Нострадамус - Зевако Мишель (онлайн книга без .TXT) 📗

II. А что и как происходит при дворе?

Ах, какая пестрая, блестящая, какая возбужденная толпа собралась в этом большом зале, украшенном Пьером Леско, в соответствии со вкусами Ренессанса, излишним, на наш взгляд, количеством скульптур, среди которых выделялись четыре каменные кариатиды, только что изваянные Жаном Гужоном. Шелк камзолов, бархат плащей, бриллианты, жемчуга, перья на токах, золотые гарды шпаг со вставками из драгоценных камней, сверкающие краски костюмов, гармоничное разнообразие их цветов, великолепие женских платьев, чрезмерная веселость гостей, вольность намеков, изысканность поз, пышность обстановки, в которой собралось это блестящее общество, — представив себе все это, читатель получит перед глазами чудесную картину, целиком оправдывающую волшебство определения, в наши дни совершенно непонятного: «королевский двор».

В этот вечер все показывали друг другу, передавая из рук в руки, медаль, которую король приказал изготовить в честь герцогини де Валентинуа. Многие, из лести, уже надели эту медаль на грудь, другие прикрепили ее к гарде шпаги. На медали был отчеканен портрет Дианы и выбиты следующие слова: «Diana, dux Valentinorum, clarissima» note 33.

В зале перед галереей выстроился отряд шотландской гвардии, элитного корпуса, сохранившего почти все привилегии, которыми обладал при Людовике XI, но служившего теперь охраной королю. Два ряда мужчин, подобных статуям, в роскошных костюмах. Этими людьми и командовал Монтгомери. Он стоял со шпагой наготове у двери, у которой была открыта только одна створка. Рядом с ним находился герольд, громко выкрикивавший имена знатных особ, вновь прибывших, чтобы включиться в этот вихрь удовольствий.

Неподалеку от кресла, предназначенного для Генриха II, собралась группа из пяти или шести молодых людей, одетых с особой элегантностью. Они громко разговаривали, откликаясь на каждую новую шутку раскатами гомерического хохота.

— Эй, Бирон note 34, — сказал один из них, — объясни-ка мне, что означает слово «clarissima» на медали. По-нашему это вроде «светящейся» note 35, но мне света не проливает!

— Дорогой мой Таванн, — ответил тот, к кому был обращен вопрос, — я не знаю греческого, но ничуть этого не стыжусь, ей-богу!

— Да это вовсе не по-гречески, — вмешался юный Ла Тремуйль, — это на латыни…

— Ах, латынь… Вот черт! Ладно, вот аббат де Бурдейль, сеньор де Брантом note 36, сейчас он все нам объяснит и наверняка даст ключик к этой самой «клариссиме»!

Молодой человек лет двадцати четырех, которому были адресованы эти слова, казалось, не слышал их.

— Брантом! Брантом! — закричал Бирон. — Ты что — видишь сны наяву?

— Нет, господа, — ответил Брантом, — просто смотрю…

— Он на баб заглядывается, черт побери! — расхохотался Таванн.

— Присматривает себе кого-нибудь из Летучего эскадрона королевы, — подхватил Бирон.

И все снова покатились со смеху. Отсмеявшись, Бирон продолжил тему:

— И все-таки у меня нет никакой ясности, как перевести эту «клариссиму» с медали!

В этот момент к молодым людям приблизилось странное существо в наполовину желтом, наполовину красном костюме, в колпаке с длинными ушами и сверкающим гребешком, с пузырем на боку и жезлом, увенчанным гротескной фигуркой, в руке. Длинный, тощий, голенастый, с вытянутой вперед тонкой шеей, фигурой напоминающий птицу ходулочника, а изрезанным морщинами и морщинками лицом, с которого не сходила улыбка, то ли печеное яблоко, то ли мартышку, человек этот без конца гремел колокольчиками и бубенчиками, прикрепленными в самых невероятных местах к его фантастическому одеянию.

— Привет Брюске I, достопочтенному шуту Его Величества! — серьезно сказал Брантом и снял шляпу.

— Привет альковному аббату, подслушивающему под всякой дверью и вынюхивающему, где какой скандал! — весело отпарировал Брюске. — Зачем вы меня подозвали? Разве среди вас не хватает сумасшедших?

— Брюске, мы хотим понять, что означает слово «clarissima», выбитое на медали герцогини Валентинуа!

— «Clarissima»? Ах, вот что! Да ведь это просто превосходная степень! Господа, превосходная степень изобретена для королей, министров и дураков. «Clarissima» вовсе ничего не означает! Ошибочка вышла! Здесь лишняя буква, господа! Лишняя буква L… Выкиньте эту лишнюю букву из слова «clarissima», и получится — «carissima», что означает «самая дорогая».

— Браво! — хором воскликнули молодые люди. — «Carissima» — та, что обходится королю дороже всех!

— И Франции тоже! — добавил Брюске. — Надо только спросить мессира главного казначея!

— О-о! — протянул Ла Тремуйль. — Вот и наш друг Ролан де Сент-Андре! Эй! Сент-Андре!

— Как он бледен! Откуда он вылез? Его не было видно недели две…

— Господа, — сказал Брюске, — юный Сент-Андре, сын нашего преданного друга и возлюбленного маршала Сент-Андре, хотел выиграть войну, как его отец и как сир де Ла Палис… Вот только он хотел выиграть войну у женщин, ну, его и ранили, бедного нашего голубочка, кровь пошла из носика, а может, и не так, может, он всего-навсего простуду подхватил, пока воевал?

— Заткнись, шут гороховый! — рявкнул Сент-Андре, подходя к компании. — Господа, мой жалкий вид объясняется тем, что на меня из-за угла напали разбойники из разбойников, сброд из сброда, и, слава богу, мне удалось не дать прикончить себя их главарю, голову которого я намерен просить у Его Величества…

— Расскажи, расскажи скорее! — потребовали юные сеньоры.

— Этого пройдоху зовут Руаялем де Боревером. Истинный негодяй! И вот при каких обстоятельствах…

— Ах, какая жалость! — издевательски пропел шут, вставая на руки и размахивая ногами в воздухе. — Лови негодяя! Хватай Руаяля!

И он исчез в толпе, побрякивая своими бубенчиками, гримасничая, перебегая от одной группы придворных к другой — то на четвереньках, то на руках, то колесом…

— Господин маршал де Сент-Андре! Господин коннетабль де Монморанси! Мессир великий прево, барон де Роншероль! Благородная девица Флориза де Роншероль! Мессир де Л'Опиталь! Господин хранитель печати Оливье! — прокричал герольд.

Столь разные персонажи, объявленные им, влились в огромную толпу приглашенных и растворились в ней подобно тому, как светлые или мутные воды реки растворяются при ее впадении в водах океана…

Только барон Гаэтан де Роншероль, великий прево Парижа, отделился от толпы. Он провел свою дочь прямо к креслу, стоявшему неподалеку от кресла, предназначенного для короля, и усадил девушку. Флориза была бледнее лилии. Может быть, она догадывалась, какая судьба ее ждет. С тех пор, как отец заподозрил Флоризу в том, что она помогла Руаялю де Бореверу и его сообщникам бежать, ее заперли в комнате, никуда не выпускали и бдительно следили за каждым вздохом и каждым шагом.

Так почему же сегодня отец взял ее с собой ко двору? Девушку терзали дурные предчувствия. Но когда она, желая избавиться от черных мыслей, пыталась заглянуть в свою душу, на нее накатывала волна страха. Что же происходило в ее сердечке? Почему в каждой вечерней молитве, с простодушной верой обращаясь к ангелам с просьбой спасти и сохранить ее близких, она добавляла с недавних пор к привычным именам еще одно, новое? Это имя! Имя разбойника… Почему, о, почему? Почему он неизменно появлялся в снах и мечтах этой девственницы — такой гордый, такой красивый, такой искрометный и блестящий? Похожий на королевского сына, а вовсе не на нищего бродяжку… «Руаяль де Боревер!»

Да и здесь, окруженная всем этим великолепием, в центре разряженной толпы придворных, она шептала про себя это имя, а великий прево между тем твердым шагом направлялся прямо к Ролану де Сент-Андре, которого только что заметил среди собравшихся. Виконт, видя, как он приближается, побледнел как смерть.