рожин. – Ты, Трифон, на старость не греши, твоей силушке и медведь позавидует.
– Заходи, заходи, – Трифон тащил Рожина по двору одной рукой, будто мешок с зерном. – Мне Настька уже все уши прожужжала, весь день у печи суетилась, угощения готовила. Да дерганая вся, словно ее гнус искусал.
– Повзрослела она у тебя, прям невеста.
– А то! Ты когда последний раз к нам заглядывал, ей всего четырнадцать было, а теперь-то все восемнадцать. Я ей два года уже говорю: замуж тебе пора. А она все упирается. Я и приданое приготовил…
Двери распахнулись, на пороге появилась Настя. В нарядном сарафане, в косу ленты вплетены, щечки румянами подведены, глазки пылают.
– Ты только глянь, какая пава! – воскликнул Трифон.
– Батюшка! Ну что ж ты гостя тащишь, аки колоду! – воскликнула Настя и даже ножкой в красном сапожке гневно топнула.
– Видишь, Алексей, кто теперь у нас в доме заправляет? – с улыбкой сказал Трифон, но Рожина отпустил.
– Батюшка! – еще злее крикнула Настя и скрылась в избе, хлопнув дверью.
– Вот так мы и живем, Алексей, – грустно произнес кузнец. – А как иначе? Детей Господь больше не дал, а как Анюта померла, так Настя за хозяйку осталась. Кроме нее, у меня никого не осталось, а потому прощаю ей своенравие бестолковое. Я ж днями в кузне, все хозяйство на ней. И ведь справляется ладно! Мне бы зятя толкового в помощь да внуков пора бы… Ну да пойдем уже за стол…
Стол от снеди ломился поболе монашеского. Была тут и стерльяжья уха, и соленые грузди в сметане, и тушенная с кедровым орехом куропатка, и пироги с муксуном, и печеные яйца с хреном, и полва на меду с брусникой, и еще гора каких-то закусок, которые Рожин и опознать не мог. Алексей, узрев такое изобилие, даже рот в удивлении разинул.
– Ну ты, Анастасия Трифоновна, расстаралась так расстаралась! – похвалил он хозяйку.
Настя, довольная, скромно опустила очи долу.
– Ты, Алексей, не думай, что мы тут жируем, – сказал Трифон. – Год на год не приходится. Когда соболь и чернобурка в силки идет, тогда и люд живет в сытости. А когда год на зверька худой, приходится пояс потуже затягивать, так что вертопрашничать не приходится. Этой зимой остяки много зверя взяли, а у меня они его на ножи, упряжь да прочую нужную в хозяйстве скобянку меняют. Ну а я скаредностью не страдаю, закапывать деньги в подполе тяги не имею. Вот по весне первые купцы прошли, так набрал у них гороха, зерна да меду. Насте вон сарафанов да платков, чтоб на людях красовалась… Настена, а штоф где?!
Настя руками всплеснула, метнулась в голбец, вернулась с массивной квадратной бутылкой, полной жидкости янтарного цвета.
– Сам настаивал на таежных травах, – с гордостью сказал Трифон, разливая настойку по чаркам.
– Вы меня простите, радушные хозяева, что я без подарков да гостинцев, – сказал Рожин. Трифон с Настей начали было протестовать, но толмач остановил их, продолжил: – Не думали мы, что нам до Кодского городка идти придется. Поход у нас только до Белогорья намечался.
И Рожин обстоятельно поведал друзьям о всех приключениях, свалившихся на их головы. Все рассказал: и про щуку, которая Хочубея со струга смела; и про огромные волны на Оби в безветрие, когда троих стрельцов потеряли; и про порубленных отцом Никоном болванов на капищах; и про Яшку Висельника; и про морок-туман; и про Белых сестер в Атлым-воше. Трифон слушал Рожина внимательно, не забывал в чарки настойку подливать, по мере рассказа становился серьезнее, угрюмее. Настя же слушала гостя с открытым ртом, пугаясь услышанного и восхищаясь храбростью путешественников.
– Ну и ну! – воскликнула она, когда Рожин закончил рассказ.
– Да-а-а-а, дела, – согласился с ней отец. – Мы тут с местными мирно живем, на их болванов не заримся, так что вогульские шаманы да остяцкие бесы нас не тревожат. Да и сам иерей Макарий постоянно талдычит, что к иноверцам относиться надобно, как к чадам, с лаской, учить и наставлять их, а не плетью погонять. Ну да раз Сибирский приказ с Тобольской епархией вас отправили в этот поход, стало быть, скоро нашему миру конец придет.
– Отец Макарий тут полжизни прожил, тайгой и рекой проникся, потому и доброту к остякам выказывает, – ответил на это Рожин. – А епископы в Тобольске от иноверцев так далеко, что только балвохвальство их и видят.
– Сколько ж чудес на земле водится, да все мимо нас! – пылко воскликнула Настя.
– Вот же дуреха! – остудил дочь Трифон. – Колдовство вогульское – оно, конечно, чудо, да токмо от чудес тех православные души сгинули.
– Батюшка, колдовство колдовству рознь. Разве ж грех, скажем, ворожба на урожай? Чтоб рожь не мерзла?..
