Пророчество Апокалипсиса 2012 - Дженнингс Гэри (мир книг .txt) 📗

Нищий ни разу не оглянулся, чтобы проверить, иду ли я за ним. Охваченный нетерпением и не понимая, что за игру он ведет, я ускорил шаг и догнал его.

— Тебя послала Иксчааль? — спросил я.

Не обращая на меня внимания, он цапнул лепешку с лотка торговки, завернул в нее перец, прихваченный с другого прилавка. Продавцов это, конечно, не обрадовало, однако никто не попытался его остановить.

— Тебя послала Иксчааль? — снова спросил я.

Он повернулся ко мне спиной и побрел дальше.

Я последовал за ним с рыночной площади до городской окраины, где мы перешли с главной улицы на торговую дорогу, ведущую из города. Путников на ней было меньше, а дома по сторонам выглядели еще более обшарпанными, многие пустовали.

Заброшенные дома меня удивляли: Теотиуакан тоже считался лишившимся благоволения богов, но здания там еще не превратились в развалины. Боюсь, в Теотиуакане я воочию убедился, что бывает с цивилизацией, теряющей волю к жизни.

Подойдя к заброшенному сараю, нищий нырнул внутрь, оставив дверь за собой открытой. Я замешкался у входа, но потом извлек из сумки короткий боевой топор и, подойдя к двери, осторожно переступил порог. А внутри вскинул оружие, готовый отразить нападение.

Но нападать было некому, там никого не было.

На полу у моих ног лежали рваные лохмотья нищего. Рядом стоял глиняный горшочек с ягодным соком. Тут же, глядя на меня мертвыми глазами, лежала и сова. Я поднял лохмотья и поразился тому, что, несмотря на грязный вид нищего, от них повеяло тем чувственным цветочным запахом, что исходил от Иксчааль.

65

Я вышел из Хайны по дороге, что должна была привести меня в Ушмаль. На мне была одежда нищего и пугающая маска бога смерти, а язвы и нарыв, весьма правдоподобные, удалось изобразить с помощью ягодного сока. На шее на веревке из сизаля болталась мертвая сова.

«Я покажу тебе путь, — прохрипел нищий. — Путь к Волшебнику».

Вспоминая каждое движение «бродяги», сказанные им слова, запах его одежды, я все больше утверждался в той мысли, что это была Иксчааль, и проклинал себя за тупость.

Стражники, собиравшие мзду со всех, входивших в город и покидавших его, при моем приближении расступились, и, хотя я ловил на себе их злобные взгляды, ни у кого не хватило смелости потребовать с меня плату или пустить в ход дубинки, на удары которыми они обычно не скупились. Меня пропустили, освободив широкий проход.

Маскировка оказалась удачной, потому что я сыграл на страхе, присущем каждому, — страхе смерти.

Крик совы предвещал кончину: когда люди, услышав его, оборачивались, они видели перед собой жуткий скелет — Ах-Пуч стоял за ними. Он хватал их своими когтистыми лапами и волок в преисподнюю, где властвовал над славившимся пронизывающим холодом девятым уровнем.

Ай-йо… Я и сам смертельно боялся обидеть это безжалостное божество, но убеждал себя, что угождаю ему, лишний раз внушая людям страх перед ним. И надеялся, что у бога смерти полно других хлопот и ему нет дела до ничтожного щенка из племени людей-псов.

Местность за городскими стенами была столь же унылой, как и настроение в городе. Иссохшие поля почти не давали урожая, сельские поселения пустели, а оставшиеся, убого выглядевшие жители, завидев меня, прятались по домам.

Эта мрачная, угрюмая атмосфера породила во мне нестерпимое желание оказаться в блистательном Толлане. С Иксчааль в объятиях.

66

В дневном переходе от Хайны, опечаленный и разозленный всем тем, что видел по дороге, я отказался от образа Владыки Смерти, зато вытащил боевой топор и открыто повесил его на пояс — в качестве предостережения возможным грабителям. Должно быть, предупреждение оказалось действенным, во всяком случае, разбойники меня пока не трогали, да и честные люди старались держаться подальше.

Страна майя, прародина цивилизации сего мира, ныне не только не являлась цветущим краем, но и, похоже, катилась прямиком в преисподнюю, назови ее хоть Миктлантекутли, хоть Шибальба. И это при том, что большая часть тех сокровищ разума и искусства, которые столь старательно собирал у себя в Толлане правитель Кецалькоатль, призывавший ко двору лучших художников и ремесленников, писцов, ученых, звездочетов, лекарей и зодчих, была позаимствована именно у их создателей, у майя. Увы, разоряемый религиозным нетерпением, тиранией властей и хозяйственным упадком, их мир уничтожал себя прямо у меня на глазах.

Цивилизация, записавшая в изготовленных из прекрасной бумаги книгах не только летопись времени своего величия, но и историю четырех минувших эпох, ныне даже собственную историю сберегала лишь в пересказах сельских сказителей, так называемых Помнящих Историю. Там, где прежде просвещенные лекари пользовали больных на основе канонов врачебной науки, невежественные шаманы выдавали за лечебные снадобья сгнившие крысиные глаза или протухший змеиный яд — то, что гораздо чаще доводило людей до смерти, чем приносило им исцеление. Хвори буквально выкашивали этот некогда здоровый и трудолюбивый народ. Люди покидали города, поскольку окрестные поля уже не могли прокормить их, торговля замирала.

Дороги, а следом за ними и заброшенные поселения поглощали джунгли. Величественные дворцы постепенно разваливались, яркие краски на городских стенах выцветали и шелушились, изваяния, на создание которых порой уходила целая жизнь скульптора, разрушались.

Казалось, будто разрушаются сами люди.

Великая цивилизация пришла в полный упадок. [37]

Но хуже всего было то, что во всем, происходящем с майя, я видел предзнаменование тех невзгод и бедствий, что ждали в будущем Толлан.

Если восторжествует путь, предпочитаемый жрецами и племенем людей-псов.

По странной причуде богов великая цивилизация майя неуклонно хирела в то самое время, когда примитивное племя людей-псов столь же неуклонно набиралось сил.

Разница между тольтеками, майя и ацтеками заключалась в том, что мои собратья-ацтеки смертельно завидовали благополучию соседей, в то время как сами спали на голой земле и доедали то, что оставалось после стервятников. И сейчас их алчные волчьи глаза были устремлены к самой желанной добыче сего мира, к великому городу Толлану.

Ай-йо… Мир вокруг меня становился все более нездоровым и опасным.

А потом я увидел Иксчааль.

67

Ближе к вечеру, за час пути до Ушмаля, среди заброшенных, зараставших лесом полей, некогда обеспечивавших город маисом и бобами, я увидел Иксчааль. Она с безмятежным видом ждала меня под деревом саподилла. [38]

Я усилием воли подавил порыв броситься к ней бегом и даже согнал с лица облегченную улыбку. Я столько времени мучился, не спал ночами, переживая из-за ее судьбы, выспрашивал о ней, пытался искать ее во время своих опасных скитаний, когда стоило бы не высматривать женщину, а оберегать собственную жизнь.

Конечно, я уже понимал, что не могу по-настоящему владеть ею, это было бы то же самое, что обладать ветрами и водами Кецалькоатля. Но рядом с ней мне было уютнее. Она нравилась мне.

Подойдя к ней, под сень тенистого дерева, я поставил наземь котомку с моими припасами и оружием и сел. Иксчааль протянула мне глиняную чашку холодного фруктового сока. Я пил его, глядя на нее поверх обода.

Наконец, не в силах больше сдерживаться, я спросил:

— Это ты была там, в Хайне, в нищенских лохмотьях?

— Когда я увидела, как ты болтаешься с идиотским видом по рынку, мне подумалось, что лучше бы тебе оттуда убраться, да поскорее. Рано или поздно ты привлек бы внимание воинов или стражников правителя Хайны, и они под пытками выведали бы у тебя все твои планы.

— Но почему ты не открылась мне сразу? Почему бы нам было не путешествовать дальше вместе?

— После того как мы разделились в Теотиуакане, я решила, что для тебя будет безопаснее путешествовать в одиночку. Почти все путники на дорогах — это мужчины. А как только среди них появляется пара, мужчина и женщина, это сразу привлекает внимание и вызывает подозрения.