Шестая жена короля Генриха VIII - Мюльбах Ф. (читать книги онлайн полностью без регистрации .txt) 📗
Да, он любил королеву, но его гордое, честолюбивое сердце не могло быть настолько объято одной любовью, чтобы там не оказалось места для второй, при условии, чтобы эта вторая любовь могла представить ему счастливый шанс для осуществления намеченных им целей.
Такой шанс могла дать Сеймуру любовь Елизаветы. И если королева наверное станет когда?нибудь регентшей Англии, то Елизавета могла, быть может, стать английской королевой. Конечно, сейчас все это не выходило за границы возможностей, но можно было приложить все свои усилия, чтобы возможность стала действительностью.
К тому же, это прелестное, пылкое дитя любило его, а Томас
Сеймур был сам слишком молод, чтобы отказаться от этой любви.
– Мужчине не годится жить одной только любовью, – сказал он сам себе, еще раз вспоминая все события этой ночи. – Он должен стремиться к более высоким целям и не имеет права пренебрегать даже малейшим средством, способствующим осуществлению их. К тому же мое сердце достаточно поместительно, чтобы его хватило на двойную любовь. Я люблю обеих прекрасных женщин, предлагающих мне корону. Пусть же сама судьба решает, которой из двух должен я принадлежать!
XII
ГЕНРИ ГОВАРД, ГРАФ СЭРРЕЙ
Большой придворный праздник, которого ждали так долго, был наконец определенно назначен. Рыцари и лорды готовились к турниру, поэты и ученые – к поэтическому соревнованию. Рыцари должны были сражаться в честь своих дам, поэты должны были воспеть их в своих поэмах, а Джон Гейвуд – представить ряд веселых фарсов.
Даже величайшие ученые должны были принять участие в этом празднестве, так как король лично пригласил своего бывшего учителя греческого языка, великого ученого Крука, пожаловать в Лондон из Кембриджа, где он был в то время профессором университета; этот Крук оказал ученому миру Германии и Англии неоценимую услугу, пробудив упавший было интерес к греческой поэзии.
Король собирался разыграть пред изумленным двором вместе с Круком несколько сцен из Софокла, и хотя при дворе не было никого, кто понимал бы греческий язык, все без сомнения обязаны были прийти в восхищение как от гармонической музыки греческого языка, так и от поразительной учености короля.
Везде шли приготовления, везде отдавали распоряжения, заботились о туалете и духа, и тела.
И Генри Говард, граф Сэррей, занимался своим туалетом; это значит, что он удалился в свой кабинет, где погрузился в отделку своих сонетов, которые собирался прочитать сегодня в присутствии двора и в которых он восхищался красотой и грацией прекрасной Джеральдины.
С листом бумаги в руках он лежал на бархатной оттоманке, стоявшей пред его письменным столом.
Если бы леди Джейн Дуглас видела его теперь, то ее переполнило бы мучительное восхищение при виде того, как, откинув голову на спинку, он мечтательно закатил к небу свои большие голубые глаза и тихо шептал стихи. Он весь ушел в сладкие воспоминания, он думал о блаженных восторженных часах, пережитых им за несколько часов до этого с его Джеральдиной, и, вспоминая об этом, готов был молиться ей, повторяя про себя клятвы вечной любви, ненарушимой верности.
Мечтательная душа Говарда была переполнена сладким томленьем, и он чувствовал себя совершенно опьяненным тем волшебным счастьем, которым подарила его Джеральдина.
Наконец?то она стала его!
После долгих, мучительных борений, после горького самоотречения и грустного уныния, счастье наконец?то взошло и для него! И то, о чем он даже не смел мечтать прежде, вдруг стало действительностью! Екатерина любила его, она сказала ему, подкрепляя свои слова самыми священными клятвами, что станет со временем его женой пред Богом и людьми.
Но когда же настанет этот день, когда же он сможет представить ее свету как свою супругу? Когда, наконец, она освободится от невыносимой тяжести королевской короны, когда свалятся с нее золотые цепи, приковывающие ее к тираническому, кровожадному мужу, жестокому и надменному королю? Когда же Екатерина перестанет быть королевой и превратится в графиню Сэррей?
Странно! Когда Говард спросил себя об этом, его охватила дрожь, и непонятный страх пробудился в душе. Ему казалось, словно какой?то голос зашептал ему на ухо:
«Ты никогда не доживешь до этого дня! Как ни стар король, а он переживет тебя! Будь готов к смерти, потому что смерть уже стережет тебя!»
Уже не в первый раз слышал он этот голос и каждый раз он повторял одни и те же слова. Часто бывало, что Говард во сне вдруг чувствовал резкую боль на шее, и в это время ему представлялся эшафот, на который с глухим стуком скатывалась его собственная голова.
Генри Сэррей был суеверен, как истинный поэт, так как поэтам дано ощущать таинственную связь между видимым и невидимым мирами и верить, что человека окружают невидимые существа и сверхъестественные силы, которые защищают его или толкают на погибель. Бывали часы, когда он верил в правдивость своих снов, не сомневаясь в неизбежности мрачной и страшной участи, предсказываемой ими.
Прежде он не обращал особенного внимания на все это, но с тех пор, как полюбил Екатерину, как она стала принадлежать ему, он уже не хотел умирать; теперь, когда жизнь открыла пред ним самые дивные восторги, самые опьяняющие радости, он уже не хотел легко расставаться с нею; теперь смерть уже пугала его. Поэтому он стал очень осторожным и вдумчивым и, зная подозрительный, дикий, ревнивый характер короля, всеми силами старался избежать всего того, что могло бы раздразнить его, разбудить королевскую гиену от сна.
Ему казалось, будто король с особенной ненавистью относился к нему и всему его семейству, будто король никогда не в силах забыть, что та жена, которую он любил больше всех и которая глубже всего оскорбила его, происходила из рода Сэррей. В каждом взгляде, в каждом слове короля Генри Сэррей чувствовал внутреннее раздражение и понимал, что Генрих ждет только удобного момента, чтобы схватить и умертвить его.
Поэтому Говард все время держался настороже. Ведь теперь, когда Джеральдина любила его, его жизнь принадлежала не ему одному; она любила его и, следовательно, имела на него права, так что он должен был беречь себя для нее.
Поэтому он молчал в ответе на все обиды и издевательства короля; он даже принял без всякого недовольства и ворчания приказ короля, отозвавший его от командования армией, сражавшейся с Францией, и назначивший на его место лорда Гертфорда, графа Сэдлея. Он тихо и без возмущения вернулся в свой дворец и, не имея больше возможности быть солдатом и полководцем, снова стал ученым и поэтом.
Дом Сэррея снова стал сборным пунктом для всех ученых и писателей Англии, и он всегда был готов с истинно княжеской щедростью прийти на помощь гонимому и подавленному таланту, дать убежище в своем доме преследуемому ученому. Это он спас от голодной смерти ученого Фокса, поселив его у себя дома; Гораций Юний давно уже был его постоянным врачом, а столь прославившийся позднее поэт Черчьярд служил у него пажом.
Любовь, искусство и наука смягчали боль ран, нанесенных королем честолюбию Сэррея, и теперь он не чувствовал никакого раздражения против короля, а почти был благодарен ему. Ведь только отозванию от армии был он обязан своим счастьем, и Генрих VIII, хотевший побольнее оскорбить его, дал ему величайшее счастье.
Теперь Сэррей улыбался при мысли, что король, отнимая от него жезл полководца, сам не зная того, дал ему взамен свою собственную жену и, желая унизить его, только возвысил.
Граф улыбнулся и снова взял в руки стихотворение, в котором хотел сегодня воспеть пред двором свою возлюбленную, прекрасную, таинственную незнакомку, никому неведомую Джеральдину.
– Стихи слишком грубы! – пробормотал он. – Наш язык удивительно беден! Он не способен передать всю силу обожания и глубину восхищения, которое я чувствую. Петрарка был гораздо счастливее меня. Его прекрасный, нежный язык звучит, как музыка, и сам по себе является гармоническим аккомпанементом любви. Ах, Петрарка, я завидую тебе, но все?таки не хотел бы поменяться с тобой ролями. Ведь твоя судьба была печальной и прискорбной. Ведь Лаура никогда не любила тебя; ведь она была матерью дюжины ребят, из которых ты ни одного не мог назвать своим!
