Братья - Градинаров Юрий Иванович (серия книг .TXT, .FB2) 📗
– О каком шторме речь? – удивился Павел. – В протоке полный штиль!
– Нам идти по ней несколько часов, а там даже в безветрие беляки гуляют. Пробковые пояса надели? Мало ли что! Шторма здесь страшные! – предупредил двух мужчин безусый юнец. – И еще условие. Придется и с веслами управляться. Вы грести умеете? Грести по несколько часов кряду.
– Гребем сносно. Но часами не приходилось. Мы отцу платим деньги за перевоз. Поэтому на веслах вы будете с дядей Евлампием. А мы иногда подменим, – сказал Шмидт за себя и за Павла. – Запомните, мы имеем дело с вашим отцом, Владимир! И прошу вести себя пристойно. Отец услышит, вам несдобровать.
Юноша, возможно, не все понял, но, глядя на строгое лицо Шмидта, покраснел, стушевался и затих.
К лодке пришел Евлампий. Подтянул к самому паху кожаные бродни, зашел по колена в воду, осмотрел ее со всех сторон, проверил ход руля, равномерно разложил по бортам кладь, качнул шитик и выбрел на косу:
– Сейчас покурим – и в дорогу! За острова выйдем, попробуем парусом поиграть, вместо весел.
Подошедший Афанасий напомнил:
– Ты, Евлампий, скажи Высю, пусть по совести за оленей плату берет. А то я ему тоже накину за провизию. Понял?
– Понял! Только внемлет ли он наказу, тому Бог – свидетель.
– Не Бог, а Шмидт! Он меня оповестит. И тогда я буду гневаться на этого хитрого юрака. Он богат, пусть не жадничает. Садитесь в лодку, я оттолкну!
Последним сел с ружьем и топором Владимир. Все сгрудились на корме. И Афанасий легко столкнул лодку на воду, осенил воздушным крестом, вышел на косу и глядел вслед, заложив руки за спину.
Владимир и Евлампий смазали дегтем уключины, потом руки, шею и лицо и налегли на весла. Лодка сначала заскользила прямо по протоке, потом повернула влево, огибая остров, и пошла наискось к дальнему юракскому берегу.
*
На третий день шли вдоль ровного, с широкими песчаными косами, берега, искали стойбище Выся. То здесь, то там в подзорную трубу видели кустарники ивняка, высветленные солнцем озера, откуда доносились крики птиц. В небе висели небольшие клочки пушистых облаков. Над лодкой плыла, будто полыхающая на ветру, черная вуаль беснующихся писклявых комаров. Даже на воде становилось жарко. Гребцы, измочаленные тяжелой работой, подняли парус, но безветрие царствовало над протокой. Дядю и племянника на веслах сменили Шмидт и Павел. Лодка задергалась и завихляла влево-вправо, сбиваясь с курса. Но потом выровнялась и дальше пошла у юрацкого берега. В протоке не было ни одного ставника.
– Евлампий! – спросил Шмидт. – Здесь протока безрыбная? Ни одного рыбака!
– Рыба есть! Протока не судоходная, а возить улов к пароходам – очень далеко. Свежего осетра не довезешь, протухнет. А через недельку, числа с пятнадцатого – семнадцатого июля и юраки, и долгане снимают невода и аргишат к заливу на промысел оленя и песца. Аргишат целыми караванами со всем зимним скарбом. Юраки идут левым берегом, долгане – правым. У юраков он до залива плоский, у долган – гористый. Караваны аргишат вдоль берегов во главе с бабами, а мужики на легких нартах кружат по тундре рядом с обозами, охотясь на оленей.
Отмахиваясь от комаров, Евлампий закурил:
– Но главные стада дикого оленя в августе – сентябре пасутся у залива, где хорошие пастбища и меньше мух и паутов. Долгане и юраки охотятся по-разному. Но основной является погонка. У оленя стадный инстинкт. И еще они ходят по тропе. Ходят гуськом друг за другом. Впереди вожак, за ним стадо. Охотники, заметив стадо, по бокам движения ставят редкий частокол, заканчивающийся берегом озера, чтобы не мог проскользнуть ни один олень. Заплот суживается, в конце ставится сеть, за ней, как я говорил, – озеро. К Высю подойдем посмотрим, сколько у него ставников. Он свою рыбу в Тобольск отправляет. Там тоже осетрину любят.
Он пыхнул трубкой, оценил взмокших гребцов:
– Однако менять вас надо!
– Чем же заканчивается охота? – не выдержал Павел.
– Тем, что стадо оленей, попав в проход, несется бегом прямо к узкому, как ему кажется, выходу и запутывается в сетях. А те, что проскочили сеть, падают в озеро, где их бьют копьями охотники. Вытаскивают туши на берег и свежуют.
– Интересно и хитро! – отозвался Федор Богданович, передавая весла Евлампию. – И смекалисто.
Наступила ночь. Хоть солнце и не садилось, но его уход к горизонту чуть приглушил яркость угасшего дня. Подул попутный ветер, и угомонился комар. Ужинали по очереди, не останавливая бег лодки. Спали по одному. Двое на веслах, один в подзорную трубу следил за берегом, чтобы не миновать стойбище Выся. Вдоль протоки тянул юго-западный ветер. Им наполнился парус. Евлампий сел на руль, и лодка пошла по ветру. Рядом с Павлом прилег и умаявшийся Владимир. Ученый и Евлампий курили медленно, без спешки, коротая время в долгой дороге.
– И охота было, Федор Богданович, из самого Санкт-Петербурга ехать сюда мамонта глазеть? Других забот нет?
– Знаете, Евлампий, охота! Я ученый! И ради науки готов плыть, идти, ехать хоть на край света! А тут туша мамонта! Да это науке дороже, чем вся выловленная в протоке рыба вместе с пароходами! Ведь, возможно, мамонт даст что-то новое для науки.
– А зачем мне, простому охотнику и рыбаку? Я вот полжизни прожил, и ни разу она не спросила: откуда земля, солнце, человек? А вот о повадках зверей, о тонкостях рыбалки – жизнь меня повседневно спрашивает.
– Может, вы и правы, Евлампий! Знать надо то, что требует жизненный уклад. Но если вы будете знать больше, чем знаете сейчас, просто станете богаче! Больше станете видеть и замечать, чем другие. Тем более, вы грамоту разумеете. Богаче станете не рублем, а душой. Бога у вас в душе будет больше.
– А ну-ка, дайте-ка подзорную трубу! – попросил Евлампий.
Он обежал юрацкий берег:
– Вижу мысок. До него верст пять. И после мыска до летовья Выся пятнадцать. К полудню будем на месте.
Пристали к берегу по нужде. Разбудили Павла и Владимира.
– Вставайте! Полночи дрыхнете. Опростайтесь. Перекусите – и на весла! – приказал Евлампий.
Размялись на берегу, покурили, взбодрили водой лица. Поели соленого осетра с хлебом, гусиных яиц, запили холодным сладким чаем. Владимир достал из кожаного мешка завернутые в холстину два гусиных окорочка и подал Шмидту:
– Это за хорошую греблю! – засмеялся он. – Окорочка сегода, по весне коптил. Мясо мягкое, не сухое. Может, чуток пересолил.
Федор Богданович передал свой румяный окорочок Павлу:
– Попробуйте! Вы еще ни разу не едали копченого гуся. Очень вкусная штука! Уезжать домой будете, купите у Афанасия штук десять. Угостите родственников да друзей. С копченостями в дороге ничего не случится.
Павел придирчиво осмотрел лапку принюхался. Пахло дымком, а ладонью уже чувствовал выходящий наружу жир. Он быстро снял пупыристую шкурку и выбросил за борт на забаву чайкам, съел мясо, а косточку кинул лежащей сверху на клади собаке.
– Ешь, Кудлай, на здоровье!
Кудлай захрустел, уминая мягкую и сочную гусиную кость. Павел вытер платочком блестящие от жира щеки, руки и еще долго ощущал во рту приятный вкус копченого гуся.
– Ну как, Павел? – спросил Владимир.
– Нравится! Свинине не уступит!
– Со свининой вы, конечно, загнули. У каждой копчености свой вкус. А гуся можно сравнивать с курицей или с индейкой. Но никак не со свиньей, – пояснил Шмидт. – Как говорят: «Гусь свинье не товарищ».
– Я уточню, – согласился Павел. – Напоминает курицу, но жестче. В дороге – незаменимое кушанье. Ни греть, ни варить, ни жарить. Достал – и в рот.
Солнце стояло в зените, когда на широкой песчаной косе показалось около десятка чумов. Саженях в пятидесяти от берега, вдоль протоки, стояли пять ставников, обозначенных лиственничными шестами-клигами и лежащими по всей длине невода балберами. У неводов – лодки с юраками. Слышались удары, будто молотком по дереву.
– Лодки на плаву чинят? – удивился Павел.
