Базалетский бой - Антоновская Анна Арнольдовна (книги регистрация онлайн .TXT) 📗
Наугад вытянув из колоды пластинку, Зураб открыл ее и довольно улыбнулся:
– Таджи! Корона! Это мою руку навел ангел Арагви. Быть по-твоему, Шадиман. Выдели сто скоростных гонцов; пусть седла их будут подбиты гвоздями – это заставит их торопиться. И я поступлю не иначе. Пора оповестить большие и малые замки о предстоящем съезде.
– В знак взаимного согласия вечер посвятим игре в генджефе. Дадим отдых мыслям и пригласим Андукапара. При проигрыше он становится лиловым, как перезрелый кизил, и болтливым, как встревоженная сорока.
Зычно захохотав, Зураб наполнил вином роги и выразил удовольствие беседовать с остроумнейшим царедворцем. Но, проводив Шадимана, усмехнулся: «Э-э… „змеиный“ князь, зато я не болтлив. И ты не узнал, что предложенный тобою съезд входит в мои сокровенные планы. Молодец, Барата! С тобой победим!»
По дорогам и тропам поскакали всадники. Нещадно трубя в рожки, вздымая пыль, неслись они от ущелья к ущелью, от горы к горе. Но владетели предпочитали переждать события за зубчатыми стенами. Призыв Шадимана не действовал на них. Легче было ворочать глыбы, чем пробудить у них сознание долга перед собственным сословием: возвеличить царство, дабы над ним безопасно развевались княжеские знамена.
Если бы не Мухран-батони, призыв Шадимана повис бы в воздухе. Но согласие владетеля Самухрано прибыть на съезд послужило сигналом. Владетели, покончив с уединением, заторопились. В замках поднялась суматоха: открывали фамильные сундуки, снимали со стен прадедовское оружие.
Отпустив гонца Шадимана, Мирван Мухран-батони в «комнате золотых чернил» начертал на вощеной бумаге:
«…Еду, дорогой Георгий, в змеиное гнездо на съезд. Там будут и шакалы. Если уцелею от клыков и жал, с удовольствием поохочусь с тобой на медведя. Буду ждать в Мухрани и веселых „барсов“. Кстати повидаешь свою дочь Хварамзе; она похорошела после рождения Шио, глаза – как две фиалки, на которые упал лунный луч…»
Коротка память у владетелей. Давно ли по этим дорогам шествовали иранцы, таща за собой пушки, обозы, грузы? Еще пыль, поднятая ими, не смыта с листвы освежающим дождем, еще пепел не разнесен ветром по балкам, еще не разбросаны груды камней, образовавших непреодолимые завалы, а уже забыто, как принижалось достоинство, как беспросветен был мрак и безгранично разорение царства. Князья ринулись навстречу безудержному веселью. Мчались кавалькады. А за ними потянулось по военным дорогам множество вьючных коней, празднично разукрашенных верблюдов, обвешанных голубыми и красными бусами, заскрипели вереницы ароб, обвитых цветами. Будто Картли вся задумала переселяться. Еще бы! Путешествия перестали быть опасными. Почему бы не покичиться в Метехи своим могуществом, богатством одеяний жен и дочерей, парадным убором дорогих коней и редкостным оружием. К тому же настал срок представить царю – пусть безголовому – молодых князей, наследников фамильных знамен. При этом обряде царь не думать должен, а взирать.
Возбужденные гонцы прибывали обратно с важной вестью: «Едут!»
И Гульшари преобразилась. Долгожданные дни близки. Довольно прозябать! Прочь сон! Наконец-то она, Гульшари, достигнет высоты величия. Сколько лет томилась она в ожидании часа, когда склонятся перед ней надменные княгини. Как блуждающие звезды, появлялись придворные женщины около трона Георгия Десятого, Луарсаба Второго, Баграта Седьмого, Теймураза Первого и наконец Симона Второго – появлялись и исчезали. Одна Гульшари, как неподвижная планета, освещала своим неземным ликом символ власти Багратиони. И соперниц немало встречалось на ее трудном пути к вершине: золотокудрая Нестан Орбелиани, принцесса Сефевид. Всех не перечесть. Но святая Нина не отступилась от светлейшей Гульшари, хвала справедливости! Теперь желания ее – закон, угождение ей – обязанность. Да уподобится жизнь яркой бархатнокрылой бабочке, порхающей над избранными цветами!
Наконец-то князья увидят, как милостив Симон Второй, как царствен, как гостеприимен! Отныне Большой Сераль – в Стамбуле, Давлет-ханэ – в Исфахане, а Метехи Гульшари – в Тбилиси. Какие празднества возглавит она, солнцеликая, в честь короны Симона… о нет, в честь ее короны! Какие изобретет яства! Пусть чинки высосут скуку! Довольно правили царством стрела и меч. Сейчас жемчуг на подвесках Гульшари озарит плясунов, песенников, чонгуристов. Как хорош разноцветный холодный огонь! Как обжигает дыхание молодых князей! Метехи должен воскреснуть и как в былые дни привлечь алчные взоры представителей могущественных фамилий. Довольно задерживали пленников, изнуренных в битвах и залитых кровью! Теперь в плен будут взяты княгини – их задержит в Метехи она, Гульшари, всесильная, недоступная. Но каких княгинь? Тех, которых поэты сравнивают с луной и солнцем, майской розой и соловьем. На что ей разбухшая Нино Магаладзе? А сморщенная Кочакидзе на что? Пусть молодится у своего Вахтанга, скажем, под щитом! Еще меньше нужна старая Мдивани! Но княгиня Липарит, Цицишвили, новая красавица Манана Гурамишвили, почитающая Гульшари, как божество, а особенно Мухран-батони нужны больше, чем опахало в африканском раю. Достойные будут закованы в цепи почета и внимания.
Гульшари предвкушала сладость восторга от пышного въезда князей в Метехский замок. У главных ворот выстроилась стража в доспехах со знаком Симона Второго: голова была с золотыми рогами посредине, справа – ус, напоминающий наконечник копья, слева – тюрбан. Двадцать думбеков готовились исторгнуть гром в честь владетелей, сорок труб – салютовать им рокотом, созвучным журчанию чистых струй фонтана.
Но вот начальник дозора квадратной башни оповестил замок о прибытии первой княжеской группы. Гульшари, насурьмив брови, поспешила выйти на «балкон разноцветных стекол» откуда парадный двор был весь как на ладони. Но она тут же сжала губы и подалась в глубь балкона: Мирван Мухран-батони пожаловал один, без княгинь. И что больше всего поразило ее – с маленькой свитой, всего лишь из двадцати телохранителей, пяти оруженосцев и двух конюхов. Как бы желая уведомить о том, что он знает, куда прибыл, Мирван, не снимая руки с эфеса меча, сделал повелительный знак молодому азнауу атлетического сложения, бывшему еще недавно княжеским мсахури. Обвешанный оружием, как стена, он, казалось, мог свалить целое полчище, но с воинственным видом, словно и собирался это сделать, последовал за Мирваном буквально по пятам.
Уязвленная Гульшари надменно поздоровалась с Мирваном, даже не спрашивая о княгинях влиятельного дома. Учтивости ради ей надо было хоть справиться о здоровье старой княгини, но она предпочла промолчать, переведя рассеянный взор с Мирвана на мраморного крылатого коня.
Шадиман, присутствовавший при встрече, поторопился вложить в слова приветствия пламень возвышенных чувств, придав им форму искусно отшлифованного алмаза. Взяв под руку Мирвана, он долгим взглядом посмотрел на лебединую шею Гульшари, словно прицеливаясь, как бы поудобнее ее удушить: петлей из ее жемчужных подвесок или запросто собственными пальцами, потом пригласил Мирвана осмотреть покои, предоставленные ему на время съезда. Они были убраны со вкусом: коврами, бархатом и атласом.
Царь Симон внял настойчивой просьбе Шадимана и, вопреки желанию неистовствующей Гульшари, тотчас пригласил Мирвана в «зал оранжевых птиц», осведомился о здоровье старших и младших Мухран-батони, особенно о старой княгине, величавой, как фреска (это сравнение ему заранее подсказал Шадиман), и на память подарил владетелю перламутровый ларец, наполненный причудливыми ракушками и камнями, собранными на берегу Красного моря.
Еще задолго до прибытия князей Шадиман собрал устабашей золотошвейников, суконщиков, позументщиков, мастеров атласа, бархата и парчи. Они должны были выполнить срочный заказ Шадимана и подготовить по его плану «зал оранжевых птиц» к открытию съезда.
Пока гостеприимец встречал съезжающихся владетелей, Арчил устраивал в парадных конюшнях их взмыленных и запыленных скакунов, проветривая седельные чепраки из цветного бархата, расшитые штопольною гладью золотыми нитками; пока чистилось оружие и распаковывались сундуки, вмещавшие груды нарядов и украшений, пока подсчитывали стоимость и звенели монеты персидской чеканки, не переставая играли трубы Картлийского царства, оповещая тбилисцев о начале празднества в честь встречи князей.
