На край света - Кедров Владимир Николаевич (читать книги без TXT) 📗

Кивиль замолкла, низко опустив голову.

— Что же приключилось дальше? — осторожно спросил Дежнев.

— За лесом прогремела пищаль. Федя вздрогнул, побежал к кочу. Там кричали. Навстречу из кустов — Голгоч, носивший чужие волосы. «Сипанг! Беда!» — закричал он. Голгоч поведал: через гору пришли ительмены. Они сказали корякам: «Федя не Тыжил-Кухту. Чужеземцы — не боги. Они смертны. На Федотовщине злой чужеземец Анкудинов убил другого чужеземца».

— Кого?

— Покрученика Олимпиева.

— Пошто он убил-то?

— Олимпиев не дозволял обижать ительменов. Так велел ему Федя.

— Дальше! — вскричал Дежнев.

— Ительмены напали на Анкудинова и его людей. Многих убили! Назаров и Федоров ушли по реке на карбасе. Неведомо куда. Анкудинова спрятала его жена Ку-пени. Камчадалка. Ночью они взяли бат [136] у отца Купени. Тоже ушли рекою. Ительмены сказали корякам: «Убейте чужеземцев!» Коряки напали на наш коч. Убили покручеников. За что? Такие хорошие ребята! Митя Вятчанин, Тимоша Месин, Шабаков, Александров. Старого Удиму убили…

— Вина на воре Анкудинове, — мрачно сказал Степан Сидоров.

— Великие беды приняли мы от разбойников, — сокрушенно проговорил Фомка.

— Рыбий глаз! Зачем у Большого Каменного Носа я выловил из воды гадюку Анкудинова! — вскричал Сидорка.

— Досказывай, доченька, — попросил Дежнев.

— «Я тебя полюбил. Ты хороший, — сказал Голгоч Феде. — Я пришел сказать: беги! Вот дорога к жилищу злого духа. Он спрячет тебя в белой юрте. Ительмены туда не ходят. Боятся. Ты ж был Тыжил-Кухту, хоть теперь ты и не он, тебе не страшно. Беги!» Голгоч скрылся. Погоня была близко. Мы слышали топот и крики. Федя схватил меня за руку. Мы побежали. Ветки хлестали наши лица, колючки царапали нас! Мы падали. Зато листья скрывали нас… Мы спустились в овраг, где шумело. Там вошли в белый туман. Ничего не видно! Зыбкая земля дрожала под ногами. Мы тихо шли, взявшись за руки. Чем дальше, шум громче. Я дрожала от страха. Я думала, выскочит злой дух! Мы дошли до большой ямы. В ней кипела вода, как на огне. Шум был из ямы. Такой шум! Я не слышала Федю, хоть он кричал мне на ухо. От воды шел пар. Пахло тухлыми яйцами.

— Не маши рукой, — сказал Сидорка Григорию Байкалу, сделавшему жест недоверия, — мы с Фомкой тоже горячий ключ находили.

— И дух от него был тухлым яйцом, мил человек, — подтвердил Фомка.

— У кипящей воды мы лежали без еды. Лишь пили ту воду, худо пахнувшую. В тумане увидели человека. Я задрожала. Подумала: дьявол идет, хозяин кипящей воды. Федя выхватил саблю. Человек приблизился, шатаясь, словно наевшийся мухоморов. То был Анкудинов.

— Анкудинов! Как же он вас нашел?

— Жена Анкудинова Купени довела его до ключа. Она спрятала его там, как нас — Голгоч. Они плыли по Уйкоаль-реке, по Еловке-реке, по Леме-реке. Они перешли гору. Указав ключ, Купени ушла.

— Что ж Холмогорец? Срубил ему голову? — спросил Степан Сидоров.

— Анкудинов ужом ползал у ног Феди. Просил пощады. Федя оставил ему жизнь. Он был добрый!

Дежнев сокрушенно качал головой.

— У Анкудинова было мясо. Мы сварили его в ключе. Прошел еще день. Федя решил идти к морю. Мы шли по лесам, горам и долам. Пока федина пищаль могла греметь, он убивал медведей и оленей. Мы дошли до моря. Пищаль уже не гремела. Федя бросил ее в воду. Мы шли берегом. Ели улиток, крабов. Голодали. Захворали. Федя сказал: цинга! Силы пали. Ноги не двигались. Анкудинов не мог идти. Мы сидели возле него. Потом он умер. Мы пошли с Федей вдвоем. Через два дня Федя тоже не смог подняться, умирал на голом камне. Он умер. Я легла возле него умереть. Я не хотела его оставить…

Кивиль замолчала, горестно опустив голову. Затем она продолжала тихим безразличным голосом:

— Вот пришли коряки. Они насильно накормили меня. Они взяли меня в байдару. Увезли от Феди. Меня взял в жены Октенхут.

— Хоть не бил он тебя, сердешная? — участливо спросил Дежнев.

— Нет. Бил, только наевшись мухоморов. Тогда он был бешеный. Я даже не плакала. Мне было все равно. Жизнь моя кончилась.

Долго молчали казаки и промышленные люди, выслушав рассказ Кивили о судьбе Попова, первого исследователя Камчатки. Кто знал Попова, все жалели о смерти хорошего товарища. Кто не знал его, и те были тронуты бесхитростным рассказом несчастной якутки.

Этим людям не могло прийти в голову, что кто-то может больше жалеть загубленное Поповым имущество, чем его самого. Меж тем едва ли не в тот же день в Якутский острог пришла из Москвы челобитная гостиной сотни торгового человека Василия Усова, хозяина Попова. Усов просил воеводу, коли пропавший без вести Попов явится в Якутский острог, все животы его — имущество — переписать и перепечатать, а самого Попова взять на поруки и отослать в Москву со всеми его животами. Усов опоздал, напрасно беспокоился.

… Вечерело. Красный закат предвещал ветер. Моржи пыхтели на потемневшей корге, укладываясь на ночь. Волны плескались, ударяясь в обшивку коча. Казаки развели на берегу костер, чтобы сварить ужин. Запоздалые чайки летели с моря к берегу.

Вдруг Кивиль, словно пробудившись, стала оглядывать окружавших ее людей.

— Семен, где Михайло Захаров? Где Мезеня? — спросила она Дежнева.

— Год с лишним будет, как похоронили мы Ефима Меркурьева и Ивана Нестерова. Михайло же Захаров прежде того преставился. И на его могиле крест поставлен.

— А где Иванушко Зырянин? Где певец Бессон?

— В первую ж зиму замерзли они, от голода ослабнув. Афанасий Андреев с ними же смерть принял.

Кивиль припала головой к нашести и заплакала.

— Сколько ж душ, приказный, осталось нынче от твоих ватаг? — спросил Василий Бугор.

— Считай: Фомка Семенов, Сидорка Емельянов, Стенька Сидоров, Кивиль да я. Да к Стадухину от меня ушли Ивашко Вахов с Калинкой Куропотом. Вот и все.

— Семеро, стало быть, — задумчиво произнес Бугор.

— А вышло, мил человек, нас, дежневцев, шестьдесят душ. Да анкудиновцев — тридцать. Всех девяносто душ было, — сказал Фомка.

Собеседники замолчали. Каждый думал свою думу.

Кровь и жизнь сынов своих, столь великие жертвы приносил русский народ, неудержимо продвигаясь на восток, исследуя неведомые реки, познавая лик земли-матери.

Но недолго буйные головы думали о потерях. Иные мысли зароились в казацких головах. «Что это за Камчатка, о которой сказывала якутка? Что это за неведомая землица, где из гор текут огненные реки, где под землею гремят громы, где летом и зимой кипят горячие ключи? А не собраться ли нам посмотреть на эти диковинки?» — вот о чем стали подумывать казаки! Не случайно, что признанный открыватель Камчатки Владимир Атласов именно из Анадырского острога отправился на Камчатку…

14. На моржовом промысле

Чем становилось светлее, тем быстрее сменялись краски моря. Час назад, когда на черном небе блистали звезды, волны были черными словно чернила. Тогда они казались густыми и тяжелыми.

Рассвет сначала сделал море свинцовым. Вспыхнула заря — по волнам заплясали красные гребни. Но вот лучи светила брызнули сквозь туманы, волны вмиг преобразились, став оранжевыми.

А солнце — все выше! Оно смеялось над бессильной ночью. Туманы таяли под шум теперь уж сине-зеленых волн. Но рокот волн не был единственной музыкой торжества засиявшего дня. Какой-то рев, могучий, то исполненный гнева, то радости, сливался со звуками моря.

То ревели моржи, тысячи моржей, пробудившиеся на корге. Клыкастые ластоногие чудовища крепко проспали ночь, плотно прижавшись друг к другу. Тогда они только сопели да тяжело вздыхали. Теперь огромные бурые туши зашевелились, расталкивая друг друга.

Первыми всполошились моржихи, тревожившиеся за своих сосунов-моржат. Моржихи вечером вышли на берег последними и потому они были ближе к воде.

Держась в море поодаль от берега, клыкастые мамаши видели, как первыми на сушу вышли старые самцы — секачи [137].