Владетельница ливанского замка - Бенуа Пьер (книга регистрации .TXT) 📗
— Гобсон, — шептал я с умоляющей улыбкой. — Гобсон, выслушайте меня.
Он смерил меня взглядом:
— Называйте меня майором. Понимаете? — сказал он.
— Выслушайте меня, выслушайте, — говорил я тоном, который, несмотря на все, заставил его задрожать. — Вы помните тот первый вечер, когда мы с вами обедали вместе? Вы мне назначили свидание здесь, — помните?
— Совершенно верно.
— Во французском ресторане, куда мы отправились, — помните? — я спросил у вас, каким условиям должен, по вашему мнению, удовлетворять хороший офицер службы разведки? «Первое, — сказали вы мне, — это сильно и неизменно, при всех обстоятельствах, любить свою родину».
— Да, помню.
— «Второе — не быть дураком».
— И это помню.
— «Третье — быть сильным, быть спортсменом… Ведь мало ли что может случиться».
— Припоминаю.
— Хорошо, а четвертое условие? То, которого вы тогда не хотели мне сказать… «После», — сказали вы мне. Теперь, — не правда ли, — я это чувствую, у вас нет никаких причин хранить молчание…
— Действительно.
— Это четвертое условие?..
— Быть богатым, — сказал он сурово.
X
Расстояние от Курзала до «Мирамара» не больше пятидесяти шагов. Я шел шатаясь. Почему в такие минуты люди бегут под защиту бедных девушек? Ах, недаром предание ставит около креста блудницу из Магдалы!
Когда я вышел на террасу, там показывали кинокартину. В темноте я разыскал столик у края балюстрады. У моих ног глухо рокотал прибой.
Из мрака выступила тень официанта.
— Ничего. Я ничего не хочу. Или нет! Позовите ко мне Марусю.
Она пришла сейчас же.
— Как я рада тебя видеть. Мне надо поблагодарить тебя. Я получила паспорт в Египет. Твой товарищ, английский офицер, был очень любезен.
— Маруся, который теперь час?
— Который час? Кажется, половина первого.
— Маруся, уйдем отсюда. Пойдем со мной.
— С тобой?
В этот миг резко вспыхнуло электричество. Мы сидели близко друг к другу, почти соприкасаясь лбами.
Увидев выражение моего лица, Маруся резко отодвинула стул.
— Что с тобой?
— Что со мной? Ничего. Почти ничего. И я рассмеялся.
— Мне не нравятся твои глаза, — сказала она, покачивая головой.
— Пойдем со мной, Маруся.
— Куда?
— К тебе. Ведь у тебя, наверное, есть дом. Я еще никогда не бывал там. Я хочу туда.
— Ты хочешь, ты хочешь… А меня ты и не спросишь, хочу ли я.
— Ах, — воскликнул я, — только этого еще недоставало! Теперь ты будешь ломаться!
— Почему бы и нет?.. А твоя дама в белом, с которой ты был в прошлый раз, — почему ты не с ней?
— Замолчи!
— А если мне так хочется!
— Замолчи, говорю тебе! Она схватила меня за руку.
— Ах! Я так и знала, что тут что-то неладно… У тебя лихорадка. Тебе надо лечь.
— У тебя, Маруся, у тебя! Мне не хочется быть одному.
— В таком случае ступай к ней.
И правда, почему я не побежал тотчас же к Ательстане? Почему мне не побыть рядом с ней, не рассказать ей ужасную новость, прекрасную новость об успехе моих переговоров? Я не знал. Не понимал. Мне казалось, что я совершенно лишился способности разбираться в своих побуждениях и поступках.
— Ты сказала половина первого, 14аруся? В котором часу ты можешь уйти отсюда?
— Не раньше двух.
— Это слишком поздно. Пойдем со мною сейчас.
— Меня не пустят.
— Пустят, если я потребую. С деньгами все можно, — ты это прекрасно знаешь. А у меня есть деньги, много денег.
Официант снова подошел к нашему столику.
— Шампанского! Дай нам шампанского. Бутылку… две бутылки. И позови хозяина.
— Хозяина? — вскричала она. — Что ты затеял?
— Хочу сказать ему, что увожу тебя с собой, сейчас же.
— Эго невозможно.
— Почему невозможно? Скажи! Какой доход можешь ты принести твоему хозяину за один вечер? Не больше десяти бутылок шампанского по три ливра. Тридцать ливров! Ну, я дам ему сорок, — понимаешь, сорок ливров! — лишь бы он отпустил тебя со мной.
— Я уже сказала, что не могу.
Пришел официант с шампанским. Я выпил бокал, налил снова, опять выпил. Причудливый мир, весь в красных, зеленых, желтых мерцаниях громоздился в моем мозгу и трепетал перед глазами.
— Не можешь? Почему не можешь?
— Ты хочешь знать? Потому что меня ждет другой, — сказала она, потеряв терпение.
— Замолчи, прошу тебя! Иначе…
Терраса снова погрузилась во мрак, началась новая часть картины. Маруся не воспользовалась этим, чтобы улизнуть от меня. Напротив, пододвинув свой стул ко мне, она положила руку мне на лоб.
— Клянусь тебе, у тебя жар.
Она взяла салфетку, которая была обмотана вокруг горлышка бутылки, и, раз за разом окуная ее в ведро со льдом, стала смачивать мне виски.
— Что с тобой? Но что с тобой?
— Что со мной, Маруся?
— Боже мой, теперь он плачет! Сейчас загорится свет. Вытри глаза, умоляю тебя, вытри, чтобы кто-нибудь не заметил! На террасе масса твоих знакомых, офицеров…
— Шампанского! Я хочу шампанского!
И я вытащил из кармана пачку кредитных билетов. Несколько штук разлетелось по полу.
— Ах! — воскликнула она, подбирая их, тоном униженных, которые знают, что деньги почти всегда являются символом позора. — Спрячь это!
— Спрятать? Зачем? Разве я уже не вправе показывать свои деньги? Будь это те, другие, — тогда конечно! Но эти я вправе показывать. Это выигрыш, Маруся, — я играл и выиграл. Добыть деньги — это вовсе не так трудно, как обыкновенно думают, да! У тебя есть любовник, Маруся, скажи мне, есть? Ну так вот, этому любовнику надо сказать, чтоб он тоже дал мне денег, он тоже. Тогда картина будет полная…
— Слушай, — сказала она с испугом, — я останусь с тобой, но только если ты сейчас же замолчишь. Что с тобой? Что с тобой такое?
— Ничего, Маруся, ничего. Немного болит голова. Он был, значит, любезен с тобой?
— Кто?
— Он, Гобсон.
— Очень.
— Со мной — тоже. Я объясню тебе одну вещь. Я только что сказал тебе: «Будь это те, другие деньги… а эти…» Знаешь ли ты, что такое измена?
— Измена? Да, знаю, — сказала она.
— Измена, пойми хорошенько! Измена не женщине. В этом я тоже виновен. Впрочем, я изменил не женщине, а девушке. Но это все равно. Дело идет вовсе не о женщинах, я повторяю. Но измена, измена родине! Знаешь ли ты, что это значит?
— Знаю.
— Откуда ты это знаешь?
— Я тебе скажу, если ты перестанешь так кричать.
— Что же?
Мы сидели, повернувшись спиной к публике, все еще занятой кинокартиной.
Мы облокотились на столик, наши взоры блуждали по темному морю.
— Ну, говори.
— В Бруссе… — пробормотала она. — Это случилось в Бруссе. Но почему ты заставляешь меня это рассказывать?
— Рассказывай, рассказывай! В Бруссе…
— Да, в Бруссе, где еще стояли наши войска. Это было за полгода до наступления армии Кемаля. Я танцевала в то время в «Маскотте», в Пера, — быть может, ты знаешь. Конкуренция была большая. Мне сказали, что в Бруссе можно кое-что заработать у греческих офицеров, скучавших в этом городе. Я поступила там в только что открытый мюзик-холл. Однажды утром я гуляла с подругой-армянкой возле Военного училища. Оттуда-вышли солдаты и построились в каре. Тотчас же вокруг них собралась толпа. Потом в середине каре поставили очень молоденького лейтенанта. Вероятно, от природы он был смуглым, но в тот день лицо его казалось бледно-зеленым. Он шел как пьяный. По бокам его стали два солдата, а потом…
— А потом?..
— Рожки и барабаны заиграли траурный марш. Из строя вышел высокий унтер-офицер, отобрал у бедного мальчика саблю, переломил ее, как соломинку. Потом сорвал с него погоны, нашивки… Я обезумела. Я ничего не понимала. Затем его заставили пройти перед взводом. Он прошел, совсем близко от нас, мимо кучки насмехавшихся английских офицеров. Он кинул на меня взгляд затравленного зверя. Я что-то крикнула ему, — уж не помню что, — желая подбодрить его. Зачем так мучают этого мальчика! Но подруга заставила меня замолчать, объяснив, что он — изменник, то есть продал туркам какие-то тайны и явился причиной гибели множества наших солдат… Изменник, Боже мой! Видишь, я знаю, что это значит!
