Белые лодьи - Афиногенов Владимир Дмитриевич (библиотека книг бесплатно без регистрации .txt) 📗

Он сказал, чтобы Константин по праву, данному ему Богом, императором и патриархом, водрузил на плечо ларец с мощами Климента и отнес в церковь святого. Созонта. И на всем пути туда перед философом расступалась толпа и люди с именем Божьим на устах и молитвами склоняли головы ниц.

— Леонтий, теперь пора уходить в Хазарию. Господь Бог осенил нашу дорогу великой находкой, явившейся словно доброе чудо… А на обратном пути мы возьмем святые мощи в Константинополь и сотворим радость его святейшеству и всему христианскому миру, — торжественно произнес философ, выходя из церкви. Задумался, потом вскинул на меня глаза: — Думаю, что только весной мы увидим Фотия. А я бы хотел обрадовать его раньше.

— Ты хочешь послать гонца?

— Да, Леонтий.

В голове у меня промелькнуло:

— Есть такой гонец, отче… Наш Джам! Смышленый мальчонка.

— Верно, смышленый… А что?! Согласен. Только вот беда: за делами мы его окрестить не успели.

— Припиши в грамоте к его святейшеству, чтобы окрестил. Может, он и в школу свою его определит?..

— Хитрец ты, Леонтий! Джама отправляешь к патриарху скорее не гонцом, а на его попечительство.

Но видел я — и у него, как у меня, на сердце цвела радость.

Вручив пергамент, мы посадили Джама в отдельную каюту первого отходящего корабля в Византию и наказали часто не выходить, а я попросил капитана найти в Константинополе патриарха и передать мальчика с рук на руки.

Часть третья

Жезл Верховного Жреца

1

Доброслав Клуд спешил доковать для своего Бука панцирь, чтобы попасть к полудню на кумирню к верховному жрецу Родославу.

В горне ковницы ярко пылал огонь, рдели до готовности тонкие железные пластины. Кузнец, ражий детина с бородой, на которой уже начинала проступать седина, сделал знак крупной головой Доброславу, выхватил из горнового пламени клещами эти пластины, положил на наковальню, и Клуд застучал по ним молоточком, вытягивая и делая выпуклыми, по форме груди собаки. Потом их скрепили крючками и сунули в воду, налитую до краев в деревянное широкое корыто. Железо, шипя, выпустило из себя желтый пар — едко запахло окалиной.

— Хорош доспех будет твоему Буку, — сказал кузнец Доброславу, широко улыбаясь. — Ты и вправду говорил, что собаки в древние времена воевали в таких панцирях?

— В таких ли, не знаю, может, в других, но то, что дрались в битвах рядом с хозяином, — это точно, от отца слышал.

— Световид с тобой, Клуд.

— Спасибо. Прощай.

Клуд взвалил на спину железный панцирь и вышел из ковницы. Позвал Бука, но у входа его не оказалось… Встревоженный Доброслав зашагал домой, чтобы у Дубыни спросить о собаке.

Дубыня два дня назад появился в селении. Радость Клуда, когда он его встретил, была неописуемой… Ведь после того как расстались, сдав соль с Меотийского озера в Херсонесе и освободив из подвала базилики Лагира, прошло ровно семь месяцев — на дворе сейчас стоял месяц листопада [82], по утрам уже выпадал в горах иней, и улетали птицы еще дальше на юг.

Сейчас друг хоронился на сеновале. Доброслав спросил его о Буке, но он ничего не ведал. Клуд выбежал на улицу, но собаки нигде не было…

Когда он ковал для нее панцирь, Бук лежал у входа в ковницу и, прикрыв глаза, дремал, ожидая хозяина. Ближе к полудню солнце пригрело, лучи упали на лобастую, крупную голову Бука, чутким ухом он уловил тихое попискивание мышей в скирде соломы, сметанной недалеко от кузницы, свист сусликов, вылезших из нор погреться. Из лесного кустарника неожиданно выскочил заяц и, петляя и смешно задирая морду, побежал к реке — умный пес сразу почуял его, открыл один глаз и стал наблюдать за ним. Как ему хотелось пообедать сейчас зайчатиной, но Бук с места не стронулся… Хотя ничего не стоило Буку этого бедного зайчонка настичь в несколько прыжков и расколоть, как орех, его голову своими мощными, заостренными и загнутыми назад клыками, которые были, пожалуй, посильнее волчьих.

Бук походил на мать только своей крупной головой да, может быть, еще и одинаковым с ней ростом. Но тело его было длинным, гибким и мускулистым, вот оно-то как раз и походило на волчье, так же как морда с желтыми пронзительными глазами, широко поставленными и раскосыми, с удлиненным носом, обладающим обостренным чутьем.

Как и у отца, мощные лапы Бука с хорошо развитыми голыми мякишами заканчивались сбитыми в плотный, несколько овальный комок пальцами с когтями большими, черно-бурого цвета.

Месяц назад, встретив в лесу молодого кабана, этой лапой Бук перешиб ему хребет. Уши пса не висели, а оставались стоячими и подвижными, покрытыми жестким и плотным волосом. Волосы росли длинными у Бука только на холке; черного цвета, они ярко оттеняли мощный загривок. На задней стороне бедер волосы были короче, нежели у матери, и не образовывали, как у нее, «штанов».

Широкой грудью Бук ломал бревна в кулак толщиной: однажды по неопытности он попал в бревенчатый загон, установленный на лося людьми управителя, но пробил грудью лаз и выскочил на волю.

Видел Бук настолько далеко и ясно, что за поприще мог различить среди ветвей елок пушистый хвост белки.

Но, несмотря на внешние признаки волка, Бук по характеру оставался преданным хозяину домашним псом; когда ему исполнилось три месяца, Доброслав, который помнил всегда тот злополучный праздник Световида, начал приучать Бука нападать (только по приказу хозяина) на человека.

Клуд надевал кожушок, сшитый из козлиных шкур, накидывал на него еще ватный халат и уходил с собакой в глухой лог, где их никто не мог обнаружить. Там он учил Бука терзать мнимого врага. Много синяков и шишек Клуд заработал во время этих занятий, даже в трехмесячном возрасте пес был силен и отважен.

Никогда бы он не нарушил приказа хозяина — ждать его у ковницы, если бы не увидел на краю леса мать, а рядом с ней волка.

Бук запомнил свою мать на всю жизнь по запаху молока, когда слепой мордочкой тыкался в ее соски, и по теплоте, исходящей от ее живота. Бука, правда, скоро покинула малыша и убежала к своему другу.

Бука и волк были голодны, поэтому они и прибежали к селению, но обостренным звериным чутьем осознали, что здесь им сегодня вряд ли придется чем-либо поживиться. И волк, намереваясь уходить отсюда, повернулся мордой к лесу, слегка толкнул поджарым телом свою подругу, но вдруг ощутил ее волнение, такое же, как перед желанной охотой. Он вмиг отскочил в сторону и увидел бегущего навстречу пса, огромного и сильного, потянул носом — в ноздри ему шибанул запах домашнего стойла, состоящий из кизячного дыма и козьего молока, исходящий сейчас от этой собаки.

Волк оскалил пасть, шерсть на его загривке встала торчком — добыча сама шла в зубы! — но краем желтого, уже налитого кровью глаза он заметил, что Бука, на удивление, уже успокоилась, она даже положила мощную лапу ему на спину, как бы предупреждая не нападать. Да волк и сам понял, что с таким псом, который уже выскочил на пригорок, остановился локтях в двадцати и был хорошо виден, вряд ли ему справиться — разве что вдвоем с Букой, но та неожиданно завиляла хвостом, лизнула в морду друга, успокаивая его, и, высунув язык, что означало дружелюбие и мир, легко побежала к псу.

Вот она тоже выскочила на пригорок, ткнулась головой в лоснящийся бок своего любимца и потерлась ушами. Бук эту ласку воспринял с любовью и нежностью. Он радостно взвизгнул, прижался мускулистой грудью к ее теплой густой шерсти, и они разом кинулись вниз, туда, где настороже стоял волк.

Волк, завидя их, приближающихся к нему, ощерил клыки, и на его загривке шерсть снова встала дыбом.

Жутко-хищное промелькнуло и в глазах Бука, и, если бы рядом не находилась его мать, он бы наверняка бросился на зверя, но что-то остановило его. Волк по-прежнему стоял в злобной настороженности, готовый к атаке. И тогда Бук взглянул на мать, как бы прощаясь, и бесстрашно повернул назад.